Психопомп - Александр Иосифович Нежный

я бегу? Бедный Лоллий Питовранов, куда тебя занесло? Он оглянулся. Проклятые птицы. У горизонта собиралась туча, солнце скрылось, и океан потемнел. Его осенило. Совсем не случайно оказался он здесь. Когда-то – Лоллий, правда, не мог вспомнить, где и когда это случилось, – он потерял нечто важное и с той поры жил путано, без одухотворяющей цели, со смутной верой, соседствующей со столь же неясным неверием. Как трава растет – так он жил. Что он потерял, Лоллий не знал; незнание мучило, как давно застрявшая заноза, и наводило на предположения, совершенно невероятные. Может быть, ему посчастливилось найти омфал – настоящий, в отличие от камня в Дельфах и чаши в храме Гроба Господня? И как один из немногих избранных, он мог укрепляться исходящей от омфала силой родившего Землю Хаоса? Омфал. Почему омфал? Он свернул налево и по едва заметной тропе двинулся сквозь высокую – местами выше него – траву. Какой Хаос? Говорят, была вспышка. Еще говорят, что потрудился Создатель. Зиждитель. Творец. Однако если Создатель образовал Землю и все, что на ней, распростер над ней Небо и, как алмазами, украсил его звездами, если Он повелел ветру – дуть, дождю – лить, морю – бушевать, то разве не лучше было бы Ему не баловаться скульптурой и не лепить из пыли и грязи человека, заранее зная, на какие гадости тот способен? Чтобы Земля до скончания века пребывала в своей чистой, своей величественной и трогательной красоте. Или, возможно, было ему указано на священный алтарь, чудесная сила которого ободряла слабых, укрепляла колеблющихся и пробуждала охваченных дремотой? Алтарь этот, должно быть, здесь, в тайном месте, вдали от дерзких взглядов, от скверны мира, окруженный океаном, плавающими в нем гигантскими рыбами и застилающими небо тучами птиц. Нет. Lituus[28] сломан, факел потушен, алтарь упразднен. Но подумаем в другом направлении. Не станем искать вовне. Поищем в себе. Часто ли в последние годы посещало его дивное состояние, при котором он словно бы разделялся надвое, и один Лоллий с тихим восторгом наблюдал, как второй, едва поспевая, записывал приходящие к нему извне слова, создающие ранее никому не ведомую жизнь? Еще и потому это волшебство так поражало его, что еще пять минут назад он и не помышлял о чем-либо, даже отдаленно напоминающем вызванный им из прабытия мир с его багровыми дымами, протяжными гудками встречных поездов, узкими улочками маленьких городов и людьми с их греховными помыслами, благородством и низостью, верностью и предательством, ненавистью и любовью – с их рождением и их смертью. Где это все?! Жалкий человек, лукавый раб и ленивый, где закопал ты данный тебе Хозяином талант? В предвестии собиравшейся непогоды темнело небо. Или ночь готовилась накрыть мраком этот дивный и странный остров?

Страх овладел Лоллием. Его заманили сюда, чтобы погубить. Кто заманил? Господи, неужели не понял: враги. Он поморщился. «Какие у меня враги, что за чушь». Кто-то другой между тем ему внушал: «Напрасно ты так думаешь. Пруд пруди твоих недоброжелателей. Помнишь, тебя не узнал Юрьев? Тот самый, любитель голой натуры. В упор глядел голубенькими своими глазками и не видел, хотя, было время, хаживали друг к другу в гости. Он подлый человек оказался и мстительный и навсегда запомнил, что ты прямо ему сказал о его сочинении, что ни в и…у, ни в Красную Армию. И он тебя возненавидел и дал себе страшную клятву при случае тебя погубить. А Валера, друг собинный? Ксения ему кашу варила и чай наливала. И тоже, между прочим, из-за твоего отзыва о его опусе. Честолюбцы – страшные люди. Они вполне могли составить против тебя комплот и переместить на этот остров, откуда тебе ввек не выбраться. А маленький, шустрый, седенький – или ты забыл елейную его улыбку и мерзости у тебя за спиной?» Он отмахнулся: «Слушать не желаю. Кто будет гробить человека всего лишь за высказанное слово». «Эх ты… Дожил до седых, извиняюсь, текстикул и не знаешь, что чаще всего травят, душат, стреляют именно за слово. Или примеры тебе привести?» Клонивший травы ветер стих, но впереди, справа, они гнулись, словно кто-то, обладающий немалой силой, прокладывал себе дорогу. Шумное дыхание вслед за тем услышал Лоллий. Он ускорил шаг, но почти сразу же остановился и замер. Величавый конь выступил из зарослей на тропу – с темным, тускло-блестящим крупом, черной гривой и карими, горящими мрачным огнем глазами. Новую скорбь мне пророчит. «Пусти, – умоляюще сказал Лоллий. – Я ищу свой талант». Конь не двигался. «Пусти!» – потребовал Лоллий. «Пустое ты затеял, – услышал он. – Не мечтай. Не надейся. Не верь». «Пусти!» – крикнул Лоллий и сделал шаг, потом второй. «Не знаешь, чего хочешь», – промолвил конь, и отступил, и скрылся в зарослях.

Тут только Лоллий почувствовал ужасную усталость. Ноги отяжелели. Высокая трава стояла вокруг, и он ощутил себя таким маленьким, заброшенным и жалким, что в груди у него закипели слезы. Горестная участь! Никто не может ему помочь. Он вспомнил: «А Бог? Да, надо молиться». Лоллий поднял голову. По небу медленно плыли тяжелые, темно-серые грозовые тучи. Порывами налетал ветер, шумела трава, и где-то позади в полный голос рокотал океан. «Отче наш, – начал он. – Иже еси… Нет. Своими словами. Господи, – воззвал он, и на память ему сразу же пришло чудесное слово: – Воззри, Господи, на… на пучину бед моих, коими одержим я без меры». Трава расступилась, он оказался на поляне. Посредине ее Лоллий тотчас заметил круглую и, наверное, чугунную крышку – наподобие тех, какие во множестве можно увидеть на городских улицах и площадях. Он подошел – и отпрянул. Пригревшаяся на крышке люка змея поднялась ему навстречу и стояла, раскачиваясь и словно бы дразня его черным раздвоенным языком.

Лоллий замер. Струйка пота потекла у него по спине. Не буду двигаться, и она уползет. Кобра? Нет. Гюрза. Может быть. Если укусит, туго перевязать ногу выше места укуса, затем разрезать ранку и выдавить из нее как можно больше крови. Буду стоять истуканом. Она по-прежнему глядела на него ледяным взором. Змея, сказал он. Или змей. Знаешь ли ты, с каким ужасом относятся к тебе люди? Из-за тебя влачим мы существование, обреченное болезням, разрушению и смерти. Когда ты обольстил Еву… Вздор! Бабенка много мнила о себе, называя Владельца сада скучным стариком, а своего приятеля – ничтожным мужичонкой. Она и безо всякого моего внушения сорвала бы и съела яблоко – я всего лишь убедил ее сделать это на тысячу лет раньше. У