Новый Мир ( № 3 2013) - Новый Мир Новый Мир
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Этим летом вместе с ним ездили — за рулем Наташа — в Рыбинск, а возвращались порознь, он на день там задержался (в Ярославле мы ночевали в гостях у владыки Кирилла, а он — в епархиальном доме). Я вроде бы в воскресенье вылетаю, хочу успеть его повидать, но прицепился артроз и сегодня, пусть и несильные, в ногу вернулись боли.
Борис… Всегда бодрый, даже бравировавший небережением здоровья, много куривший, всю жизнь ездивший на работу за город полтора с лишним часа.
4 40 . Ну какой, скажите мне, еврейский мальчик без скрипки. Классе в 3-м и Боре купили скрипку. А музыкальный слух у него был не тоньше, чем у меня. Помню, с какой зверской мордашкой натирал он канифолью смычок.
Третий день крутится в мозгу некрасовское:
Глашенька! Пустошь Ивашево —
Треть состояния нашего,
Не продавай ее, ангельчик мой! —
какая-то бредятина.
15 января , пятница, 1420.
Сейчас пришло сообщение: вчера в восемь вечера Борис скончался.
В Борисе была «брутальность», презрение к достатку, «респекту»: ездил в общих вагонах, в утрамбованных народом автобусах, игнорировал соображения комфорта; мог пересекать «пространство», которое я бы — поленился. Прошлым летом в солнцепек он вышел из нашей машины, не доезжая Пошехонья, и пошел пешком в какую-то деревню, даже названия ее хорошенько не зная — к знакомым на дачу. На обратном пути, волнуясь, что солнце таким больным противопоказано, что с транспортом там беда, безуспешно пытались мы отыскать и ту деревню и тех знакомых. Тщетно. А он — нашел. Проделав тогда по жаре километров восемь. Он до последнего просто презирал любой сложности неудобства.
Чего только во сне не увидится — и не услышится. Уже пробуждаюсь под Наташин голос: «Кладу эту бутылку в чемодан, в знак того, что наше отплытие в Японию на „Корсаре” необратимо».
17 января , вторник, 920 утра .
Через час в Москве (в Косьме и Дамиане) отпевают Бориса. А я сейчас на Дарю.
«Ужастики», чернуха — пряная составляющая гламура. (Так же как безобразие какого-нибудь Раушенберга — полноправная часть нынешнего салона. )
Тихие радости коньюнктурщика-конформиста: жениться на дочери «правильного человечка», познакомиться с «нужными людьми»; набрать в легкие воздуха и — попросить , навязать себя.
Так Евтушенко незапрограммированно вылезает выступать там, где его не ждут, шлет ведущему вечера записку: прошу слова! и уже не дожидаясь согласия — к микрофону, и пошло фиглярство.
18 января , понедельник, Переделкино.
Уже 4 дня землетрясению на Гаити — жертв сотни тысяч, невинных бедняков, не причинявших земле вреда. За что? Куда Бог смотрит? Невероятно. Ну ладно, тряхнуло бы Рублевку, Барвиху — там это было бы справедливо. А за что нищих, невинных? (Депрессия.)
Сон: едем по улочке, упирающейся в закипающий океан. Вал впереди накрыл зубец скалы; мы попятились. Но пена следующего — уже бежит по ветровому стеклу.
19 января , Крещенье.
Когда-то в допотопные времена у меня в этот день проводили обыск. Стоит зима, про какие мы уже позабыли: «мороз и солнце» и — простите самоцитату рядом с Пушкиным — «окна в подпалинах инея, тронутых солнцем с утра». Такие зимы стояли в 70-х, когда я работал в Никольском, ездил в Каргополь, жил в Апрелевке. Исчез навык к таким зимам: не знаю, как и в чем выходить на улицу.
Такого мороза у меня много в стихах тех лет :
Медовым морозцем любимой роток обметало.
От лисьей папахи еще золотистее стало.
20 января .
В Донском заказал Сорокоуст по Борису. Постоял у А. И., у Ильина и Деникина. Шапки снега на могильных камнях — словно белые куколи, шишаки.
Гениальные завораживающие строки Пушкина:
Игралища таинственной игры,
Металися смущенные народы;
И высились и падали цари;
И кровь людей то славы, то свободы,
То гордости багрила алтари.
«Кровь людей» — какое простое, страшное, удивительное словосочетание: не просто, «как обычно» — кровь , а кровь людей . Даже объяснить не могу: отчего это так страшно.
Непонятным образом попался мне на глаза тридцатилетней давности «Континент» (№ 91), а там давно забытая статейка моя «О мнимостях в литературе». Читал, словно чужую, и порадовался крепости руки (какой теперь у меня уже нет):
«У соцреалиста самодовольство смешано с трусостью, это зверь с сердцем мыши, тогда как у автора коммерческого самодовольство омрачается лишь беспокойством не упустить бы чего: его, как волка, всегда ноги кормят, а писателя советского кормила родная партия… Сегодня мистифицирующий публику волк-одиночка из андеграунда по сути так же адаптирован масскультурой, как и любая литературная бульварная потаскушка… Чем литератор бескрылей — тем шумней реагирует на самые скромные дисциплинарные ограничители, даже потенциальные, чем плоше — тем яростней выворачивает себя наизнанку. И эта литература вседозволенности, двусмысленности и всеобъемлющей хохмы — часть общего идеологического поля нынешнего криминально-олигархического режима. Каждый, что называется, гребет под себя, и на этом принципе формируются незримые корпорации».
И сегодня все то же.
22 января , пятница.
В Семхозе (75 лет отцу Ал. Меню). «Берёз серебряные руна». И в них (и в воздухе) поблескивают алмазные огоньки. Наша зима — в зените и красоте. Как завороженный глядел я на это поблескивание, на иней, на заиндевелые плакучие ветки… Россия.
Паша Нерлер задается и впрямь не простым вопросом (НМ, 2009, № 10): «Так кто — или что — тянуло О. М. за язык в кабинете Шиварова (следователя-гэпэушника), когда он называл столько имен?» (т.е. сходу выдал большинство тех, кому читал «Мы живем, под собою не чуя страны»). И высказывает в ответ свои догадки:
«Может быть… своеобразный синдром протопопа и протопопицы?» «А может, он искал прилюдной смерти на миру…».
В огороде бузина, а в Киеве дядька. То, что он добровольно записал следователю свое стихотворение собственноручно — да , с натяжкой еще можно предположить, что искал жертвы . Но при чем здесь словоохотливая сдача тех, кому он, было, доверился и прочитал убойное стихотворение свое? Тут уж и забота редактора: надо было указать Нерлеру на нелепую нестыковку его вопроса — с его «догадкой».
Поступок (стихотворение) О. М. — жертвенен. Но в кабинете следователя на допросе ему делать нечего. И тут дело даже не в дефиците мужества, не в «следствии травматического психоза» (Нерлер). А — просто в несовместимости Мандельштама с… допросом . Допрос — вот что ему на корню противопоказано.
«Божественный лицемер» Пастернак это понимал яснее других: «Вы мне ничего не читали, я ничего не слышал, и прошу вас не читать их (эти стихи) никому другому». Ведь тут О. М. жертвовал уже не собой, а — слушателем, каждый слышавший — становился потенциальной жертвой, заложником, — до первого мандельштамовского допроса, на котором тот — Пастернак это видел ясно — «чистосердечно» во всем признается. А тот не просто еще признался, но подвел под расстрельную статью и себя и всех своих товарищей и знакомых. Всего за 4 дня. Ох, ох, смелый, очень смелый был О. М. человек, но… повторяю, не для допросов . (На три года позже — всех бы и расстреляли.)
В ту пору еще существовала административная высылка. Алэксэй Максимыч был, оказывается, однако, против: «Чистка центров от человеческого мусора — дело необходимое, но засорение мусором провинции едва ли полезно, ибо провинция своим хламом достаточно богата» (письмо Постышеву 13.IV.1935).
