Кристальный грот - Мэри Стюарт

— Может быть, ты и прав. Я выясню.

— Думаешь, тебе удастся свидеться с матушкой?

— Можно попробовать.

— Он… у тебя есть к ней какое-то послание?

Полагаю, лишь мое отношение к Кадалю позволило ему осмелиться задать подобный вопрос. Я ответил ему очень просто:

— Если ты имеешь в виду, просил ли меня Амброзий сказать ей что-либо, то нет. Оставил это на мое усмотрение. Что я открою ей, полностью зависит от случившегося с тех пор, как я покинул эти края. Сначала поговорю, а там уж решу, сколько ей рассказать. Не забывай, я долго не видел ее, а люди со временем меняются. Вернее, меняются их привязанности. К примеру, мой случай. Когда я видел ее в последний раз, я был всего лишь ребенком, и воспоминания мои — воспоминания того ребенка; судя по всему, я понимал ее мысли, ее желания совершенно неправильно. Ее привязанности могут быть где-то на стороне — это касается не только церкви, но и ее отношения к Амброзию. Богам ведомо, я не смог бы ее осуждать, даже если бы оно изменилось. Она ведь ничего не должна Амброзию. Об этом она позаботилась.

Он задумчиво произнес, не отрывая глаз от зеленых просторов, пронизанных блестящей лентой реки:

— Женская обитель не пострадала.

— Вот именно. Что бы ни случилось с остальным городом, обитель Святого Петра Вортигерн не тронул. Поэтому, как понимаешь, мне еще предстоит выяснить, кто в чьем лагере, прежде чем толковать о посланиях. То, чего она не знала на протяжении всех этих лет, не сможет ей повредить, если она останется в неведении еще несколько дней. Что бы ни случилось, до появления Амброзия осталось недолго, и мне не следует рисковать, открывая ей слишком многое.

Он начал заворачивать и убирать то, что мы не доели, а я сидел, опершись подбородком на руку, размышляя и не отводя взор от ярких красок пейзажа. Подумав, я добавил:

— Довольно несложно выяснить, где сейчас Вортигерн, высадился ли уже Хенгист и сколько у него людей. Маррик, возможно, сможет узнать все это без особых хлопот. Но граф поручил мне разузнать еще кое-что — и вряд ли о таких вещах знают в женской обители; поэтому теперь, когда Галапас мертв, мне придется попробовать узнать это в другом месте. Подождем здесь до сумерек, потом спустимся к монастырю Святого Петра. Матушка сможет подсказать, к кому я все еще могу обратиться без особого риска. — Я посмотрел на Кадаля. — Сторону кого бы из королей она ни держала, меня она вряд ли выдаст.

— Уж это верно. Ну, будем надеяться, ей дозволят свидеться с тобой.

— Если она узнает, кто ее спрашивает, то по-моему, одними словами настоятельнице ее не остановить. Не забывай, она все-таки королевская дочь. — Я откинулся на спину, растянувшись на теплой траве и сцепив руки за головой. — Даже если я пока еще не сын короля…

Но будь ты сыном короля или кем угодно, а попасть в женскую обитель оказалось невозможно.

Я не ошибся, предположив, что при разгроме города она не пострадала. На нависающих высоких стенах не видно было брешей и выбоин, ворота были новые и прочные, из дубовых брусьев, стянутых железными болтами. И заперты наглухо. К счастью, снаружи не горел и гостеприимный факел. Узкая улочка была пуста и терялась в ранних сумерках. В ответ на наш настойчивый стук в воротах открылось маленькое квадратное окошко и к его решетке приник чей-то глаз.

— Путешественники из Корнуолла, — сказал я кротко. — Мне нужно поговорить с госпожой Нинианой.

— Какой госпожой? — Ровный, лишенный интонаций голос глухого. С раздражением подивившись, зачем ставить к воротам глухую привратницу, я заговорил немного громче и придвинулся ближе к решетке. — С госпожой Нинианой. Я не знаю, как она сейчас себя именует, но она была сестрой покойного короля. Она все еще у тебя?

— Да, только она ни с кем не встречается. У тебя что, письмо? Читать она может.

— Нет, я должен с ней поговорить. Сходи и передай, скажи — один из ее близких.

— Ее близких? — мне показалось, что в глазах женщины мелькнула искра интереса. — Да они почти все умерли или их увезли. Разве к вам в Корнуолл новости не доходят? Ее брат король пал в прошлом году в битве, а детей его забрал Вортигерн. А собственный ее сын погиб пять лет назад.

— Это мне известно. Я не из семьи ее брата. Я так же, как и она, предан Верховному королю. Иди передай ей это. И на вот, возьми за свою… преданность.

Через решетку перекочевал кошелек, тут же подхваченный быстрым, как у обезьяны, движением.

— Я передам твои слова. Назови свое имя. Имей в виду, я не обещаю, что она захочет с тобой свидеться, но имя твое я ей сообщу.

— Меня зовут Эмрис, — я заколебался. — Она когда-то знала меня. Скажи так. И поторопись. Мы подождем здесь.

Прошло не более десяти минут, как за воротами послышались приближающиеся шаги. На мгновение я подумал, что это может быть моя матушка, но сквозь решетку на меня уставились те же старческие глаза, на прутья ее легли те же скрюченные пальцы.

— Она встретится с тобой. О, нет, не сейчас, молодой господин. Тебе нельзя входить. И она не сможет выйти, пока не закончится молебен. Она встретит тебя позднее, на тропе у реки — там в стене есть еще одни ворота. Но смотри, чтобы тебя никто не заметил.

— Очень хорошо. Мы будем осторожны.

Она завращала белками глаз, стараясь рассмотреть меня в тени.

— Она знавала тебя, это точно, знавала. Эмрис, а? Что ж, не тревожься, я не проболтаюсь. Времена нынче неспокойные, и чем меньше говоришь, тем лучше, о чем бы ни говорил.

— Когда она придет?

— Через час после восхода луны. Когда зазвонит колокол.

— Я буду там, — сказал я, но зарешеченное оконце уже захлопнулось. С реки снова поднимался туман. Это поможет нам, подумалось мне. Мы тихо двинулись по опоясывающей стены женской обители дорожке. Она вела в сторону от улиц, вниз, к буксирной тропе.

— Что теперь? — спросил Кадаль. — До восхода луны еще часа два, а ночь такая, что если вообще удастся увидеть луну, то можно считать, что нам сильно повезло. Ты ведь не рискнешь появиться в городе?

— Нет. Но нет смысла и ждать здесь в этой промозглой сырости. Мы найдем местечко посуше, где будет слышен колокол. Сюда.

Ворота конюшни были заперты. Я не стал тратить на них время и отправился прямо к стене фруктового сада. Во дворе не видно ни огонька. Мы перелезли там, где в стене был пролом, и поднялись по мокрой траве к саду моего деда. Воздух пах сырой землей и растениями: мятой, розами-эглантериями, мхом и набухшими влагой молодыми листьями. Наши ноги ступали по несобранным фруктам прошлогоднего урожая. Со скрипом закрылась за нами калитка.

В галереях никого, двери заперты, окна прикрыты ставнями. Явной опасности не было. Думаю, Вортигерн, взяв город, собирался оставить дворец за собой и как-то уговорил или принудил своих саксов обходить его стороной при разграблении, как из страха перед епископом запретил им трогать и обитель Святого Петра. Тем лучше для нас. Будет, по крайней мере, сухое и теплое место, где можно обождать. Я потратил бы впустую все дни в обществе Треморина, если бы не мог сейчас отомкнуть здесь любой замок.

Я как раз говорил что-то в этом роде Кадалю, как вдруг из-за угла дома, ступая по заросшим мхом плитам по-кошачьи тихо и быстро, появился молодой человек. Увидев нас, он замер на месте и рука его метнулась к бедру. Но не успело оружие Кадаля в ответ с шорохом покинуть ножны, как молодой человек вгляделся, глаза его широко раскрылись, и он воскликнул:

— Мирддин, клянусь святым духом!

Какое-то мгновение я и в самом деле не узнавал его, что понятно — был он немного старше и за пять лет изменился так же, как я. А потом все-таки узнал. Ошибки быть не могло: широкие плечи, выступающая челюсть, отдающие рыжим даже в сумерках волосы. Диниас, некогда принц и сын короля, в то время как я был всего лишь безымянным бастардом; Диниас, мой «кузен», никогда бы не согласившийся признать даже столь отдаленное родство со мной, но требовавший к себе отношения как к принцу — и милостиво получавший от деда это право.

Теперь его вряд ли можно было принять за принца. Даже при этом гаснущем свете я различал, что одет он не бедно, но в одежды, приличествующие скорее торговцу, и носил всего одно украшение — медный браслет. Пояс его был обычной кожи, рукоять меча также не украшена, и плащ, хотя и из доброй ткани, был по краям грязен и потерт. Все в нем носило тот неуловимый отпечаток неблагополучия, что налагают беспощадные расчеты — как дожить до завтра, а может быть — до следующего случая поесть.

Поскольку, несмотря на значительные перемены, это как прежде и несомненно был мой кузен Диниас, то надо полагать, что раз уж я узнан, вряд ли есть смысл притворяться, будто он обознался. Я улыбнулся и протянул руку.

— Привет, Диниас. Ты первый, кого я здесь встретил из знакомых.

— Что же, во имя богов, ты здесь делаешь? Все говорили, что ты погиб, но я в это не верил. — Он вытянул шею, приблизив ко мне свою крупную голову и ощупывая взглядом быстрых глаз с головы до ног. — Где бы ты ни был, а дела у тебя, похоже, идут неплохо. Давно вернулся?