Спартанский лев - Виктор Поротников

В конце зимы в Спарту прибыли послы из арголидского города Микены. Граждане Микен вознамерились обнести свой город стенами, но против выступили аргосцы, усмотревшие в этом намерение микенян со временем выйти из Аргосского союза, подобно Эпидавру, Трезене и Тиринфу.

Союз, когда-то могучий, ныне стремительно разваливался, поэтому в Аргосе прилагали усилия к тому, чтобы не допустить выхода из симмахии[142] ни одного из оставшихся там городов. Прошлогодняя история с Тиринфом вдохновляла аргосцев на крайние меры. Им пришлось смириться с выходом тиринфян из симмахии только потому, что не удалось взять Тиринф штурмом. Этот город имел не только самые древние, но и самые мощные стены во всём Пелопоннесе. Стены и башни Тиринфа были сложены из огромных каменных блоков, плотно пригнанных друг к другу. Высота стен достигала тридцати локтей, башни были ещё выше, а толщина равнялась пятнадцати локтям. Местами стена доходила до двадцати локтей в толщину. Такую стену не мог пробить ни один таран. И невозможно было сделать подкоп, поскольку город стоял на горном выступе.

Потерпев неудачу под стенами Тиринфа, аргосцы пошли войной на эпидаврийцев и трезенян, которые осмелились заступаться за тиринфян. В разыгравшемся сражении близ селения Лёссы на земле эпидаврийцев аргосцы вышли победителями. Но им удалось победить главным образом потому, что перед сражением между трезенянами и гражданами Эпидавра начались раздоры. В результате те не только потерпели поражение в битве, но и были вынуждены откупаться от аргосцев, чтобы не разоряли их владений.

Коринфяне, также собиравшиеся заступиться за тиринфян, узнав о поражении эпидаврийцев и трезенян, поспешили замириться с аргосцами. Преисполненные гордости аргосцы вновь подступили к Тиринфу с требованиями выплаты дани в размере сорока талантов[143] серебром. В противном случае аргосцы угрожали держать жителей Тиринфа в осаде целый год. Тиринфяне с трудом собрали необходимое количество серебра, им даже пришлось переплавить священные серебряные сосуды, стоявшие в храме Зевса.

Аргосцы оставили Тиринф в покое, но покой этот казался зыбким и непрочным.

Единственным государством в Пелопоннесе, имевшим достаточно сил, чтобы сокрушить Аргос, был Лакедемон. Однако спартанцы не помогли тиринфянам, поскольку над ними довлел гнев Талфибия, запрещавший вести войну. Узнав, что гнев Талфибия наконец-то утих, микеняне прибыли в Спарту, желая, чтобы спартанцы заступились за них.

   — Мы, к сожалению, не настолько могущественны, чтобы противостоять аргосцам в открытом поле, поэтому нашему городу необходимы крепкие стены, — говорили микенские послы, выступая перед эфорами. — В прошлом Микены уже пострадали от вероломства аргосцев, которые безжалостно разорили город, обвинив нас в симпатиях к спартанцам. Мы не хотим жить в постоянном страхе, поэтому нашему городу необходимы прочные стены. Мы начали свозить камни для постройки стен, но из Аргоса прибыл гонец с повелением прекратить строительство. Микеняне знают, что ни Коринф, ни Эпидавр, ни Трезена после недавних событий не отважатся вступиться за них. Вот почему наше посольство прибыло в Спарту.

Эфоры, обременённые своими заботами, перенесли обсуждение просьбы микенян в совет старейшин, будучи уверенными, что в герусии скорее всего в помощи будет отказано. Не потому, что зимой спартанцы старались не воевать. Просто Микены слишком маленький город, ввязываться из-за которого в трудную войну с Аргосом лакедемонянам не имело смысла. К тому же Микены — член Аргосской симмахии, поэтому претензии аргосцев к микенянам вполне оправданны.

Так думали эфоры, не придавшие особого значения посольству микенян. Геронты неожиданно рассудили иначе.

При обсуждении просьбы микенских послов тон в герусии задавал старейшина Евриклид и царь Леонид. Оба были настроены воинственно, досадуя на то, что из-за гнева богов спартанцам пришлось оставаться в стороне, в то время как аргосцы расправлялись с эпидаврийцами и трезенянами, а затем осаждали Тиринф. Подстрекаемые Евриклидом и Леонидом, старейшины постановили удовлетворить просьбу микенян, пообещав им военную помощь в случае вторжения аргосцев на их землю.

Окрылённые такой удачей, послы покинули Спарту, не догадываясь о той буре, какая разразилась в Лакедемоне сразу после их отъезда домой.

Эфоры, разозлённые решением старейшин, явились в герусию, чтобы настоять на отмене преступного, по их мнению, постановления. Особенно негодовал Булис, который являлся эфором-эпонимом. Гнев его был направлен прежде всего против Евриклида: после того случая на свадьбе злопамятный Булис пользовался любой возможностью, чтобы досадить ему. Не оставался в долгу и Евриклид, то и дело ставивший его в неловкое положение. Булис, не имевший опыта и прозорливости в государственных делах, часто попадал впросак. Эта вражда расколола граждан Лакедемона на два лагеря. Сторонники Евриклида, которых было значительно больше, обвиняли Булиса в нарушении закона чуть ли не на каждом шагу. Поводов к тому хватало, Булис намеренно злил их, отрастив длинные усы на персидский манер, постоянно завивая волосы и бороду, не являясь на общественные трапезы в дом сисситий, умащаясь благовониями и оказывая различные почести карийским изгнанникам.

Сторонники Булиса отстаивали право каждого гражданина Спарты жить, не оглядываясь на множество мелких и, по их мнению, совершенно не нужных запретов, установленных Ликургом. Фаланга не станет слабее оттого, что спартанцы станут отращивать усы или носить плащи ярких расцветок, рассуждали друзья Булиса.

Противостояние Булиса и Евриклида подействовало даже на спартанок, которые тоже разделились на сторонниц одного и другого. Среди женщин сочувствующих Булису было гораздо больше, нежели среди мужчин. Евриклид не пользовался симпатиями женщин из-за своего сурового нрава, из-за преследований, каким он постоянно подвергал юных девушек и молодых вдов, придираясь то к их одежде, по его мнению недостаточно скромной, то к их поведению, в котором он усматривал заносчивость или излишнюю легкомысленность.

За Булиса стояли горой древний лаконский род Тиндаридов и не менее древний царский род Эврипонтидов. Если сторонников Евриклида было много прежде всего в спартанском войске, то сторонники Булиса и большинстве своём занимали чиновничьи кресла, управляя общиной спартиатов. Все чиновники и войско и первую очередь подчинялись эфорату, поэтому у Булиса было больше преимуществ.

Однако авторитет Евриклида и царя Леонида в герусии был всё же высок. Эфорам так и не удалось заставить старейшин отменить постановление о помощи Микенам против Аргоса.

Тогда Булис объявил, что коллегия эфоров нынешнего состава не утвердит данное постановление старейшин. Это означало, что текст договора с микенянами не будет выбит на каменной плите, а значит, не возымеет силы.

Евриклиду и его сторонникам оставалось ждать следующего года в надежде, что договор с микенянами утвердит следующая коллегия эфоров, либо попытаться провести утверждение этого договора через народное собрание. Они избрали второй путь, поскольку аргосцы могли начать военные действия против Микен уже в этом году.

Народное собрание в Лакедемоне проводилось осенью во время выборов эфоров и других магистратов. Тогда же апелла[144] обсуждала некоторые текущие государственные вопросы. Помимо этого апелла созывалась лишь в том случае, если Лакедемону грозила война или требовалось разрешить какую-то сложную ситуацию в противостоянии царей и эфоров либо эфоров и старейшин.

Булис, понимая, что апелла скорее всего проголосует за помощь Микенам против Аргоса, как мог оттягивал созыв народного собрания. С этой целью эфоры постановили: перед тем как созвать апеллу, отправить посла в Микены, чтобы тот на месте разобрался в ситуации и, если удастся, примирил бы микенян и аргосцев. Послом был назначен Еврибиад, сын Евриклида. Поручение это было сколь почётным, столь и опасным. Однако Евриклид не стал возражать, чтобы не дать повода Булису для злопыхательства.

Это было единственное место в Спарте, куда Леонид всегда стремился, обременённый ли заботами, переполняемый ли радостью. В этом доме жила дивная женщина, родившая ему двух чудесных дочерей. Женщину звали Мнесимаха. Она обожала Леонида, несмотря на то, что он оставил её ради Горго. Чувствительная натура царя находила пристанище в этом обожании и в мягкой дружеской проницательности Мнесимахи.

Вот и на этот раз Мнесимаха не стала упрекать Леонида за то, что он давно не был. Первым побуждением было позаботиться о человеке, которого в душе она продолжала считать своим мужем. Мнесимаха разожгла огонь в очаге. Её любимый должен поесть, выпить вина. К тому же Мнесимаха знала, что Леонид любит смотреть на языки пламени.