Русский транзит 2 - Вячеслав Барковский

— Я о том провинциале, которого вы окрутили в аэропорту. Ну, не переживайте же так! Право, он того не стоит: обыкновенный экземпляр жвачного, этакий бычок без страха и упрека. Уверяю вас: этот урок пойдет ему только на пользу, собьет немного самодовольства с его потной лысины… Я с удовольствием за вами наблюдал. Вы очень способная, очень… А за него не беспокойтесь. Это животное дождется следующего рейса без всякого ущерба для здоровья: купит бутылочку, развернет тряпицу с салом и, как они говорят, похавает… Или вы думаете, что где-нибудь из-за него остановится прокатный стан?

— Нет, не думаю, — с благодарной улыбкой сказала Ксюша, невольно глядя на шрамы соседа.

— Вот видите, — указывая пальцем на собственное лицо, сказал сосед, тяжело вздохнув, но все же улыбнувшись, — никогда никому не доверяйте свою жизнь, тем более случайному человеку…

— Вы попали в автомобильную катастрофу? — спросила с участием Ксюша.

— Попал.

— Ну и…

— Ну и в итоге остался в живых, но только наполовину. Как видите, вторая половина лица уже не моя.

— Знаете, вас это совсем не портит, вы же мужчина. Вот если б такое случилось с женщиной… — пыталась утешить несчастного пассажира Оксана Николаевна.

— Не портит? Вы так думаете?

Оксана Николаевна выходила из самолета вместе со своим соседом — интересным человеком и приятным собеседником. Давно уже не доводилось ей беседовать с мужчиной (за исключением, конечно, Крестовского), который без видимых усилий относился бы к ней не как к объекту сладострастного вожделения, а как к равной, то есть как к человеку. Пожалуй, ей было просто по-настоящему хорошо с ним, подтянутым и энергичным: она чувствовала его мужественную силу и одновременно какую-то скорбную обреченность. Возможно, это были последствия аварии. Да, рядом с таким мужчиной можно было вить гнездо. Правда, его глаза…

Оксана Николаевна так и не увидела их. Всю дорогу он ненавязчиво развлекал ее, обнаружив острый, насмешливый ум, и она с неподдельным интересом слушала…

Уже на выходе в город в толпе радостно возбужденных пассажиров, обремененных поклажей и гнусящими отпрысками, Ксюша потеряла из виду своего загадочного попутчика.

Теперь она тревожно озиралась по сторонам, ища глазами возмутителя спокойствия Петра Крестовского.

«Ну и рожа у этого Николая Николаевича, — отметил про себя Паша Колпинский, разглядывая старичка, этого стручка червивого, которому он теперь должен был подчиняться. — Урка, точно урка: зубов нет, морда с кулачок, глаза как плошки с оловом, кожа по-черепашьи сморщена, а на ней — сплошь веселые картинки. У него, наверное, и на заднице какие-нибудь „Три богатыря“ Васнецова зафиксированы или, на худой конец, „Утро в сосновом лесу“ Шишкина. А надо терпеть его.

Но что поделаешь?! Бабки-то уже получены. Гора бабок, так что потерпеть придется…»

Паша и еще четыре человека братвы со скрипом разместились в двухместном номере местной гостиницы. Правда, двое из них должны были постоянно находиться при грузе в пакгаузе на товарной станции и охранять его. Паша ходил обычно с Корейцем худеньким молчаливым каратистом, которого никогда прежде не видел. Другую пару составляли Болек и Лелик — «браты-акробаты», как любовно называл их старый козел Николай Николаевич, восхищаясь их исключительными габаритами, потрясающими воображение. Белобрысый бугай Витенька — «правая рука» Николая Николаевича — ходил на дежурство в одиночку… Нет, все они, конечно же, могли бы взять себе по отдельному люксу и водить сюда девочек, но стручок вонючий запретил. Сам-то он по-царски разместился в соседнем двухместном люксе и все ждал кого-то.

Поодиночке выходить из гостиницы никому из братвы не разрешалось: Николай Николаевич сказал, что береженого Бог бережет и что лучше всем им, пока груз не прибыл на конечную станцию, иметь прикрытую задницу, а то на том свете потратить свои баксы будет уже негде… Что за груз находится в контейнере, стручок не распространялся; когда его об этом спрашивали, он лишь ласково улыбался и просил «сынка» повторить вопросик, а то «батька» не расслышал. «Ну че ты, Николаич, че ты в натуре заводишься! Уже и спросить нельзя!» — приходил в разум «сынок» и, осторожно похлопав Николаича по плечу, снимал вопрос с повестки дня. Однако Паше Колпинскому да и остальной братве было известно, что везут они в контейнере какую-то химию, кажется, мочевину или суперфосфат с повышенным уровнем радиации, чтобы захоронить ее на каком-то полигоне…

Дни, которые братва куковала в этой областной дыре всероссийского масштаба, неизвестно чего ожидая, тянулись невыносимо долго. Вокруг царило почти вселенское уныние. По окраинам городка ходили коровы с козами, подгоняемые матерящимися пастушками, грязные мужики то там, то здесь отсыпались в канавах прямо у заборов, подростки голодными стаями рыскали по закоулкам, ища чего бы стянуть. В магазинах продавались «марсы» и «сникерсы» американского происхождения, «столичная» цыганского разлива и государственные грабли…

А далеко-далеко в родном Питере остались в красноватом возбуждающем свете любимые прохладные бары с запотевшими бутылочками голландского и немецкого пива, послушными девочками, медоточивой музыкой и подобострастными улыбками всяческих Рудиков, Эдиков и Мариков, кивающих им из-за стоек, а главное ежесекундное ощущение себя званым дорогим гостем на бесконечном шумном празднике жизни, когда даже шевелиться не надо, ибо люди добровольно любезно улыбаются тебе, как китайский народ своему кормчему Мао, и «бабуль-ки» — синие, лиловые, лучше, конечно, зеленые — прямо из воздуха, шурша что-то ласковое, сыпятся в твой натруженный кошелек…

Правда, выпало на их долю здесь одно развлеченьице.

В тот вечер, когда братва впервые завалилась в местный ресторан «Белогвардеец», случилась хорошая драчка.

Как только они вместе с Николаем Николаевичем, Корейцем и Болеком с Леликом впятером вошли в зал ресторана в своих дорогих лайковых куртках и шелковых рубашках, местная публика настороженно притихла и стала пристально разглядывать незваных гостей.

Первыми прервали напряженное молчание местные «девочки», которые с нахальными улыбками плавно отделились от насиженных мест, где их безбожно лапали пылающие кумачом завсегдатаи, и, предъявив товар лицом, то есть как бы ненароком выпятив свои тактико-технические характеристики, двинулись через зал курсом прямо на новичков, еще издали им по-лягушачьи улыбаясь и покачивая своими округлостями. Естественно, что неотразимые и порядком пьяные завсегдатаи не стерпели от залетных такой наглости.

К их столику сразу вслед за девицами, уже устроившимися на коленях у братвы и успевшими с удовольствием закурить по длинной столичной сигарете, подошли четверо местных гренадеров и попросили компанию выйти из зала для доверительного разговора.

Поскольку колени Паши Колпинского не были заняты в тот момент никакой девичьей задницей, он сразу встал и пошел к выходу договариваться с местным населением. К нему присоединился Кореец, не имевший успеха у женщин.

Николай Николаевич благословил обоих на «переговоры», но попросил «договариваться» без потерь в живой силе с обеих сторон, чтобы не привлечь к себе внимание «мусоров».

Когда Паша с Корейцем, не оглядываясь, еще только выходили на улицу впереди гренадеров, они уже спиной чувствовали, что те просто горят от нетерпения смешать чужаков с пылью местных дорог. Они завернули в закуток за угол ресторана, где располагался склад деревянной тары. В закутке горела одна электрическая лампочка свечей на сорок.

— Ну, — спросил Паша, резко развернувшись лицом к местным, — в чем проблема?

Вперед выступил самый здоровый из гренадеров: двухметровый гигант, тяжелые руки и ноги которого двигались, словно на шарнирах, вставленных в мощное тело молотобойца. В ресторане молотобойца все уважительно называли Фантомасом, скорее всего имея в виду не загадочность или веселенький цвет резинового лица персонажа, а его почти кощееву нечувствительность к боли, бронебойные габариты и страшную рожу.

— Я тя щас урою, фантик! — грозно сказал он Паше, даже не обращая внимания на Корейца, который казался гиганту чем-то вроде довеска к палке вареной колбасы.

— Интересно, за что? — вежливо спросил Паша Колпинский, отступая на шаг от двинувшегося на него гренадера.

— А чтобы носа сюда не совал больше. И мормышку эту, Фантомас показал на Корейца, — и тех, кто в зале остался, урою, потому что вы мне не нравитесь.

— Теперь понятно… Слушай, дядя, а хочешь я тебя урою?

— Чего??? — медведем заревел взбешенный гренадер и попер на Пашу.

— Давай я тебя на спор пяткой по башке грохну. Ставка пятьсот баксов, идет?

Гигант даже остановился, у него перехватило дыхание от такой наглости.