Прямо сейчас - Сергей Нагаев

Паутов так увлекся своими размышлениями, что и не замечал, как летит время. А между тем уже больше получаса они молча сидели друг против друга – два главных представителя одной страны и два – другой.

Около месяца назад в таком же составе они пара на пару играли в большой теннис, когда Микулов приезжал в летнюю резиденцию Паутова под Сочи. Это был обычный рабочий визит, обсудили пошлины, двустороннюю торговлю, потом отдыхали – купались в море, играли в теннис, в шахматы. Кто бы мог подумать, что Микулов так быстро скиснет. Вроде крепкий был старикан, и вдруг – бах! – игры для него кончились. «Да, игры кончились, – подытожил свои размышления Паутов. – Пора и мне бросать это все к едрене матери. Пожить в свое удовольствие…»

Вместе с тем, где-то в глубине души Паутов ощущал некую тоску, некое сомнение в собственной правоте, которое исподволь отравляло его мечты о блистательном завершении карьеры. Он чувствовал, что как-то неверно оценивает происходящее. И дело тут было не в том, что он опасался подвоха со стороны Микулова. То есть это, разумеется, тоже его тревожило, об этом он подумал в первую очередь, когда еще только взвешивал, стоит ли принимать приглашение Микулова, об этом же размышлял, направляясь к трапу самолета, который должен был доставить его в Белоруссию, и это подозрение не оставляло его и сейчас. Но все-таки под ним, под этим опасением, скрывалось кое-что другое, что-то такое, что он никак не мог распознать. «Может, на меня действует больничная обстановка», – подумал он. Когда перед тобой умирает человек, хочешь – не хочешь, а впадешь в уныние.

Черт! Но сколько же можно так сидеть? Чернега, когда встречал их в аэропорту, говорил, что Микулову стало получше. Ну и где же «лучше»? Этот пень еле поздоровался с ними – и на этом всё, закрыл глаза и впал в прострацию, конец программы!

Утрачивая терпение, Паутов шумно вздохнул и стал сверлить взглядом Байбакова. Тот, сидевший теперь уже безмятежно и расслабленно, нога на ногу, потому что, кажется, окончательно смирился с тем, что торчать здесь придется до вечера, отреагировал на взгляд патрона мгновенно. Всем корпусом он подался вперед и, начиная привставать, хотел уже обратиться к Чернеге, в том смысле, что, по его мнению, им, пожалуй, не стоит дольше беспокоить господина президента Белоруссии, раз ему сейчас настолько нелегко, как вдруг Микулов подал признаки жизни. Веки его затрепетали, а затем произошло нечто и вовсе неожиданное. Глаза Микулова внезапно широко открылись, заблестели лихорадочно-бодрым огнем, он сел в кровати и, радостно глядя на Паутова, ни с того ни с сего спросил:

– А знаешь, Володя, почему я решил отдать тебе Белоруссию?

Сказано это было с таким видом, будто последние полчаса они тут все не молчали, а без умолку болтали, перебивая друг друга, и прервались лишь на секунду, чтобы дух перевести.

Застигнутый врасплох Паутов не знал, что ответить; последовала пауза.

– Потому что я люблю тебя, – тоном отца, объясняющего сыну-несмышленышу азбучную истину, ответил на собственный вопрос президент Белоруссии.

Паутов сначала вскинул брови и недоуменно крякнул и лишь затем постарался стереть с лица удивление. Ему удалось изобразить понимание, он даже улыбнулся радушно. В то время как у самого в голове мелькнуло, уж не мутится ли рассудок у отходящего в мир иной Микулова.

Любопытство, однако же, перевесило, и Паутов осторожно уточнил:

– Любишь?

– Ну, конечно. Я и всегда по-своему любил тебя, – Микулов вновь откинулся на подушку, но глаза уже не закрывал, он уставился в потолок, на лице его появилась мечтательность. – Ты хороший мужик. Правильный. Если честно – ну, теперь-то уж чего мне таиться? – я, знаешь ли, завидовал тебе. Правда. Так долго править такой здоровенной страной. И все у тебя ладилось. Без особых, конечно… э-э… подвигов, но зато и без грубых ошибок. Так что ты заслужил Белоруссию. Заслужил. Кто, кроме тебя? Я других после… после себя здесь не вижу.

Паутов смущенно заулыбался. Надо же, оказывается, со стороны люди его оценивают точно так же, как и он о себе думает. Антоша Микулов все верно понимает, умный он все-таки старичина, хоть и был всегда нагловатым горлопаном.

– Да, любовь – удивительная штука, – продолжил тем временем Микулов, но теперь мускулы его лица вдруг все разом расслабились, кожа повисла, веки почти смежились, а голос стал затухать. – Чертов повар. Расстроил меня. Столько лет у меня работал – и на тебе.

– Повар? – тихо спросил Паутов.

– А всё любовь, – проговорил президент Белоруссии.

– Какая любовь? – спросил Паутов, подумав при этом, что все-таки у Микулова, пожалуй, с головой не все в порядке.

– Несчастная, – чуть ли не заплетающимся языком ответил Микулов и на целых пару минут замолчал.

Паутов повесил углы рта от недоумения. Он все ждал, что Микулов добавит каких-то деталей, и тогда, быть может, в его последних репликах появится хоть маломальская логика и смысл. Но Микулов безмолвствовал. Паутов вопросительно посмотрел на министра безопасности Чернегу и, кивнув в сторону Микулова, чуть покрутил ладонью у головы – мол, что с твоим боссом, он, часом, не сбрендил? Чернега лишь пожал плечами в ответ.

– Выкинулся из окна, – снова заговорил вдруг президент Микулов. – Сначала компот пересолил. Из-за любви. А потом поехал домой и выкинулся из окошка. Так пересолил компот, что мой секретарь, который первым его попробовал, разнервничался и помер. Врачи говорят, что от сердечной недостаточности. Бедняга.

Микулов смолк. Казалось, он глядит куда-то мимо Паутова, или сквозь него, куда-то в одному ему видимую даль.

Паутов и Байбаков переглянулись. Затем посмотрели на Микулова, который замер, уставив мутный взгляд на Паутова, будто ожидал какой-то реакции от него, а возможно, и не ждал ничего и думал о чем-то своем, или вовсе ни о чем не думал, пребывая в прострации. Паутов с удивлением смотрел на Микулова и тоже молчал.

– Так, а где мой Слава? – вскричал вдруг Микулов, словно проснувшись.

– Я тут, Антон Максимович, – тотчас отозвался Чернега и живо подошел к Паутову, чтобы Микулов мог видеть его, не поворачивая головы.

– Ага, хорошо, – успокоился Микулов. Он уже снова сел в кровати и был деловит, словно и не он только что без сил валялся на подушке. – Значит, соберешь завтра же в полдень пресс-конференцию. Небольшую. Шваль всякую звать не надо, только самых-самых. Из западных – Си-Эн-Эн, там, еще кого-то такого же калибра. Из наших – пару главных телевизионных каналов, несколько газет. Ну, там, сам сообразишь. А из российских – согласуешь с российской делегацией, им видней, кто у них главные СМИ. Ну вот. И я перед ними выступлю… – тут он перевел взгляд на Паутова, – нет, мы, конечно, вместе с Володей выступим и сообщим на весь мир об объединении наших братских народов в единое государство, – Микулов вдруг снова весь опал, откинулся на подушку, размяк и прикрыл глаза. – А согласись, Володя, это я сильно придумал, про объединение наших стран?

– Да, это… это практически подвиг, – искренне ответил Паутов, отметив про себя, что и в самом деле это сильный поступок, с учетом обстоятельств. Странно, мельком подумал Паутов, ему самому до сих пор эта мысль – воздать должное Микулову – в голову не приходила, оценивая ситуацию, он только и делал, что высчитывал плюсы и минусы лично для себя, и не попытался поставить себя в положение президента Белоруссии. Действительно, случись ему, Паутову, оказаться на месте умирающего Микулова, смог бы он заниматься всем этим? Смог бы он на исходе сил заварить такую кашу? Или бы валялся в больнице, цеплялся за жизнь и думал только о предстоящем уходе? «Вот так, человек делает реальное дело, а мы, как во тьме, смотрим и не видим, не понимаем до конца, какое грандиозное событие происходит», – подумал Паутов и, глянув еще раз на Микулова, с энтузиазмом сказал:

– Да, Антон, это и подвиг с твоей стороны. И даже больше, это революция!

– Вот такой я, старый смутьян, – Микулов засмеялся и закашлялся.

– Может, тебе лучше еще отлежаться, Антоша? – участливо спросил Паутов и даже встал с кресла в знак уважения к коллеге. – Мы ведь с тобой, считай, все уже решили, а объявить успеем, – в последних словах Паутова, впрочем, не прозвучало убежденности.

– Не говори ерунду, – Микулов выглядел совершенно обессилевшим, он прерывисто дышал, глаза были закрыты. – Не будем ждать. А то могу и не успеть. Видишь, как меня кидает. Ничего-ничего. Мои доктора дадут мне каких-нибудь пилюль. Я на полчаса стану огурчиком. И все будет нормально. Выйду к микрофону. Надо соответствовать. Напоследок. Славик, слышь?

– Да-да, Антон Максимович, – Чернега выгнул корпус, преданно глядя на шефа.

– Чего торчишь, как пень? Вперед, выполняй, раздай команды насчет пресс-конференции, готовь окончательный текст договора. Володя, и ты… с этим своим… – Микулов махнул пальцами в сторону Байбакова, – вы тоже идите. Я посплю. Извините старика.