Бояре, отроки, дружины. Военно-политическая элита Руси в X–XI веках - Петр Стефанович

Сын Мешка Болеслав Храбрый (годы правления: 992-1025) успешно продолжил объединительную и завоевательную политику, начатую его отцом, и логично предположение, что при нём функционировала та же военная организация. Подтверждение этой мысли видят в сообщении «Хроники польской» Галла Анонима о численности войск Болеслава. Польский хронист (по происхождению француз или итальянец), прославляя Болеслава и его победы, писал не только вообще о мощи и многочисленности польского войска в то время, но в одном месте (кн. I, гл. 8) даже указал точно, что князь «в Познани имел 1300 рыцарей (loricatimilites) с 4 тысячами щитников (clipeatimilites), в Гнезно – 1500 рыцарей и 5 тысяч щитников, в городе Влоцлавке – 800 рыцарей и 2 тысячи щитников, в Гдече – 300 рыцарей и 2 тысячи щитников»[530].

Учёные до сих пор не пришли к единому мнению, откуда взял эти цифры Галл, писавший во втором десятилетии XII в., и насколько им можно верить. Но в целом, по крайней мере в польской историографии, преобладает убеждение в их достоверности. К выводу о достоверности этих данных пришёл Р. Барнат, который посвятил специальную статью этому сообщению Галла[531]. Исследователь заключил, что хронист в данном случае черпал сведения либо из каких-то мобилизационных «реестров» XI в., либо из неизвестного ныне агиографического сочинения о св. Адальберте (Войцехе) (на это сочинение ссылается сам Галл, обозначая его как «Liber de passione martiris»[532]). Но даже если верить этим цифрам, большие разногласия вызывает их толкование. Разные ответы предлагаются на вопросы, были ли это все или хотя бы основные военные силы Болеслава или только их часть, были ли они размещены по указанным городам или эти пункты служили только местом сбора военных частей, кого с социальной и военной точек зрения представляли эти «loricati» и «clipeati milites» и др.

Несмотря на всю сложность и спорность этих вопросов, давно обсуждаемых в историографии, убедительнее выглядит точка зрения, которая предполагает прямое соответствие между 3 тысячами Мешковых «воинов в броне» и теми «loricati milites» (дословно – воинами в панцирях, в броне), то есть тяжеловооружёнными воинами, о которых пишет Галл Аноним и число которых по его данным составляло при Болеславе Храбром 3900 человек. Эта точка зрения была высказана ещё давно[533], с теми или иными уточнениями или оговорками её поддержали X. Ловмяньский, Р. Барнат и другие исследователи[534]. При этом, правда, польские историки, как правило, допускают, что в число этих 3900 «loricati» входили не только воины на содержании князя, но и воины из дружин представителей высшей знати (а может быть, даже и какие-то другие силы – наёмники и т. д.), и тогда первые составляли только какую-то часть (пусть и большую) этих 3900 человек[535]. Можно также думать, что численность военного корпуса польских князей выросла со времён Мешка в правление Болеслава, особенно если допускать, что цифра 3000 в известии ибн Якуба является преувеличением. Это вполне соответствовало бы расширению территории государства и размаху военных предприятий во времена Болеслава Храброго по сравнению с временами его отца.

Как бы то ни было, в известиях ибн Якуба и Галла просматриваются явные переклички, и они вполне подтверждают мысль о наличии некоей «большой дружины» в Польше эпохи Мешка и Болеслава, тем более что сами современники подчёркивали именно многочисленность воинов в их распоряжении. Помимо приблизительного соответствия в численности военных сил надо отметить ещё одну аналогию: арабский писатель упоминал об «отрядах», на которые поделены «воины» Мешки, а польский хронист размещает всех «loricati» по нескольким городам. Эти города были главными опорными пунктами раннепястовской монархии, и в сопоставлении с археологическими свидетельствами эти упоминания позволяют говорить о системе размещения воинов, бывших на службе и содержании князя, гарнизонами по разным городам (в польской историографии для обозначения такой системы используется термин družyna rozproszona – ср. в главе I)[536].

Вне зависимости от того, как польские историки интерпретируют сообщения ибн Якуба и Галла, общепризнанным в польской историографии является тот факт, что организация и двора польских князей, и их военных сил претерпела существенные изменения после кризиса, потрясшего польское государство в 1030-е гг. Данные хроники Галла Анонима, к сожалению, слишком лапидарны для того, чтобы составить о военной организации Польши ясное представление, но всё-таки понятно, что люди в непосредственном окружении польских князей второй половины XI– начала XII в. принципиально отличались от Мешковых «мужей», для которых князь был «словно заботливый отец». Так, в одном месте хроники, рассказывая о молодых годах Болеслава Кривоустого (II, 33), Галл описывает сражение Болеслава с поморянами и упоминает, что при князе было 80 человек «pueros et iuvenes», то есть слуги и юноши, причём среди последних, как выясняется, кто-то (или даже многие) были из знатных родов[537].

В другом известии более позднего времени Галл рассказывает о походе Болеслава против чехов 1110 г. (III, 22–23). Непосредственное окружение князя названо «acies curialis» («дворцовая дружина» в русском переводе), и снова в значительной части эта группа состоит из юношей (juvenes)[538]. При этом, кроме княжеской «дружины», отдельные отряды войска поляков составляли люди Скарбимира, воеводы (comes palatinus) Болеслава, названные по аналогии с княжеским окружением «acies palatine», какая-то «гнезненская дружина (Gneznensis acies)» – видимо, городской полк, – а также «некоторые знатные и другие храбрые рыцари (cum quibusdam palatinis aliisque militibus animosis)».

Личные слуги и юноши из знатных семейств, для которых служба князю была началом придворной карьеры, – вот те люди, которые окружали князя спустя столетие с небольшим после путешествия ибн Якуба. И их численность измерялась уже не тысячами и даже не сотнями, а десятками. Не только в хронике Галла, но и в других источниках на передний план выступают представители знати – «можновладцы» (типа Скарбимира), которые, как единодушно утверждают исследователи, заняли ведущие позиции в государстве[539].

К сожалению, для других государств «среднеевропейской модели» нет столь же ярких и подробных свидетельств о военно-административной организации X–XI вв., которые можно было сравнить с польскими. Особенно скудны данные о раннепшемысловской Чехии. Тем не менее, по ряду отдельных упоминаний и косвенных указаний, а также по общей канве политического развития чешского государства во второй половине Х-ХI в., видимо, можно говорить об аналогичных, в целом, процессах. Первоначальные успешные завоевания сильной княжеской власти, опиравшейся, очевидно, на нечто вроде «большой дружины», сменились кризисом (в самом начале XI в.)[540]. За кризисом последовало установление господства знати– тех чехов, которые, по словам чешского хрониста начала XII в. Козьмы Пражского, были «более сильные по оружию, более верные и храбрые во время военных действий, более выдающиеся своим богатством (quos norat armis potentiores, fide meliores, milicia fortiores et divitis eminentiores)» и благодаря которым «Чешская страна стоит, стояла и будет стоять вечно»[541].

Такая общая схема – резкое сокращение численности военных слуг на непосредственном содержании правителей Польши и Чехии и доминирующая роль знати в XI–XII вв. – в самом деле вырисовывается ясно и убедительно. Вместе с тем, хотя понятно, что детали и частные особенности этих процессов трудно различить в скудных и разрозненных данных древних источников, всё-таки на один аспект современные польские и чешские историки, как мне кажется, обращают недостаточное внимание. Имея в виду громадную роль, которую сыграла «большая дружина» на первоначальном («трибутарном») этапе становления государства, едва ли можно допускать, что она совершенно бесследно исчезла с переходом к более развитым формам производства и мобилизации ресурсов (будь то «среднеевропейская модель» или что-то другое). Логично и естественно было бы предположить, что и в XI–XII вв. сохранялись в каком-то виде и объёме (пусть и более скромном), например, те «гарнизоны», которые размещались как составные части «большой дружины» по укреплённым пунктам на территории, подчинённой первыми правителями Польши и Чехии. Не воины ли этих «гарнизонов» прежде всего составили в XI–XIII вв. низшие слои привилегированного сословия знати, о которых глухо упоминают польские и чешские источники? В Чехии, например, именно эти слои следует предположить, прежде всего, за обозначением «milites secundi ordinis», которое впервые употребляет Козьма Пражский (II, 39), – то есть «воины второго порядка» или «рыцари второго разряда», как в русском переводе Г. Э. Санчука[542]. О каких-то людях «не из знатного рода, а из простых воинов (non de nobilium genere, sed de gregariis multibus)» мельком упоминает Галл (I, 20)[543].

Больше известно об этой социальной категории по венгерским источникам, в основном, второй половины XII – первой половины XIII в. В Венгрии эти воины, служившие королю (или назначенным им агентам), назывались íobagíones castrí– «замковые йобагионы»[544]. Они были «прикреплены» к определённым крепостям-городам (castrí) и в этом смысле составляли некоторое единство с «замковыми людьми (castrenses, civiles, cives)». Но между «замковыми йобагионами» и «замковыми людьми» была принципиальная разница: первые исполняли военную службу, имели земельные владения и более привилегированный статус, вторые – жили на «замковой земле (terra castrí)», занимаясь сельским хозяйством, и их главной обязанностью было поставлять продукты и платить налоги в пользу короля и его людей (в том числе тех же йобагионов). С военной точки зрения «замковые йобагионы» имели в XII в. существенное значение, но в течение XII–XIII вв. параллельно усилению и сплочению знати их слой, наоборот, дифференцировался и распылялся. Ко второй половине XIII в. этот процесс завершился: часть íobagíones castrí влилась в сословие знати, а часть превратилась в крестьян.