Новый Мир ( № 3 2013) - Новый Мир Новый Мир

Морозов с размаху вбивает

в столешницу, словно бы гвоздь.

Приподнято всё-таки длится

обыденный этот обряд:

возвышенны чёрные лица

и мерно ладони гремят.

Размыслишь — а всё-таки лестно

вот в этих пенатах стальных

быть чёрною костью, железно

стоящей в ряду остальных.

И ценишься тут не по числам

побед или прожитых лет —

а тем, что вколочен со смыслом,

что лучшего выбора нет.

НА ГРАНИ СПРАВЕДЛИВОСТИ И БЕЗДНЫ

Недавно, разбирая свой архив, я нашёл интервью, которое брал у Сергея Белозёрова много лет тому назад. Вот что он рассказывал мне о своих бедах конца 1970-х: «После того, как меня выгнали из «Комсомолки», я жил в Москве, ночевал на вокзалах, подрабатывал в редакциях, ездил в командировки аж в Сибирь. Я каждый день обходил все редакции по Садовому кольцу в поисках заданий…»

Есть разные версии «казанской трагедии» Белозёрова. Очевидно одно — он бросил успешную работу (в 1977-м Белозёров был направлен собкором «Комсомольской правды» в Казань), расстался с семьей и пропал. Жена объявила Сергея в розыск, его признали «безвестно отсутствующим» и заочно развели.

Несколько лет Белозёров внештатничал  во всевозможных газетах, переезжал из города в город, много пил и неуклонно шёл ко дну. В то же время его нигде не опубликованные стихи с восторгом читали в узких кругах, в том числе — в среде студентов и преподавателей Тульского пединститута. Там, в Туле, Белозёров и познакомился с молодой, аристократичной студенткой Ольгой Подъёмщиковой, которая решила посвятить ему свою жизнь.

Она вытаскивает его из запоев и переезжает к нему в город Советск.

Казалось, жизнь начинает налаживаться, но не тут-то было. В это самое время государство «находит» Белозёрова, который если от кого и скрывался, то разве от кредиторов. За неуплату алиментов (что, по словам самого Сергея и мнению некоторых его друзей, было только поводом, реальной же причиной — журналистская деятельность) ему впаяли три года ссылки в Иркутскую область. Там, на знаменитой — по биографии Евгения Евтушенко — станции Зима Белозёров работал подсобным рабочим, кочегаром и внештатным журналистом. При поддержке Анатолия Кобенкова, в местных изданиях публиковались и стихи Сергея.

Его «последняя декабристка» — Ольга Подъёмщикова — приехала и туда. Здесь у них родилась дочь Аня, которой была суждена самая короткая и самая тяжелая судьба во всей истории. Через год после рождения у девочки обнаружилось ДЦП, и Ольга поехала в Москву в поисках волшебных врачей. Но чуда не произошло, — что отразилось и на личных отношениях супругов: в Зиму Ольга больше не вернулась. К возвращению Сергея из ссылки они уже были почти чужими.

Тем временем литературные дела Белозёрова начинают понемногу продвигаться. Илья Фоняков пробивает публикацию в журнале «Нева», пишет статью о современной поэзии  для «Знамени», обильно цитируя стихи Белозёрова.

В издательстве «Молодая гвардия» выходит коллективный сборник со стихами Сергея.

…По возвращении в Тулу Белозёров работал корреспондентом в «Молодом коммунаре», в новых тульских газетах. Его единственную книгу, вышедшую в Приокском книжном издательстве — раскупили мгновенно. В пику  Союзу писателей он создал литстудию «Мастерская» при «Молодом коммунаре» и начал уверенно ходить в мэтрах.

И …продолжал пить горькую.

Его третий брак был, пожалуй, самым неудачным. Последнее десятилетие уходящего века вообще стало для него годами последних испытаний. В 1994-м умерла дочь Аня. На войне в Приднестровье его дважды пытались расстрелять как шпиона; с войны он привёз оттуда рукопись блистательной документальной прозы. Не смотря ни на что, он всегда оставался профессионалом. Однако из-за пристрастия к алкоголю его уже не хотели брать на работу. К концу жизни Сергей Белозёров лишился всего, в том числе и собственного жилья. Умер поэт в чужой квартире, не дожив до 55-ти лет.

Он всю жизнь ходил по краю справедливости и бездны. И бездна поглотила его. Но истинная справедливость — то, что стихи его продолжают жить и поныне. Я думаю, он был бы рад такой справедливости.

Андрей Коровин

Десятый

Кублановский Юрий Михайлович родился в Рыбинске в 1947 году. Выпускник искусствоведческого отделения истфака МГУ. Поэт, критик, публицист. Живет в Переделкине.

Записи приводятся в авторской редакции.

Публикуя в свое время фрагменты Записей за 2008 год («Новый мир», 2010, № 9 — 10 ), я никак не думал, что этот мой не столько даже литературный, сколько житейский поступок будет иметь какое-то культурное продолжение. Но тепло читательских отзывов решило дело, и за той публикацией последовала следующая («Новый мир», 2012, № 2 — 3).

И вот теперь — третья. Выдержки за 2010 год я хочу предварить напоминанием, что это не окончательные отстоявшиеся характеристики и утверждения, а повседневная рефлексия.

Ю. К.

Переделкино.

sub 2010 /sub

1 января, 9 утра. Paris.

Новогоднюю ночь встречали у елки с Н. и — благодаря ее стараниям — не обильного, но продуманного стола.

Пошлятина на центральных каналах (мы здесь их ловим) была зашкаливающая, гомерическая с обильными сальными шутками (не без упора на голубых). Населению предстоит 10 дней ничегонеделания (удар по печени нации), разврат открыли прямо в новогоднюю ночь.

ТВ — для страны, где только в декабре пьяные люмпены-обезьяны застрелили двух священников; где уморили при перевозке в Якутск в железном коробе фургона тигров и льва.

Где, считай, ни на кого нельзя положиться.

Народный любимец, телеартист Владислав Галкин учинил в кабаке пьяный дебош. На суде его защищал знаменитый адвокат Генрих Падва. Хулиганство артиста он оправдал тем, что все последнее время тот снимался в роли Котовского в сериале и от перенапряжения так и не смог выйти из роли.

2 января , суббота нового года.

«Перекличка» со Шварц в новогоднюю ночь — по электронке.

4 января.

Бунин, видимо, был нарцисс . Сколько экспериментов над своей бородкой, пока, наконец, совсем не сбрил. И получал, видимо, удовольствие, когда знакомые после этого говорили: «Ваня, как ты помолодел».

Струве не без согласия вспомнил Флоровского, который углядел в  Ив. Ильине «что-то люциферическое». Но Флоровский был человек без юмора и «люциферическое» увидел там, где было скорей все-таки донкихотское.

«„Медным всадником” нельзя было любоваться в одно время с „Шинелью”» (Тургенев в восп. о Белинском).

Вот и моей поэзией нельзя «любоваться» вместе с кибировско-постмодернистской клюквой или «цветами зла». Между тем, когда мои стихи достигли читателя, культурное поле было уже захвачено именно ими, пришедшимися как раз ко двору закипающей криминально-культурной революции.

Возможно, «Люблю Отчизну я...» имело скрытый полемический смысл по отношению к высокопарно-патриотическому крылу тогдашней литературы (Кукольник, Бенедиктов, Марлинский и т. п.).

Можно быть Давидом , придворным художником. Но, по крайней мере, уже с XVIII столетия нельзя быть придворным поэтом, идеологическим «трубадуром». Краска простит, слово не простит. Корнель и Расин были в этом смысле «последними». (А у нас, позднее — Державин.)

Скоро — в рамках «русского года» во Франции — состоится здесь лирический фестиваль «Весна поэтов» : прилетают Айзенберг, Гандлевский, Бунимович, Рубинштейн и проч. — Россия высылает в одряхлевшую, стремительно теряющую поэтическое слово Галлию своих лучших сынов, видимо, в целях культурного омоложения.

Через тридцать лет Тургенев вспоминал свою единственную встречу с Пушкиным (в прихожей Плетнёва «в начале 1837 года»), который, прощаясь с хозяином, звучным голосом воскликнул: «Да! да! хороши наши министры! нечего сказать!» — засмеялся и вышел.