КОГИз. Записки на полях эпохи - Олег Рябов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– И для твоей мамы.
– Мы ее любим…
– И очень уважаем.
– Она для нас очень много хорошего сделала…
– Ты ведь не знаешь!
– Она нам книжки дарила…
– Она брала нас с собой в когиз…
– А еще она нам очень помогла, когда наша мама умерла…
– В прошлом году.
– Они ведь с мамой из одной деревни были…
– А мы никто об этом не знали…
– Ни мы, ни ты!
– Они стеснялись друг друга, что ли…
– Только после похорон…
– Твоя мама сказала нам…
– Про это!
– Кланяйся ей в больнице…
– Здоровья пожелай…
– А если можно – поцелуй!
Лешка помнил эти холодные, неуютные похороны прошлой весной. Выносили некрашеную нестроганую домовину из подвала во двор двое алкашей, которых девчонки нашли в тринадцатом магазине, что напротив банка, за бутылку. Те поставили гроб на шаткие дешевые табуретки, которые существуют во всех наших дворах для этих целей и только перебираются из подвала в подвал, из подъезда в подъезд, ненадолго меняя место жительства. Прощаться с покойной – никто не прощался, лишь две старухи оторвали зады от завалинки соседней деревянной развалюхи да перекрестились. За вторую бутылку сестренки уговорили алкашей погрузить гроб в кузов грузовика и поехать на кладбище. Всю эту сцену наблюдали Лешка Белкин, его мама и Саблина, стоя у подъезда своего дома. И в последний момент, когда шофер грузовика закрывал борт машины, мама Белкина вдруг решительно шагнула со словами:
– Я с ними!
– Надя, куда ты? Зачем? Это же другие люди!
Но та уже, встав на табуретку, перелезла в кузов грузовика, где сидели две осиротевшие девочки и два опохмеленных незнакомых мужика.
6
Такая вот история.
А Фимка Грач стал официантом в ресторане «Серая лошадь», потом спился, и его сбил трамвай на Маяковке, напротив ресторана «Волга».
Валера Саблин, «кап-три», был расстрелян в 1976 году за то, что вывел большой противолодочный корабль «Сторожевой» в открытое море и объявил его свободной территорией СССР.
Андрей Докторин кончил «мореходку» и перебрался в Калининград.
Паша Зайцев получил десять лет за то, что убил поленом двух напавших на него в темном переулке хулиганов.
Белкин был комиссован из армии по состоянию здоровья и сошел с ума.
XXIV. Женьшень еще не созрел
Как поступивший на первый курс политеха, Генка обязан был отработать две недели на строительстве нового корпуса. Прораб выдал ему «голички», топор, лом и велел отдирать доски опалубки – вчера залитого бетоном небольшого фундамента. Доски расщеплялись, крошились, но Генка упорно выламывал их из бетонного основания, понимая бессмысленность выполняемой работы и одновременно заставляя себя думать, что это интересно.
– Привет, старик! – услышал он голос. Генка поднял голову и увидел Перфишку. Они давно знали друг друга – учились в одной школе, правда, Генка на год младше. Перфишка был звездой, и его знали даже в других школах города: ни один КВН, ни один вечер отдыха, ни один конкурс не обходился без него.
– Вылезай наверх, покурим, – продолжил Перфишка, – меня к тебе на подмогу прислали.
Генка бросил топор и, цепляясь за доски опалубки, выкарабкался из котлована. Они уселись на землю, подложив под зад «голички», и закурили Генкину «Шипку».
– Ты на какой поступил? – спросил Перфишка.
– На радиофак! А ты не слышал, какой анекдот со мной случился в школе: я на выпускном экзамене по физике двойку получил.
– Это как это?
– Да прямо на экзамене мне пришел в голову новый способ доказательства устойчивого и неустойчивого равновесия в граничных условиях. Я начал комиссии объяснять, а они чего-то не понимают. Ну, я в сердцах про себя и обозвал их дураками. Ну, дураками не назвал, но сказал, что мы друг друга не понимаем. Мне доходчиво объяснили, что на экзамене надо понимать не друг друга, а физику, и выгнали. Вышел я из школы, стою на откосе, на Гребешке, прямо над Казанским вокзалом, слезы глотаю, обидно. Нашла меня физичка, наша классная, говорит мне: «Векслер послал тебя успокоить. За год я тебе тройку выведу, в аттестате четверка будет. Рекомендацию в институт он тебе прямо сегодня напишет. Ты на радиофак будешь поступать?» Я и ответил: «Да!» Вот так и получился радиофак. А на вступительный по физике прямо с пляжа пришел: мы в свару там играли с Лешкой Белкиным и Андреем Докториным. Мокрые плавки – в кармане. Я быстренько, без подготовки, отстрелялся за пятнадцать минут – и снова на пляж. А ты-то почему на отработке? Ты же на втором курсе.
– Нет, снова на первом. В прошлом году я ушел в академ, на полгода уехал в Мурманск. Мы с Мишкой Райкиным хотели двинуть на Шикотан, на рыбозаготовки: издали на Японию посмотреть, а в Москве друг друга потеряли. Оказалось потом, он залетел в Одессу, к бабушке, а я – в Мурманск. Там с местными бичами разгружал рыбу, копал в мерзлой земле канавы, бренчал на фоно, как бы тапером был, в офицерском морском клубе: я ведь музыкальную школу с отличием окончил. Предки готовили меня в музыкальное училище, а я в физико-математическую школу попал. И знаешь, как вышло: когда наши пацаны из Сормова отправились поступать в сороковую школу, мне послышалось – «в цирковую». Я и поехал с ними, да и попал в этот сарай на Гребешке с дровяными печками. Векслер-то тогда на директора не был похож: мы его курить учили, а он нам анекдоты рассказывал, да глупые все какие-то, детские.
Генка с Перфишкой докурили и молча сидели на краю котлована, сплевывая вниз и думая порознь о чем-то своем, но, как оказалось, об одном и том же.
– Генк! А мне не нравится эта наша работа.
– Мне тоже. А что делать?
– Надо нам с тобой пойти к прорабу и попросить урок.
– Что значит урок?
– То, что он нам велел делать, для него несущественно: можно сейчас отодрать эти доски, можно через неделю, а можно, на фиг, и вообще не отдирать. Верняк у прораба есть срочная работа! Вот такую надо у него выцыганить, сбацать ее быстренько, аккордно, и вот тебе зачет за двухнедельную отработку.
Расчет Перфишки оказался верным. Когда они разыскали прораба, тот был в своей каптерке, сколоченной наспех из горбыля, и, сидя за низеньким дюралевым столиком, складывал на бумажке какие-то цифры столбиком. Вдоль стен каптерки стояли вместо стульев перевернутые пустые ящики, на них валялись несколько ватников и рваных «голичек».
– Александр Иванович, – начал деликатно Генка, – чем нам дурью маяться, дали бы нам задание, которое надо срочно выполнить, и поставили бы отработку. А мы бы уж потрудились на совесть.
– Хорошо. Я найду вам такую работу после обеда, – ответил прораб, чуть взглянув на ребят.
– Саня! – Голос у Перфишки становился тихим и хриплым, когда он волновался. Лицо серое, смуглое, обветренное, на щеке кожа шелушилась, будто проступал лишай. Волосы жесткие, короткие, ровно пострижены надо лбом прямой челкой. Глаза светлые, будто выгоревшие, но не мутные – зрачки маленькие и очень черные. – Саня! – повторил Перфишка. – После обеда сегодня или завтра?
Прораб снова поднял голову и вдруг радостно засмеялся:
– Я все понял. Вы-то мне и нужны. Пойдемте! – Они вышли из каптерки. – Видите, стоит мертвый экскаватор, ковш его валяется в котловане. Когда будет работать, один Бог знает. Этот котлован под фундамент трансформаторной подстанции. Мне в понедельник бетон заливать. Сегодня среда – у вас пять дней. Ковш надо бы из ямы вытащить и выкопать вручную. Опалубку мои плотники поставят за два часа. Это не ваше дело. Лопат в подсобке десять штук. «Голички», ломы, носилки – все там есть. Идите, посмотрите, рассчитайте – и ко мне. Ковш после обеда я сам краном вытащу. Сегодня, – он ехидно посмотрел на Перфишку. Перфишка согласно кивнул и, вернувшись в каптерку, сгреб со столика прораба десятиметровую рулетку.
Сначала они вдвоем долго лазили с рулеткой по дну ямы будущего котлована. Потом Генка молча стоял с концом рулетки, а Перфишка старательно что-то считал в уме.
– Двенадцать кубов, – уверенно заявил он через десять минут, – прорабу скажем, что двадцать пять. Дневная норма – два куба. Это шаляй-валяй! Мы с тобой за ночь все выкопаем и завтра в Крым поедем.
– Зачем? В какой Крым?
– А что, ты против куда-нибудь смотаться? Вот и дунем в Крым, виноград убирать. Меня наши звали в Судак, в винодельческий совхоз. И покупаемся, и позагораем, и закалымим. Сейчас нам башли нужны только на дорогу туда, рублей по пятьдесят.
– Да я не собирался в Крым. И денег у меня нет, – ответил Генка.
– Ну, этого-то добра мы найдем. Раньше у меня всегда к сентябрю деньги водились. Я сдавал за пацанов вступительные экзамены по физике, математике: в строительный, в водный, в университет и политех. За август раз пятнадцать успевал обернуться. По пять, а то и по десять рублей за экзамен. К сентябрю рублей семьдесят выходило. А сейчас я знаю, как мы заработаем.
