Ошибка Оноре де Бальзака - Натан Рыбак

Перед смущенным Бальзаком стоял Ламартин. Они обменялись крепким рукопожатием и некоторое время стояли молча, заглядывая друг другу в глаза, обновляя в своей памяти прошлое. Обоим вспомнилась встреча в салоне госпожи Жирарден. Там собрались после спектакля Гюго, Готье, Эжен Сю, Альфонс Карр и еще несколько малознакомых рецензентов и журналистов. Ламартин поразил тогда своим спокойствием, необыкновенной уравновешенностью и достоинством, с которым он принимал заслуженные высокие похвалы. Бальзак стоял перед мраморным камином, когда Ламартин вошел в зал. Тот сразу же подошел к нему, крепко пожал ему руку и сказал несколько слов в благодарность за прекрасные произведения. После этого вечера было еще несколько встреч. Было взаимное уважение, дружеская откровенность, взаимное понимание. Дружбы, однако, не возникло.

Ламартин, не ожидая приглашения, сел. Бальзак сделал то же.

Казалось, прошло достаточно времени, чтобы начать разговор. Как ни силился Бальзак, но догадаться о причине появления Ламартина не смог. Тот, наклонив голову, смотрел исподлобья. Точно изучал замкнутое лицо Бальзака. Точно искал в нем изменений или старался прочесть мысли. Память воскресила коренастого, сильного человека у мраморного камина в салоне госпожи Жирарден. Блеск глаз, ясный лоб, каштановые волосы, ниспадавшие прядями, полные розовые щеки, красивый нос, беспокойные руки, каждым движением выдававшие невиданной силы энергию. Губы роняли слова, и руки поднимали их, придавали им силу, устремляли вперед, словно метали диски, всякий раз попадая точно в цель.

Теперь перед Ламартином было другое лицо. Он подумал: Бальзак, приглядевшись к нему, мог прийти к такому же выводу.

— Дорогой Оноре, — начал Ламартин, положив тонкие, с узкими пальцами руки на ручки кресла, — вы были сегодня в маршальском зале.

Бальзак удивленно покачал головой.

— Не удивляйтесь. Новое правительство знает все. — Ламартин слегка приподнялся в кресле и, сбрасывая с себя деланное спокойствие, взволнованно сказал: — Я пришел к вам не только как коллега, поэт Ламартин прибыл к вам как министр нового правительства.

Пророчество графини Висконти напугало Бальзака. Во главе правительства стоял адвокат. Бальзак не перебивал Ламартина. Странная неподвижность овладела им.

— Дорогой Оноре, всю жизнь вы стремились к славе. Не возражайте. — Он отметил робкий кивок головы Бальзака. — Это так. Слава не давалась вам, — такая, конечно, какой вы желали. В наше время она приходит через политику. Настала пора и для вас.

Выходило, что Ламартин явился к нему с предложением. Сердце взволнованно забилось. Он понял: надо что-то сказать. Единственное, что удалось ему, это дрожащим голосом вымолвить:

— Когда-то, лет двадцать пять назад, мсье Ламартин, в мансарде на улице Ледигьер, номер девять, в моей пылкой голове вспыхнул пожар, которого никто не мог погасить…

Он перевел дыхание и, жалея, что Ламартин не перебил его, вынужден был продолжать:

— Этот пожар зажгла прекрасная женщина, которой я, к сожалению, до сих пор не познал. Говорят, что она живет на улице Четырех народов, в конце моста Согласия, а имя ее — Слава.

Бальзак грустно покачал головой. Откровенность не приводила к желаемому результату. Он выдал свою слабость без всякой надобности.

— Зачем вы пошли в маршальский зал? — спросил Ламартин, не обращая внимания на его признание.

— Лоскут бархата с королевского трона… шагреневую кожу… — зло вымолвил он и уколол глазами сухое бритое лицо Ламартина.

Он ждал иронической улыбки на скорбных губах или насмешки. Ожидание было напрасным. Ламартин молчал.

— Вы понимаете, Ламартин? Шагреневую кожу.

Ламартин молчал, это было хуже всего.

— Шагреневой кожи я не нашел. — Бальзак умолк. Похоже было, что он бредит.

— Оноре, — Ламартин произнес это с чувством, — я хотел бы, чтобы вы меня верно поняли. Слава в наши времена — не фея. Она живет не на улице Четырех народов, в конце моста Согласия, она находится теперь в Люксембургском дворце.

Ламартин поднялся. Не отходя от кресла, он предложил:

— Приходите к нам, мсье Бальзак, объявите себя приверженцем республики, вас ждет портфель министра просвещения временного правительства, а затем — депутатское кресло в Национальном собрании.

Ламартин подумал:

«Я победил. Бальзак будет с нами. Либеральная мысль Европы истолкует это в нашу пользу».

А Бальзак растерялся. Вначале он решил, что это ошибка. Неужели ему предложили портфель министра? Неужели госпожа Слава прилетела к нему сама? Вот она берет его за руку и почтительно ведет рядом с собой. Он даже увидел: Эвелина рукоплещет ему. Но зловещий голос, тот, что всю жизнь мучил его, тот, что в бессонные ночи поднимал его на бой за этим письменным столом и сейчас неслышно возник в сердце, он заставил его выпрямиться в кресле и бросить прямо в лицо Ламартину угрозу, которая поразила того проницательностью и сожгла все мосты для отступления самого Бальзака.

— А потом на смену нам придет генерал Кавеньяк, и те, что радовались на площади Бастилии, погибнут. Нет, мсье Ламартин, я не могу принять ваше предложение.

Внезапно Бальзак замолчал. Он пытливо заглянул в глаза Ламартину. Надо ли все это говорить ему? К чему откровенность? Ламартин улыбался одними глазами. Улыбался, как казалось Бальзаку, свысока, осуждая его и, должно быть, считая его слова если не признанием труса, то свидетельством чрезмерной осторожности. Бальзак не спешил заверить Ламартина в обратном. Потирая ладонями изборожденный морщинами лоб, он устремил невидящий взгляд в окно, думая о своем. Он знал, что его слова, произнесенные только что, завтра станут известны многим. Что его осудят как врага республики и назовут лакеем. Но мало ли чего не болтали о нем? Ему не привыкать. Не это мучило, не это беспокоило. И как бы отголоском этой муки прозвучали его слова:

— Дружище Ламартин, тем, у кого нет ни су на кусок хлеба, ваша республика ничего не даст… Вы подумали над этим?!

Ламартин только презрительно пожал плечами и ничего не ответил.

Поэт и министр молча взял шляпу со стола. Он завернулся в плащ и надел маску. Таинственно втянув голову в плечи, он выковырял из замочной скважины бумагу, отпер дверь и перешагнул порог, исчезнув за ним, как черное привидение.

Приоткрыв штору, Бальзак увидел, как министр сел в закрытую карету. Шесть всадников окружили ее. Кучер хлестнул лошадей. Застучали колеса по мостовой. Одинокая искра вырвалась из-под копыт коня последнего всадника из охраны министра.

«Шагреневая кожа, плод возбужденного воображения, эфемерия», — подумал Бальзак, задергивая штору, и, уже не скрывая своего удовлетворения, проговорил громко:

— Вы ошиблись, Ламартин. Все же адрес Славы — улица Четырех народов, близ моста Согласия, а не маршальский зал Люксембургского дворца.

Он прошел в спальню, разделся и с наслаждением лег. Как только голова склонилась на подушку, он, впервые за свое пребывание в Париже, заснул крепким, беззаботным сном.

Этой ночью сны не волновали его и фантастические видения пролетали мимо. В стекла стучал веселый весенний дождь. Над Парижем собирались тяжелые тучи.

Глава пятнадцатая УТРАЧЕННЫЕ ИЛЛЮЗИИ

Так проходили дни, и не было им числа, бескрасочным, однообразным и на редкость похожим один на другой. Он писал письма, исполненные надежд на лучшее будущее, и снова поверял желания своего сердца Эвелине. Он ждал от нее ответа, и это ожидание держало его в постоянном небывалом напряжении.

Париж жил своей жизнью, своими заботами и тревогами, и в эти дни он отделил себя от города, который пробудил в нем могучую фантазию и придал кристальную чистоту его таланту. Не ввязываясь в политику и пренебрегая славой, Бальзак стал посторонним человеком в знакомых и родных когда-то для него кварталах.

На бульварах уже отцвели каштаны и опала сирень. Серое марево пыли висело над Парижем.

В квартале Пасси Бальзак купил однажды у крестьянки пышный букет полевых цветов и, опуская су в черную, потрескавшуюся ладонь, спросил, довольна ли она республикой. Крестьянка, не стыдясь его, подняла подол, спрятала в чулок деньги, а потом презрительно махнула рукой:

— Черт с ней, с этой республикой, раз господа остались господами.

Отходя от крестьянки, Бальзак приподнял шляпу над головой и поклонился, словно прощался с маркизой.

В этот день он написал письмо Эвелине. «Моя душа с вами, — писал он, — и сердце мое с вами, я мечтаю быть с вами в тишине и покое вашей чудесной Верховни».

Такое искреннее признание заслуживало награды — приглашения. Он ждал. Среди хлопотливых мыслей мелькнуло и воспоминание о скрипаче Мусии. Мысль о старике долго не покидала его. В лавке он выбрал чудесную старинную скрипку итальянской работы и заказал для нее дорогой футляр.