Деревянное яблоко свободы - Владимир Войнович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Все свои, – подтвердил хозяин квартиры.
– В таком случае, позвольте представить. Елена Ивановна. Поскольку я вынужден заняться другими делами, связь между вами и Исполнительным комитетом будет осуществлять она.
– Ну, если Исполнительный комитет располагает и такими силами, – улыбнулся хозяин квартиры, – то тогда…
– Вот, собственно говоря, наш кружок. Эспер Александрович Серебряков, Александр Павлович Штромберг…
Беседа поначалу не клеилась. Но потом разговорились.
– Скажите, – волнуясь, спросил Веру розовощекий молодой офицер. – А вы сами участвуете в террористических актах?
Вера растерялась, посмотрела на Желябова. Тот улыбнулся и незаметно подмигнул ей. Этим он давал понять, что его дело сторона, выкручивайся, мол, как знаешь.
– Может быть, я не должна вам этого говорить, – начала она, – но оставить ваш вопрос без ответа тоже не могу. Отвечу вам так: я никогда не стала бы призывать других к тому, в чем не участвовала бы сама.
Желябов засмеялся.
– Видали, какие у нас женщины? – весело спросил он сидевших в комнате. – То-то же. Ну, – он поднялся, – я вижу, почва для разговора найдена, мне здесь больше делать нечего.
Желябов ушел. Вера осталась.
С тех пор встречи с офицерами происходили регулярно. Здесь, в Кронштадте, а потом в петербургской квартире Суханова, на Николаевской улице. Офицеры стали ее любимыми товарищами. Энергичный и стремительный Суханов, немногословный, хрупкий телом, но твердый характером барон Штромберг, силач и красавец Рогачев, умный Буцевич, рассудительный и мягкий Похитонов, деятельный и настойчивый в достижении целей Дегаев. За чашкой чая, за бутылкой вина изо дня в день велись разговоры о том о сем, но все били в одну точку.
– Ах, господа, – говорил Желябов, – вы не хотите заниматься террором, вы хотите честной открытой борьбы? Но вы хорошо знаете, что честная открытая борьба с правительством, у которого армия и полиция, невозможна. Так не являются ли ваши слова просто красивыми фразами? Не желаете ли вы просто уклониться и говорите о пути, который заранее невозможен? И это в то время, когда наши товарищи гибнут на виселицах и в тюрьмах. Кстати, сейчас – вам, полагаю, известно – Петербургский военно-окружной суд рассматривает «дело 16-ти», и некоторым из них грозит виселица.
Капля камень точит. И вот из кронштадтских моряков и петербургских артиллеристов создана военная организация, поставившая себя в подчинение Исполнительному комитету. Николай Евгеньевич Суханов из противника террора становится его страстным защитником. И когда при обсуждении устава военного кружка кто-то из офицеров поинтересовался, каковы будут их права и обязанности, Суханов ответил:
– Бомба – вот ваше право! Бомба – вот ваша обязанность!
«Дело 16-ти» слушалось в Петербургском военно-окружном суде с 25 по 30 октября 1880 года. Как Вера и предполагала, нескольким подсудимым был вынесен смертный приговор. Впрочем, некоторым из них была оказана монаршья милость: смертную казнь заменили каторгой без срока. Но по отношению к двоим – Александру Квятковскому и Андрею Преснякову – приговор был оставлен без изменения. Проходившая по этому процессу Евгения Фигнер отделалась сравнительно легкой карой – ссылкой на поселение. «Я смеюсь, – писала она Вере после приговора, – что мы идем крещендо: Лида – на житье, я – на поселение, а мисс Джек-Блэк угодит на каторгу, но да сохранит ее бог подольше от такой напасти – слишком тяжело расставаться с волей…»
Тяжело расставаться с волей. Но расставаться с жизнью еще тяжелее. 4 ноября были повешены Александр Квятковский и Андрей Пресняков. Их казнь повлекла за собой гибель Александра Михайлова. Михайлов, самый осторожный и осмотрительный из всех народовольцев, желая сохранить для потомков образы погибших товарищей, отнес в фотографию на Невском их карточки для переснятия. Придя в следующий раз за готовыми снимками, Михайлов попал в засаду и был арестован. Это случилось 28 ноября 1880 года. Через четыре года он умрет в Петропавловской крепости.
Глава 16
8 февраля 1881 года Вера Фигнер, по паспорту на этот раз Кохановская, быстрым шагом шла к себе на квартиру у Вознесенского моста, где жила теперь вместе с Григорием Исаевым. Холодно. Ветер швыряет в лицо охапки колючего снега. Веру пробирает насквозь, она бежит, воротником заслоняя лицо. А настроение хорошее. Ничего не скажешь, славно позабавились! Может, это и легкомысленно. Дворник наверняка был бы против. Но Дворника нет, а Андрей – человек горячий, не может терпеть, когда вокруг ничего не происходит. «Студенты слишком пассивны, надо их как-то расшевелить». И расшевелили. Собрали в актовом зале университета четыре тысячи человек и – пошло-поехало. Профессор Александр Дмитриевич Градовский зачитал отчет университетского начальства, составленный из сплошных обещаний: студенты правы, им нужно дать больше свободы; система обучения нуждается в серьезном пересмотре; все это будет, но надо выждать, надо проявить благоразумие. И тогда-то появился этот студент на хорах:
– Господа! Из отчета ясно: единодушные требования всех университетов оставлены без внимания.
– Нас выслушали для того, чтобы посмеяться над нами!
Шум, гам, крики:
– Долой!
– Тише!
– Дайте послушать!
– Нечего слушать! Заткните ему глотку! – визжал рядом с Верой какой-то студент.
– Что он кричит? – Вера повернулась к стоявшему тут же Суханову.
– Бог его знает. – Суханов протиснулся к студенту. – Послушайте, господин хороший, вы что, служите в Третьем отделении?
Тот, увидев перед собой импозантного офицера, растерялся:
– Нет. А с чего вы это взяли?
– По манерам видно, – отрезал Суханов. – И вы лжете, что вы там не служите.
Студент попятился и скрылся в толпе. А с хоров неслось:
– …Нас хотят подавить если не насилием, то хитростью! Но мы понимаем лживую политику правительства, ему не удастся остановить движение русской мысли обманом!..
Дальше пошла полная неразбериха. На сцене появляется сам Сабуров – министр просвещения.
– Господа, зачем же так волноваться?
– Долой!
– Вы же воспитанные люди!
– К черту!
Какой-то студент подбегает к министру и дает ему такую оплеуху, что ее слышно, несмотря на шум, всему залу. Щека министра багровеет. На мгновение зал стихает. Из толпы возникает лицо Желябова:
– Быстро расходимся по одному, – кидает он, проталкиваясь к выходу.
Вера спешит. До дома уже недалеко. А там жаркий камин (уж Исаев наверняка позаботился). Хорошо сесть к огню, вытянуть ноги…
Навстречу идет господин. Дорогая енотовая шуба, трость… Какая знакомая походка. Боже мой, неужели?
– Вера! – господин кидается к ней.
Нет, нет, они незнакомы. Вера спешит дальше. Господин – за ней. Вера ускоряет шаг, он тоже. Тяжело ему небось в енотовой шубе.
– Вера, ну остановись, ну я тебя прошу. Хоть на минутку. Ведь это же ты.
Вся нелепость положения в том, что признаваться вроде бы нельзя, а не признаться глупо. Она замедляет шаг.
– Допустим, я. Ну и что?
– Ничего. – Господин в шубе торопится все высказать. – Я просто очень рад. Я был уверен, что обязательно тебя где-нибудь встречу. И вот… Ты очень спешишь?
– Очень. – Но в голосе ее уже сквозит неуверенность. Все-таки господин в енотовой шубе ей не совсем чужой, в некотором роде родственник, хоть и бывший. А он уже уловил ее неуверенность.
– Да зайдем хоть на минутку в какой-нибудь трактирчик, чайку попьем, согреемся…
– Ну что ж, – решается она. – Зайдем.
В трактире Алексей Викторович спросил отдельную комнату, велел подать чаю, вина, конфет и китайских орешков.
– Ты их когда-то любила, – улыбнулся он Вере.
– Разве? – Она такого не помнила.
Сидели не раздеваясь. Алексей Викторович предложил ей снять пальто, она отказалась. Надо согреться.
– Здесь жарко, – сказал он.
– Ничего. Пар костей не ломит. – Пальтишко на ней неважное, под ним платье из сатина – уж лучше не раздеваться.
– Как угодно, – согласился Алексей Викторович.
Он шубу тоже снимать не стал, только расстегнул верхние пуговицы, а шапку положил на свободный стул.
– О чем же мы говорили? Да. Так вот. Думаю перебраться в Петербург. Казань, конечно, город большой, но все же провинция. А тут мне обещали место в министерстве юстиции. Кроме того, девочек пора учить. Да, я тебе не сказал, что женился. Со своей женой я еще до тебя был знаком. Впрочем, ты ее, может быть, помнишь, Лиза, дочка Ивана Пантелеевича.
– Как же, – усмехнулась Вера.
– Лиза – верная жена и преданный друг. – Алексей Викторович сделал вид, что не заметил иронической усмешки. – У нее жизнь тоже… – Он поморщился, подумав, что, наверное, зря сказал слово «тоже»… – сложилась не совсем удачно. Вышла замуж за офицера, он погиб во время турецкой кампании, осталась с дочкой… Мы снова встретились. Теперь у нас есть общая дочь. Вот… – Он вынул из бумажника фотографию и протянул Вере.
