Том 9. Преображение России - Сергей Сергеев-Ценский

— Сколько это бутылок нам дали, а, Наташа? Смотри, чтобы на мою долю полдюжины!

В пристрастии к пиву тестя Макухина, как военного, Полезнов не сомневался и, как человек неглупый, понял, что деловой разговор наладить с Макухиным снова теперь уж, конечно, не удастся.

Главное же, чем обескуражен был Полезнов, это тем, что попал он в такую компанию: полковник, инженер, настоящая дама — жена Макухина, совсем не похожая на его жену… да и слепая старуха, тоже не кто-нибудь, а полковница, привыкшая пиво пить не иначе, как дюжинами бутылок!

О чем можно ему было бы заговорить с ними, он совершенно не знал, но они, видимо, совсем и не предполагали говорить с ним: они продолжали говорить между собою, о чем говорили, должно быть, на улице, когда сюда подходили.

Жена Макухина, одетая в такое легкое пальто, что оно все могло бы, кажется, быть свернуто, как носовой платок, и спрятано в любой карман, говорила инженеру:

— Нет, как хотите, Алексей Иваныч, а вы просто никогда и раньше не умели жить на свете!

— Вполне возможно… Даже, может быть, вы совершенно правы, — бормотнул Алексей Иваныч не особенно внятно; потом вдруг добавил громче и раздельнее: — Уметь жить — вы знаете, что это такое? Это полнейшая безнравственность, тупость и безмозглость, — вот что!.. Умеет жить на свете свинья в хлеву, а порядочный человек тем-то и порядочен, что он не… того, как это говорится… простите!

Тут Алексей Иваныч как-то непонятно для Полезнова смешался, втянул голову в плечи и как будто даже несколько покраснел.

Кожа лица его была вялая, дряблая, хотя он не казался старым. Он и не загорел почему-то, что удивило Полезнова, так как даже и по лицу слепой старухи, сосредоточенно вливавшей в себя пиво, был разлит сильный южный загар. Впрочем, он был блондин, с белесыми усами в обвис; когда же он снял фуражку, то оказалось, что спереди и до темени был начисто без волос.

Полковник Добычин был, правда, тоже лыс, но к нему, человеку старому, это шло, притом же лысина его сияла, как канделябр, — полнокровная, розовая, внушающая почтение. У него был большой, с горбиной нос, уткнувшийся в седые усы, подстриженные снизу, и очень заметен был кадык на морщинистой коричневой шее.

— Уметь жить на свете — это значит не волноваться по поводу пустяков разных, — вот что это значит, — уверенно высказал свое мнение полковник и, принявшись за самого большого рака, обратился к Макухину: — А как, Федя, раки? Они не того? А?

— Самые заправские! — хозяйственно ответил Макухин, усевшийся рядом с женой.

— Свежее и быть не может, — подтвердил Полезнов. — Раков только здесь и есть!

— Эх, под такое пиво пульку бы разыграть на свежем воздухе! — повернув к Полезнову белоглазую маску лица, хрипуче, но с искренней страстью в голосе сказала слепая.

Полезнов посмотрел в недоумении на Макухина, и тот объяснил любительнице преферанса:

— Здесь, мамаша, в карты не играют: это занятие домашнее.

— Ну что же, что домашнее, — упорствовала слепая. — Вот и приходите к нам домой, — сыграем… Вы кто такой? Зовут вас как?

— Зовут Иван Ионыч, — поспешил Полезнов ответить на второй вопрос, затруднившись первым.

Зато Макухин, повернув голову к слепой, но глядя на жену и тестя, сказал, как уже решенное:

— Это, мамаша, мой компаньон в деле. Фамилию имеет Полезнов.

— А-а! Хорошая фамилия какая! — задумчиво протянула слепая. — Компаньон? В таком случае нужно устроить звон стаканов.

— Действительно, это надо запить, — согласилась с матерью Наталья Львовна, подымая свой стакан красивой, оголенной почти до плеча рукою.

Ей можно было дать лет двадцать пять — двадцать семь, — возраст, когда женщины отлично уже разбираются во всей жизни кругом — так думал, глядя на нее, Полезнов. У нее была высокая ровная шея, высокие полукруглые брови и высокий отцовский лоб, отчего она казалась, когда сидела, высокого роста. Полезнов не знал, какого цвета глаза были у слепой, но так как у полковника глаза были серые, а у Натальи Львовны карие, то он решил, что этим она пошла в мать.

— Компаньон в деле — это, конечно, веселее гораздо, чем одному, — поддержал свою дочь полковник, тоже подняв стакан.

Алексей Иваныч добавил к этому:

— Давно известно, что человек — животное социальное… Кажется, Аристотель еще это сказал.

А полковник оживленно поддакнул и продекламировал вдруг:

Аристотель оный,Древний филозоф,Продал панталоныЗа сивухи штоф!

Это мы еще в старину в Чугуевском юнкерском училище хором пели… Там есть и такой куплетец, помню:

Цезарь, сын отваги,И Помпей-геройПродавали шпагиТою же ценой!

— Знаменитая песня, — я тоже ее слышал, — сказал Макухин и чокнулся с Полезновым, а потом начали чокаться с ним все остальные, так что тот почувствовал, что неловко уж, пожалуй, было бы теперь отказаться от дела, предложенного Макухиным, хотя около него и устроился для течения своей жизни какой-то все неделовой народ.

— Дай бог нажить нам, а не прожиться, — говорил, кланяясь и привстав, Полезнов, понимая, что раз люди желают настроиться на праздник, то надо их подогреть в этом.

Что тесть у Макухина оказался полковник, хотя и в отставке, лестно почему-то было и для него, а насчет инженера он думал, что его просто прихватили на улице, — случайный какой-нибудь знакомый. Однако Алексей Иваныч, архитектор по своей профессии, уже месяца три жил у Макухина, просто так как-то, потому что ему негде и жить было, кроме как у него.

Макухин взял его на поруки из тюрьмы, куда попал Дивеев за покушение на Лепетова, бывшего любовника его покойной жены. Покушался на убийство Лепетова Алексей Иваныч в этом же городе на вокзале, и Макухин безусловно убежденно говорил тогда, как свидетель, дававший свои показания на следствии: «Считал и считаю Дивеева не вполне нормальным».

Он же поместил его, взяв на поруки, в частную лечебницу, которую вздумал устроить здесь полковой врач Худолей, но лечебница эта существовала очень недолго.

— Судя по вашей внешности, вы — купец? — неожиданно для Полезнова спросил его Дивеев.

— Торгуем понемножку, — ответил Полезнов, слегка улыбнувшись.

— Ну да-да, теперь я понимаю, мне говорил Федор Петрович, — продолжал Дивеев, как бы только теперь разглядевший, что он — в пивной, что перед ним какой-то совершенно новый для него человек. — Это хлеб, кажется? Насчет хлеба?

— Вот именно, по хлебной части хотим заняться, — отозвался Полезнов.

— Дело хорошее, всем нужное, а больше всего иностранцам, — быстро и четко проговорил Дивеев.

— Ячменя иностранцам смотрите не продавайте, а то пива не из чего будет варить, — вставила, ни к кому не обращаясь, слепая.

— Ячменем нашим заграница мало интересуется, больше пшеницей, — успокоил ее Макухин. Он оглядывался при этом по сторонам с беспокойством, вполне понятным, — ведь за другими столиками сидели люди, кроме того, люди проходили и по тротуару. С одной стороны, было неплохо, чтобы люди, — те и другие, — знали, что вот тут не кто-нибудь такой сидит вместе с другими, вполне приличными людьми, пьет пиво и ест раков, а хлеботорговец (новое звание для самого Макухина), а с другой, он опасался, как бы слепая «мамаша» и «не совсем нормальный» Алексей Иваныч не сказали чего-нибудь лишнего. Торговля, конечно, любит рекламу, особенно если дело приходится только еще ставить, начиная с того, чтобы завербовать себе компаньона, однако в его планы не входило, чтобы вся его новая семья явилась в то время, когда он еще не разговорился как следует с Полезновым; это вышло совершенно случайно.

Он наблюдал и Полезнова, как он отнесся к его родне: больше ли стало у него доверия к нему, Макухину, или меньше? Действительно ли он приобрел в нем компаньона, или тот скажет ему завтра, когда встретится с ним один на один: «Подумаю еще, погоди: дело все-таки как-никак рисковое, — кабы не прогореть…» А это значило бы, что пошел на попятную, и еще в такое время, которого терять никак уже нельзя: люди покупают хлеб на корню, и у них уже все налажено — и где покупать и кому продавать, — а ему это все надо еще наладить.

Наконец, колебания, браться ли всерьез за это дело, и у него у самого были, и он, даже не совсем осознавая это, нуждался в поддержке кого-нибудь другого, тоже пока осмотрительного и осторожного, чтобы не попасть в лапы прожженных жуликов. Полезнова он ценил за то еще, что тот гораздо лучше его знал людей, с которыми пришлось бы ему теперь иметь дело, и был, по его наблюдениям, пока еще скромен.

Вот он вполне толково отвечает «папаше», полковнику, на какой-то его вопрос:

— В нашем торговом деле, если вам желается знать, большую самую роль играет кредит, а не то чтобы наличные! На наличные кто же дело ведет? Да их и не всегда достанешь, сколько их требуется, значит, что же прикажете? Лавочку на замок, а зубы на полочку? Сущий убыток. В торговом деле так: я тебе верю, а ты мне веришь, — выходит, обоюдная порука.