Баклан Свекольный - Евгений Орел
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ещё несколько человек подтверждают, что на заседании профкома именно Анатолий делал устное сообщение о якобы похождениях Ольги Выдриной.
Поняв, что его коварный умысел раскрыт, Ерышев съёжился, поганые глазки забегали, будто у нашкодившего собачонка.
– Как – Ерышев? – повторяет Ольга, до сих пор не веря услышанному и поворачиваясь в сторону разоблачённого негодяя.
Все в тихом шоке. Лена Овчаренко подходит к Ерышеву, и зал сокрушает эхо от звука хлёсткой пощёчины.
– А я ведь тоже была уверена, что это Бакланов оклеветал Выдрину, – сокрушённо признаётся Лена.
Клеветник с покрасневшим от позора лицом не издаёт и звука.
– Господи, какая же я дура! – впадает в истерику Ольга.
Все думают, что она убивается по Фёдору, но на самом деле к ней пришло понимание, что с её подачи убит ни в чём неповинный человек.
– Как я могла поверить, что это Бакланов?! – не успокаивается Ольга. – Он, конечно, негодник ещё тот, но чтобы так оговорить кого-то – это же немыслимо! – сделав паузу, она продолжает в более спокойном тоне: – Но Федька и сам виноват: я когда его спрашивала, мол, зачем ты это сделал, так он давай кривляться, выделываться. Ну вы же знаете, как он умеет. Вот я и поверила, что это он меня так опозорил. А на самом деле, значит, это твоих рук дело, гад ты этакий?!
Звон пощёчины раздался ещё раз: теперь Ерышев получил и от Ольги.
– За что?
– За что-о?! Ты, скотина, не понял? А за то, что ты меня опозорил на весь институт, а свалил всё на Баклана! Какая же ты… мразь!
И дальше – обращаясь ко всем:
– Это Ерышев сказал мне, будто Бакланов написал письмо с гадостями про меня. А я наехала на Федьку, – её снова душат слёзы, – идиотка я такая!
Ольге понятно, что не стоит развивать скользкую тему. Да и кому эти подробности нужны? «Кроме следствия», – мелькает у неё в голове, и она умолкает, не желая давать повод думать, будто у неё могли быть мотивы убийства Бакланова.
– Послушайте, Сергей, – обращается Кацман к Иванину, невольно раскрывшему подлую сущность «самого молодого доктора наук». – Если вы знали, что Ерышев оклеветал Бакланова, почему же раньше не вывели этого негодяя на чистую воду?
– Леонид Нехемьевич, я был на профкоме, когда Ерышев рассказывал об Ольге. А о том, что он так подставил Бакланова, я, честное слово, не знал. И даже понятия не имел, что там вообще у них такой конфликт.
– И кстати, – прибавляет Ковалёва. – Ерышев просил нас никому не говорить о том, что эту информацию мы получили от него.
– Ах ты ж негодяй такой! – отзывается Примакова.
Неизвестно, чем бы закончился скандал, если бы не вбежавшая Валя Зиновчук:
– Люди! Он жив! Федя жив!
– Как это? – почти хором звучит несколько голосов.
– Это была ошибка! Только что звонили, говорят, в приёмной никого, вот и попали к нам, – взахлёб тараторит Валя. – Там на самом деле умер какой-то Бахманов.
На этих словах Ольга прикусила губу.
– И зовут его, – продолжает Зиновчук, – тоже Фёдор Михайлович! Понимаете? А наш Феденька жив! И ему сейчас намного лучше. Понимаете? Ему лучше! Ночью, говорят, был на грани, а утром пришёл в сознание!
– Боже, Федька жив! – почти в один голос восклицают Выдрина и Овчаренко. Соперницы едва ли не пляшут от счастья, бросившись друг другу в объятия.
Среди общей радости кто-то мудро изрекает:
– Значит, будет жить долго.
И только Романченко бубнит:
– Тьфу ты, пропасть! Вот же придурок этот Баклан! Даже подохнуть по-человечески не смог.
Возмущение Лены бьёт через край:
– Романченко, вы – идиот!
– Шо-о? – возмущается бывший председатель колхоза. – Ты шо мелешь, соплячка!
– И нечего мне тыкать!
Во всеобщем ликовании «Федя жив!» о Романченко быстро забывают.
* * *...Понедельник,11 октября 1993 г.
Время – 12:30.
В реанимационное отделение посетителям вход воспрещён, но фрукты и соки передавать можно. Так же и записки, только за них плата отдельная – и всё нянечкам, нянечкам. По мелочам, конечно, совсем не сравнимо с «левыми» гонорарами врачей.
Первая записка, вместе с апельсинами и бананами, приходит от Карины: «Федя, прости меня». И подпись: «Твоя Матильда».
Немного времени спустя нянечка приносит передачу и записку от Ольги:
«Федька, милый, не обижайся, что я думала на тебя. Это Ерышев, подонок, наговорил, будто ты написал в профком. Он всех обманул и мне сказал, что это твоя работа. Сегодня уволился, гад, так его даже не заставили отрабатывать две недели. Прости меня. Твоя Выдра».
Так она впервые назвала себя, чему Фёдор немало удивился. Радости от того, что реабилитирован, он не чувствует, хоть и разражается тихим смехом. Ему больно, он стонет, но всё равно смеётся.
Ни на одну из этих записок Федя не отвечает.
На выходе из больницы Ольга встречается с Леной Овчаренко. Ещё утром они обнимались от радости, что Бакланов жив, а теперь пристально рассматривают друг друга, как две соперницы, до недавних пор – заочные. Расходятся молча. Каждая остаётся при своих мыслях и намерениях по отношению к Бакланову.
Вслед за Леной подтягивается и Николаич. Они понимающе улыбаются друг другу, но ничего не говорят.
Вскоре появляется нянечка, ворчливо принимающая передачи, записки, ну и, конечно, «вознаграждение» за труды.
Сергей Николаевич написал только несколько слов, но таких, что и мёртвому подняли бы дух:
«Федька, молоток! Держись! Старуха в белом перед тобой бессильна! Твой друг Николаич».
От Лены пришло письмо совсем иного содержания, но не менее вдохновляющее:
«Феденька! Федюшка, мой родной, любимый! Лапушка, я так рада, что ты жив! Я люблю-ю-ю тебя-я-я-я!!!!!!» (так, буквально).
Подписи нет, но Феде не надо быть гением, чтобы вычислить автора записки.
Николаичу он ответил совсем кратко:
«Спасибо, друг Николаевич! Будем жить!»
Слов для девушки, которая, как он считал, его бросила, у Феди нашлось побольше:
«Леночка, Ленчик, родная, спасибо тебе за то, что ты на свете есть. Я так рад, что остался жив и смогу тебе сказать то, что не успел».
На этом месте он задумался. Вспомнил, как Лена первая призналась ему в любви, в самых сокровенных чувствах, и теперь написала те же слова. Федя многим говорил «я люблю тебя», но только сейчас эти слова показались ему значимыми.
Не стесняясь медсестёр и больных, лежачий Бакланов смотрит в потолок, точно в небеса, и рассуждает вслух:
– Бог меня услышал. Значит, он есть, а я сомневался, всю жизнь сомневался. А он есть! – Федя пытается привстать, не обращая внимания на обострившуюся боль. – Понимаете? Бог есть! Я просил у него хотя бы один день, и он дал мне этот день, и теперь я буду просить его…
– Бакланов, – одёргивает его медсестра, – хорош тебе рассуждать! Ляг и заткнись! Тебе нужен покой!
– Но теперь, – игнорирует он уговоры «лечь и заткнуться», – я попрошу его дать мне год, десять лет, двадцать лет! Жизнь продолжается! Ля ви контин ю ?! – прибавляет он то же самое по-французски.
– Да хватит тебе умничать! – злится медсестра. – Бога он вспомнил! А что ты раньше думал, когда напивался вдрызг? Вот и вляпался!
На неё Федя не реагирует, продолжая благодарить Создателя.
И так ему захотелось влиться заново в «людской муравейник» и в «городскую суету», прежде им презираемые!
«Да я ведь и сам такой же муравей, и что мне в жизни остаётся, кроме этой суеты?» – думает он.
Медсёстры и подошедший врач пытаются утихомирить взволнованного пациента. Фёдор отдаёт записку нянечке:
– Отнесите ей! – и тут же: – Нет, погодите…
Спешно дописывает в конце:
«Я люблю-ю тебя-я-я!!!»
Он чувствует усталость. Сестра вкалывает ему лёгкое снотворное. Перед «отключкой» Федя успевает подумать:
«Надо будет к отцу наведаться, а то он совсем сопьётся. А лучше уж переехать к нему».
И ещё:
«Да и к Томке надо поехать, сына повидать хотя бы разок».
– О какой, гляньте! Спит и чё-то там лыбится себе! – сердито замечает медсестра бальзаковского возраста. – Небось, бабы снятся. Вон сколько их сегодня! Прямо табунами ходят. Овцы, мать их…
– Да у него всё пойдёт на лад, – говорит доктор, не обращая внимания на этот ворчливый выхлоп эмоций, – вот проспится, отдохнёт малость, тогда и посмотрим, что с ним дальше делать.
Этих слов Бакланов не слышит. Он безмятежно спит, чтобы проснуться здоровее и сделать то, до чего покуда не доходили то руки, то мозги.
...2012–2013 гг.
г. Киев, Крым, с. Крамаренки.
...Конец первой книги
Примечания
1
Троещина – жилой массив на северо-востоке столицы. Название – от одноимённого села, примыкающего к городской черте Киева.
2
Почти дословный перевод с «early bird catches the worm» (англ.).
3
Граф Пётр Валуев (1815–1890), министр внутренних дел Российской империи. В 1863 году издал циркуляр, названный Валуевским. Документ ограничивал издание книг на украинском языке.
