Прямо сейчас - Сергей Нагаев

И поэтому был поистине ошарашен, когда, отворив дверь в одноместную палату, где был отец, увидел его одетым в летние брюки и выпущенную поверх них расстегнутую сорочку с короткими рукавами, а главное – сидящим в кресле, нога на ногу, с бокалом, на треть наполненным красным вином. О том, что в бокале было именно вино, нетрудно было догадаться, потому что на тумбочке рядом стояла откупоренная винная бутылка с чуть вживленной в горлышко пробкой. Работал привешенный к стене напротив телевизор, транслировали футбол.

– Наконец-то притащился, – раздраженно сказал отец. – Если б знал, что ты так долго будешь телиться, не отказался бы от больничного ужина.

– Папа… – пролепетал Аркадий. – Ты… здоров?

Отец посмотрел на сына озадаченно и после паузы сказал:

– Не думал, Аркаша, что ты у меня можешь быть туповат. В твои-то годы…

Прибытков-старший поставил бокал на тумбочку, выключил пультом телевизор, довольно бодро встал и стал застегивать рубашку.

– Разумеется, здоров.

– Так а какого… зачем ты… – лицо Аркадия стало темнеть злобой. – Мы же с тобой утром по телефону говорили. Я же тебе сказал, что сегодня лечу в Белоруссию по очень важным делам. Что это вообще за цирк ты устроил?

– Не кипятись, – отец расстегнул брюки и стал заправлять в них сорочку.

– Ты хоть понимаешь, какие ты мне карты испортил? – Аркадий обессилено сел на аккуратно заправленную постель. – Туда же этот идиот Казачков, туда же все эти змеи скользкие полетели. Они там все сливки снимут, – Аркадий прямо посмотрел отцу в глаза. – Зачем ты мне про какое-то прощание наговорил, можешь объяснить?

– Я тебе не врал, мне по-всамделешнему нехорошо было. Вот и приехал сюда, сердце обследовать, подлечиться.

– Господи, да тебе не сердце, а голову надо обс…

– А ну! Ты с отцом разговариваешь.

– Я в шоке. Это просто трындец какой-то. Я тебе по телефону не мог все сказать, ты даже не представляешь, какие в Белоруссии дела сейчас будут делаться.

– Я тебе тоже не мог по телефону все сказать, Аркаша. Я кое-какие справки навел. Через старые связи. Подробностей никто не знает, или врут, что не знают. Но по-дружески мне намекнули.

– Про что намекнули?

– Про обстановку. Там сейчас все очень непросто.

– Там сейчас – кухня истории. Настоящей, большой истории. А я где нахожусь?

– Поверь моему нюху, Аркаша, ты находишься в правильном месте.

– Да тут и принюхиваться не надо, и так понятно: я – в заднице. И задница, папа, – это не то место, где надо находиться. Тебе здесь, может, и уютно, а…

– Ну, хватит! – отец, казалось, вдруг потерял контроль над собой. – Ты еще сопляк, чтобы правильно оценивать такие ситуации. Кухня у него, видите ли, в Минске, борщ истории собрался варить. От горшка два вершка, а уже в Наполеоны наладился.

– Наполеон и был от горшка два вершка. Какая разница? Главное, что он не был муравьем. А ты делаешь меня муравьем! Заботится он, видите ли. Кому нужна такая забота?

– Послушай меня, сынок, – стараясь не кипятиться, сказал Казачков-старший. – Когда на кухне повара слишком быстро начинают бегать, лучше в сторонке постоять. А то кастрюлю с кипятком на тебя могут опрокинуть, понимаешь? Гм. Ладно, пойдем туда, где настоящая кухня есть, в кафе, тут недалеко, поужинаем.

– Я не хочу есть, – Аркадий вскочил с кровати и опередил отца на пути к двери. – Иди, ужинай. А я все равно в Минск полечу.

И он выскочил, пребольно ударившись локтем о косяк двери.

Но улететь в Белоруссию Аркадию не довелось. Через полчаса отцу стало по-настоящему плохо, его сразил инфаркт. А еще через час Аркадия, который уже был в аэропорту, вернул в Москву звонок из больницы; врач сообщил, что отец умер, а напоследок, мол, очень просил связаться с сыном и сказать, чтобы он выполнил его предсмертное желание – не летел в Минск.

* * *

За много километров от подмосковной больницы, в которой набирался здоровья Казачков-отец, в другой, особо охраняемой, больнице, в Беловежской пуще, президент России Владимир Паутов и его правая рука, руководитель Администрации Юрий Байбаков, сидели в удобных, раскидистых креслах перед изножьем кровати президента Белоруссии Антона Микулова.

Микулов в дремотном оцепенении полулежал, опираясь о пышную подушку. По одну сторону от высоко поднятого изголовья его кровати в воздухе висела металлическая штанга с капельницей, по другую – почтительно парил, невесомо сидя на краешке стула, министр безопасности Белоруссии Владислав Чернега, тот самый, что накануне по телефону зазывал Паутова приехать и «забрать» Белоруссию в состав России.

Все четверо молчали, никто не двигался. Только иногда то президент Паутов, то глава его администрации Байбаков бросали на Чернегу взгляды, смысл которых сводился к тому, что они готовы, разумеется, сидеть у постели умирающего товарища сколь угодно долго, но было бы нелишним, чтобы умирающий не вел себя при этом, как будто он уже умер. Чернега лишь преглупо хлопал глазами, своим видом словно отвечая, что ему все это не в тягость и что странно, как это кто-нибудь может мыслить иначе. Наконец Микулов шевельнулся, он недовольно оттянул уголок рта и еле заметно пихнул локтем подушку. Чернега сообразил, что требуется, встал, подвзбил слегка подушку, снова присел на стул и замер, переведя взгляд с босса на гостей. Паутову на миг показалось, что в этом взгляде, полном подобострастия к шефу, промелькнула вдруг некая искорка хитрости и озорства. Впрочем, искорка, если она и была, блеснула и сгинула столь быстро, что Паутов решил, что ему почудилось. Куда был обращен взгляд самого Микулова, можно было лишь догадываться, глаза его были почти полностью прикрыты вялыми веками.

Тягостное молчание продолжилось.

Паутов вздохнул и огляделся. Он сейчас был похож на единственного племянника у смертного одра богатенького дядюшки – скучно до одури, да не слиняешь, надо терпеть ради наследства, не дай бог заартачится старый хрыч и отпишет в последний момент все добро какому-нибудь благотворительному фонду.

А добро было немалое. И особенную ценность этому нежданному подарку судьбы придавало обстоятельство, о котором знал лишь Паутов. Ведь о чем-то подобном он и мечтал совсем недавно, когда стоял у раскрытого окна своего кабинета в Кремле. Он думал в те минуты о годах своего правления, подводил итоги и пришел к выводу, что, как ни крути, как ни обманывай и ни убаюкивай себя, не было в его президентской карьере ни одного по-настоящему великого свершения. Ни единого! Ничего доблестного. Всё сплошь какая-то менеджерская возня, которую никаким пиаром не отшлифуешь до героического блеска. Всё какая-то диетическая манная каша, ничего калорийного, мясного, мужского. И главное, непонятно было, что тут можно предпринять, никаких подходящих идей не появлялось. И вот, вдруг, откуда ни возьмись – объединение России и Белоруссии. Вокруг головы Паутова из ничего, из воздуха прочертился, сам собой исполнился материальной тяжести и стал набираться бронзового отлива венок имперской славы. Словно в тот момент, когда он глядел из кабинетного окна на старинные кремлевские храмы, кто-то по телефону, по защищенному правительственному спецканалу связи, передал его затаенную мольбу напрямик в ухо богу. Невероятно, радовался Паутов, вот же пруха! Не было ни гроша, да вдруг алтын…

А может быть, вдруг подумал Паутов, всё совсем не так? Причем здесь везение? Никакого везения не существует. Он просто заслужил эту награду. Честно заслужил ее всей своей предыдущей пахотой. Он работал, работал, работал, грошик за грошиком складывал в кошелек, вот алтын и накопился. Золотой червонец, высшей пробы. Расширение страны, объединение славянских народов… Это действительно венец карьеры. Без дураков. После такого можно и правда с легким сердцем на покой. На Карибы, на свой личный остров. Вместе с Леночкой, с акробаточкой. И пусть любой из тех, кто придет после него к власти, только попробует полить его грязью. Или посмеет отнять у него хоть что-нибудь – тот же остров, или один из замков в Европе, или акции какой-нибудь компании… Не осмелится! Рука не поднимется. Потому что очернять и грабить человека с такими заслугами равносильно политическому самоубийству, все сразу отвернутся от хама, любому в стране будет очевидно, что этим подлецом движет не жажда справедливости, а только подлая зависть…

Паутов так увлекся своими размышлениями, что и не замечал, как летит время. А между тем уже больше получаса они молча сидели друг против друга – два главных представителя одной страны и два – другой.

Около месяца назад в таком же составе они пара на пару играли в большой теннис, когда Микулов приезжал в летнюю резиденцию Паутова под Сочи. Это был обычный рабочий визит, обсудили пошлины, двустороннюю торговлю, потом отдыхали – купались в море, играли в теннис, в шахматы. Кто бы мог подумать, что Микулов так быстро скиснет. Вроде крепкий был старикан, и вдруг – бах! – игры для него кончились. «Да, игры кончились, – подытожил свои размышления Паутов. – Пора и мне бросать это все к едрене матери. Пожить в свое удовольствие…»