Психопомп - Александр Иосифович Нежный

он отца Антонова. – Священник. Абсолютно. Где, однако, я с ним познакомился? Вот в чем вопрос». В Литературном доме? Нет, никакого отношения. Он ни-ни. Ни грамма. Что делать такому человеку в литературной среде? У знакомых? Не было таких знакомых, у которых знакомым мог быть поп. Постой. Кажется. Три… нет… почти четыре года назад у Лоллия из левой почки пошел камень. «Помнишь, – спросил он, – как я вопил? Не приведи Бог, такая боль». Ксения вызвала скорую, и его увезли в больницу, где на второй день камень вышел, оказавшись крошечной, меньше спичечной головки, но при этом необыкновенно мучительной сволочью. В одной с Лоллием палате лежал он – Антонов Алексей Петрович, славный человек, и тоже мучился и рожал. Схожее страдание сближает. Алексей Петрович сразу представился священником и спросил, посещает ли Лоллий храм. Лоллию стало неловко. Не врать же. Редко, вздохнул он. По чести говоря, он все-таки солгал, потому что и сам не помнил, когда был в церкви последний раз. Как-то так, знаете. Руки не доходили, ноги не шли. Безбожным было детство; атеистической – юность; и лишь в зрелые годы пришло признание высшей силы, источника бытия, недолгих радостей и многих страданий, среди которых камень в почке есть лишь краткое предисловие к главной книге нашей жизни. Русская литература в основном христоцентрична, изрек Лоллий, хотя многие ее представители предпочитали церкви кабак. Дорогой мой человек, промолвил Алексей Петрович, о. Алексей, постанывая от зашевелившегося камня, я вам желаю… от умственной… литературной веры… к вере сердечной. Где и сердце, и разум, и где они на равных… Алексей Петрович стиснул зубы, и лоб его покрылся бисеринками пота. Пришли с капельницей.

Ему-то и позвонил Лоллий и, напомнив о себе, сообщил о кончине жены. Что он услышал в ответ? Слова сердечного соболезнования. Утешение и ободрение – но не какое-нибудь расхожее вроде того, что все там будем, а вдумчивое и многозначительное. Любовь Господа нашего Иисуса Христа ждет новопреставленную рабу Божию на Небесах. Смерть – всего лишь сон, от которого она пробудится, оказавшись в лоне Отчем. Дрогнувшим голосом молвил Лоллий, что просил бы… Он прерывисто вздохнул. По христианскому обычаю, но – Лоллий замялся – без личного присутствия. Ксения ее звали.

7.

Когда застучал вбивающий гвозди в крышку гроба молоток, Лоллий простер руки и надрывно прокричал: «Ксюша!» Со всех сторон принялись его успокаивать пришедшие на похороны люди, числом десять, или одиннадцать, или двенадцать; Марк на следующий день уверял, что тринадцать. Выделялся меж ними родственник Ксении, двоюродный, кажется, дядя, отчасти напоминающий маршала Жукова – с лицом, будто вычеканенным на медали, и военной выправкой; «Соболезную», – кратко объявил он, стиснув, как клещами, руку Лоллия и взглянув на него светло-голубыми холодными глазами; были две подруги, одна довольно крупная, со скорбно сжатым ртом, и другая, маленькая, круглая, похожая на колобок, привстававшая на цыпочки, чтобы обнять Марка; явились два представителя литературы, избранные Лоллием в том числе и по той причине, что их счастливо обошли стороной пороки родной среды: их не грызла черная зависть к чужому дарованию, они не замирали от восторга при чьем-нибудь творческом крушении и – избави Бог – никогда в жизни не произнесли бы над неудачливым сочинителем, потрясая врученной для дружеских советов рукописью – как некогда это сделал злобный Джойс, – всё гнилье, сверху донизу всё гнилье, о нет! два приятеля Лоллия совершенно не завидовали одобрительной статье в газете или на каком-нибудь раскрученном сайте, предпочитая этому мелкому чувству философские размышления за чарой огненного напитка; зуд сочинительства их благополучно оставил, и они снисходительно улыбались стремлению собратьев к лаврам, известности и гонорарам – во времена, когда в литературе выжить было так же трудно, как карасю в отравленной нечистотами речке; пришли сослуживцы с венком: «Незабвенной Ксении Питоврановой – от товарищей по работе»; соседи, пожилая чета; товарищ Лоллия школьных лет, сейчас представлявший собой грузного, одышливого мужика, по цвету носа которого нетрудно было догадаться о его пристрастии; «Крепись, старик», – с этими словами он обнял Лоллия, обдав его крепким запахом только что потребленной водки, – и все они, сколько их ни было, утешали Лоллия, взывавшего к уже скрытой крышкой гроба, умиротворенной Ксении. Невосполнимая потеря, ужасная утрата, огромное горе, невозможно представить – так говорили все вокруг, и Лоллий, как ни был подавлен, понимал, что никто из них не может даже вообразить, каково сейчас ему, вдруг ощутившему, что его жизнь стала пустой, скучной и навсегда поблекшей. Марк обнял его за плечи и шепнул, что с мамой все хорошо. Лоллий кивнул и, как маленький, припал к груди сына, ища защиты и успокоения. Сияло над кладбищем ярко-синее холодное небо. Падали редкие снежинки – зима прощалась последними заморозками, покрывшими ветви деревьев ледяной сверкающей коркой.

Как это чудовищно – думал Лоллий – эта холодная красота, безмолвное торжество жизни, равнодушное, наполненное волшебным светом небо, заколдованные деревья, эта вот снежинка с ее миллион лет назад созданным узором, слетевшая и тут же канувшая в вечность, – чудовищно оттого, что она больше никогда не увидит ничего этого. Все осталось; эти люди; эти деревья; я остался, – а ее опустили в эту яму и засыпали темно-коричневой глинистой землей. Тоска, жалость, отчаяние перехватывали горло, и он, чтобы не разрыдаться, пил рюмку за рюмкой и отмахивался от Марка, напоминавшего, что объединенные теперь одной могилой бабушка и мама не одобряли употребление спиртного – тем более в безрассудных количествах. «Меня не берет», – отвечал Лоллий, чувствуя, однако, что его все дальше и дальше уносит от поминального стола. Вспыхивающая на солнце неисчислимыми искрами бирюзовая гладь открылась ему. Он сразу понял, что океан. Тихая волна с шорохом набегала на берег, столь чистая, что видны были быстрые стаи мелких рыбешек, колеблющиеся ярко-зеленые водоросли возле белых камней, похожие на блюдца ракушки с выщербленными краями. Не спеша передвигался по дну краб. Вот белый фонтан взметнулся вдали, и с восторгом первооткрывателя Лоллий подумал, это кит блаженствует в дивной своей купели, бьет мощным хвостом, играет от избытка сил, владелец морских просторов, первозданный исполин, повелитель рыб и опора земли. И дитя его рядом с ним, сильное и резвое, и где-то чуть поодаль супруга, царица морская. Святое семейство, краса мира. Небывалое счастье овладело им. Он ощутил в себе такую легкость, что, казалось, еще немного – и он полетит над всем этим лучезарным, сияющим миром. Тут совсем близко он заметил дельфинов. Он обрадовался. Дельфин – друг человека, кому не известно. Положим, начни он сейчас тонуть, и они дружно, всей