Прямо сейчас - Сергей Нагаев

– Да-да, Антон Максимович, – Чернега выгнул корпус, преданно глядя на шефа.

– Чего торчишь, как пень? Вперед, выполняй, раздай команды насчет пресс-конференции, готовь окончательный текст договора. Володя, и ты… с этим своим… – Микулов махнул пальцами в сторону Байбакова, – вы тоже идите. Я посплю. Извините старика.

Паутов двинулся к двери не сразу. Неудобно было вот так, сразу уходить. Получалось, что он пришел только для того, чтобы обсудить дела, а простое человеческое участие к умирающему старику проявить не в состоянии. Он решил еще чуть постоять в палате. Руководитель его администрации Байбаков и министр безопасности Белоруссии Чернега тоже стояли рядом, не смея, естественно, спрашивать его, в чем проблема, они решили, что Паутов хочет еще что-то сказать Микулову.

Паутов задержался всего на минуту. Но за эту минуту настроение вдруг изменилось. Он был растроган бескорыстным поступком Микулова. И это его насторожило. Он вообще не нравился себе в последнее время – все эти мысли о том, что он мало что сделал, что он не достоин самого себя в роли правителя России… Таким он никогда не был. Что за слюнтяйство? А теперь еще и это сочувствие к Микулову, даже благодарность ему, признательность за его великодушие. Может, это старость? Та самая, которую обычно люди в более раннем возрасте с удовольствием признают за собой. Даже бахвалятся ею перед окружающими. С легкостью говорят: «Э-хе-хе, старость – не радость» и прочие такие фразочки. А все именно потому, что на самом деле уверены, что пока еще не состарились. Но потом, когда и правда оказывается, что уже «не радость», охота говорить об этом пропадает. Нет, этот неожиданный подарок – Белоруссия, – все-таки не может быть без подвоха, не может быть все так просто. А что, если это западня, а ни какой не подвиг? Что если Микулов темнит? Вот, например, возьмет и скажет на пресс-конференции перед иностранцами, что это была его и только его идея. Что ему наконец удалось уговорить его, Паутова, пойти навстречу, и вот только поэтому сегодня два братских славянских народа снова вместе. И как ему на это ответишь? Придется схавать. Не может быть, чтобы Микулов за здорово живешь подарил ему эту заслугу и не задумал при этом, как перетянуть одеяло на себя.

Микулов лежал тихо, не шевелясь.

Медленно направившись к двери, Паутов уже знал, что сейчас сделает: остановится у порога, обернется и как бы между прочим, но твердым тоном скажет, что выступит на пресс-конференции первым и объявит, что они вместе пришли к идее объединения двух стран. Потому что все-таки это Россия по отношению к Белоруссии старший брат, а не наоборот.

Он медленно повернулся и пошел к выходу, до которого было шагов семь. За ним – Байбаков и Чернега.

Приблизившись к двери, Паутов еще более замедлил движение, но не резко, чтобы идущий следом Байбаков не налетел на него. Президент России уже почти совсем остановился, собираясь театрально взяться за лоб, мол, вот еще какая ему мысль в голову в сию секунду пришла, но тут услышал оклик Микулова:

– Володя, погоди.

Паутов обернулся.

– Мы все с тобой обговорили? Ты ничего не хочешь мне сказать? – спросил Микулов.

Он по-прежнему лежал, откинувшись на подушку, однако лицо его не выражало, как еще секунду назад, бесконечной усталости. Если бы не бледный вид, можно было бы даже счесть его за вполне здорового человека.

– Сказать? Про что? – Паутов нервно соображал, стоит ли говорить про пресс-конференцию прямо сейчас, или лучше чуть потянуть время, чтобы сложилось впечатление, будто это Микулов подтолкнул его к размышлениям про очередность выступлений перед телекамерами.

– Не знаю, – сказал Микулов. – А то я тут один в основном языком трепал, даже неудобно перед гостями. Перебивал тебя. А ты, может, хотел сказать еще что-нибудь про всю эту историю.

– Историю? – Паутов подумал, что прежде чем выкладывать карты, неплохо бы выждать еще малость, самую чуточку, словно бы обдумывая, что еще они могли упустить.

– Ну да, – сказал Микулов, внимательно глядя прямо в глаза Паутову.

– Да, э-э, ничего особого. А у тебя есть какие-то идеи? – Паутову вдруг понял, что Микулов остановил его в дверях совсем не случайно. Что ж, посмотрим, что ему нужно.

– У меня идеи? – Микулов усмехнулся. – У меня всегда есть, чем ответить, гм, на такой вопрос. Вот что. Я думаю, что на пресс-конференции ты должен первым объявить про это решение.

– Почему я? – спросил Паутов, не показывая вида, что очень рад этому предложению.

– Так будет правильно. Потому что все-таки это Россия для Белоруссии старший брат, а не наоборот. Первое слово – старшему брату. Согласен?

– Ну, идея насчет объединения стран, конечно, давно носилась в воздухе. Но это ты мне предложил провернуть объединение прямо сейчас. Мне будет не очень-то удобно.

– Ну вот, то мне неудобно, то тебе, – сказал Микулов. – Как две школьницы, ей-богу. Нет, ты должен паровозом впереди идти. По идее ведь такое решение вообще надо было в Москве объявлять. Это я должен был приехать к тебе. Как к старшему брату.

– Нет, ну… – Паутов хотел сказать, что, мол, куда ж тебе в таком состоянии лететь, но сказал вместо этого другое: – Э-э, я не согласен. Беловежская пуща – это тоже символично. Здесь развалилась империя, здесь ей и обратно склеиваться. Все логично.

– А знаешь, я еще, может быть, соберусь с силами и полечу с вами завтра Москву, и мы там еще раз какое-нибудь такое мероприятие проведем, еще раз объявим, в Кремле.

– Ты серьезно? Нет, ну мы, сам знаешь, всегда рады, но…

– А чего? Никто же, в общем, не знает, что я уже не жилец, гм, почти. Ты, Володя, наверно, еще несколько дней назад и сам не думал, что я… в таком виде, а?

– Да, если честно, – ответил Паутов. – Расстроил ты меня.

– Ну вот, видишь? Поэтому – что ж? Прикажу – мои докторишки напичкают самолет больничной аппаратурой, и я с ними полечу. Хе-хе, повоюю еще. Хотя… ладно. Наперед не будем загадывать. А вот, что точно надо сделать, к гадалке не ходи, это в Москве какое-то мероприятие символическое устроить, какой-то жест соединения двух стран. Мне мой министр обороны на совещании несколько дней назад предлагал вот что тебе предложить – провести на Красной площади парад. Будет же скоро 12 июня, День независимости России, и под это дело можно провести парад двух братских армий. Я тогда послал его, министра, сказал, что дурацкая затея, а сейчас думаю: а что, здорово может смотреться, символически – идут русские танки, белорусские, и флаги на их башнях… А? Вот это будет парад настоящей независимости – независимости от старых ошибок, от глупости, из-за которой великое государство развалилось на куски. И примешь парад, наверно, все-таки ты. Без меня. Я, мне кажется, все же вряд ли смогу сейчас полететь в Москву. А потом и тем более уже не смогу, кончается мое время. А дата пройдет, будет жалко. Надо парад проводить. Народ любит, когда солдатские сапоги по брусчатке стучат, все ужасно гордятся собой и счастливы. А можно заодно и совместные учения провести, где-то на полигоне под Москвой, с вашей какой-нибудь Таманской дивизией. Соединим приятное с полезным, раз уж потратимся на переброску танков из Бобруйска. И поучатся вояки, и тоже будет красиво – стрельба по мишеням, танки месят землю, ныряют в озерца, выныривают, прут, как сумасшедшие. Красота! По телеку будет отлично, наверно, смотреться, народ прослезится. Согласен?

Паутову как-то не очень хотелось, чтобы Микулов появлялся в Москве в качестве сопрезидента. Он попытался представить себе эту ситуацию и подумал, что она бы действовала ему на нервы, это было бы не очень-то приятно. Словом, услышав, что Микулов склонен скорее остаться в Минске, чем лететь в Москву, Паутов с энтузиазмом согласился на совместные танковые учения и парад на Красной площади.

Глава 24. Сторонники гуманных идей

«12/27». Ага, это должно быть здесь. Данила оторвал взгляд от номера дома на желтой стене и стал осматривать фасад. Он искал магазин под названием «Фаланстер». Здание было древним, давно и крепко угнездившимся в Малом Гнездниковском переулке, совсем небольшим, всего-то трехэтажным, так что Данила оглядел его очень быстро. Но названия магазина не обнаружил.

Впрочем, вывеска все-таки была, и она свидетельствовала о том, что для хозяев здешней торговли суть дела важнее внешности: о присутствии магазина извещали пять одностворчатых окон на втором этаже, на стекле каждого из них красной краской была выведена аршинная буква, а все вместе эти буквы образовывали слово «КНИГИ». Правда, только центральная из них, буква «И», была видна хорошо, потому что остальные четыре окна были распахнуты по случаю жаркого дня. Данила посмотрел на притороченный к стене под закрытым окном кондиционер, который был превращен безвестным дизайнером в старинный телефонный аппарат с крутящимся диском и с нахлобученной на корпус огромной телефонной трубкой. Похоже, сломался, подумал о кондиционере Данила, а денег на починку нет, поэтому и окна открыты.