Валенсия и Валентайн - Сьюзи Кроуз
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Валенсия сделала еще один выдох, осознав на полпути, что забыла для начала вдохнуть. Если бы она уже не растянулась на полу в гостиной, то упала бы в обморок. Из соседней комнаты снова донеслись звуки фортепьяно. Она подняла руки и сосредоточилась на пальцах. Если Джеймс Мейс ненастоящий, то, может быть, и я ненастоящая. Возможно, это был бы не самый худший вариант, потому что если она ненастоящая, то и Шарлин либо не существовала вообще, либо не была мертва. Она хлопнула в ладоши и сама вздрогнула от звонкого звука.
– Кто знает? – произнесла она вслух, обращаясь к плите, к потолку, к плите в другой комнате. К соседу, слушающему фортепианную музыку. – Я настоящая? – На этот раз она не обращалась ни к кому, и никто не ответил. – Ты настоящая? – крикнула она. И снова не получила никакого ответа. – Сейчас вообще играет какая-нибудь музыка или я совсем спятила?
– Боюсь, ты была права, – сказала она Грейс на следующий вечер, 6 августа. Босые ноги Грейс лежали на кофейном столике. Она красила ногти на ногах в красный цвет пожарной машины, под стать губам. Валенсия барабанила пальцами по коленным чашечкам, считая удары, чтобы не думать о ногах на кофейных столиках. Это совсем не помогало.
– Права в чем? Ох! Нет, нет, извини, забыла про ноги. – Грейс опустила ноги, но держала их так, чтобы пальцы не касались пола. Валенсия облегченно выдохнула и немедленно принялась за дезинфекцию поверхности, а затем вымыла руки. Грейс наблюдала за происходящим со смесью восхищения и замешательства. Подождав, пока Валенсия закончит и снова сядет, она повторила вопрос: – Права в чем?
– Что?
– Ты боишься, что я была права. В чем?
– А, да. В том, что я выдумала Джеймса Мейса.
Грейс озадаченно нахмурилась и завинтила колпачок на пузырьке с лаком, хотя три пальца на ноге остались ненакрашенными. Она больше не сутулилась.
– Так ты его выдумала?
– Нет. То есть не нарочно.
– Как можно выдумывать что-то не нарочно?
– Ну… – Теперь это и впрямь звучало глупо. – Я хочу сказать, что не знала, что я это делаю. Это как галлюцинация. Ты придумываешь что-то, сама того не сознавая.
– То есть ты думаешь, что Джеймс Мейс – галлюцинация. – Грейс не спрашивала. Она выглядела невозмутимой, как будто все еще полагала, что ее обманывают.
– Ну, знаешь, это такая галлюцинация, которая… – Валенсия перевела дух. Она не хотела произносить это слово, но именно об этом задумывалась время от времени. – Ну… которая бывает у шизофреника. Я не знаю, есть ли для этого лучшее название.
– Галлюцинация. – Застигнутая врасплох, Грейс так растерялась, что, казалось, не знала, какие вопросы задавать.
– Это то, что я сказала. Возможно, он – галлюцинация.
– Так ты думаешь, что ты – шизофреничка.
– Нет! Но… Я к тому, что такое может быть. У меня чего только нет.
– Я бы знала, если бы ты была шизофреничкой.
– Нет. Ты бы не знала. Разве что через какое-то время… но времени прошло уже много… Может быть, мы обе узнаем об этом одновременно.
– Ты думаешь, что воображаешь Джеймса Мейса, потому что ты чокнутая?
– Ну да. О’кей. – Но Валенсия поежилась при слове «чокнутая». Это звучало как-то карикатурно и легкомысленно.
– Но ты не чокнутая. Честно, думаю, что знала бы, если б ты была чокнутая. – Валенсия чувствовала – подруга считает, что она ведет себя нелепо. Но говорить об этом вот так, откровенно, она не стала, потому что Грейс была самым добрым человеком в мире. Даже если она подумала, что ты ведешь себя нелепо, она высказалась бы как-то иначе, не употребляя оскорбительное «нелепо» и используя другое слово, которое прозвучало бы как комплимент. Должно быть, у Грейс был какой-то особый тезаурус.
– Ты ведешь себя нелепо, – сказала Грейс, отвинчивая колпачок пузырька с лаком для ногтей и снова наклоняясь к ногам.
Валенсия нахмурилась.
– Вэлли, – добавила Грейс через минуту, не поднимая глаз, но так строго, как Валенсия никогда от нее не слышала. – Во-первых, я не думаю, что ты придумала Джеймса Мейса таким, каким он был. Я знаю, что такое случается с другими людьми, но я не думаю, что это случилось с тобой. Но также, просто чтобы ты знала, если бы это произошло, я все равно была бы сейчас здесь и говорила, что люблю тебя и останусь с тобой. Понятно?
Валенсия кивнула.
– Мне вообще не следовало говорить об этом. Я не думала, что ты, ну, знаешь, откровенно, злонамеренно лжешь, просто избегая чего-то другого. Все это немного притянуто за уши, но в жизни так иногда бывает. Думаю, тебе следует вернуться к работе, уже по-настоящему, и позвонить этому парню, Джеймсу. Его номер есть в номеронабирателе, а у тебя на руках незаконченное дело. Незаконченное дело – это то, о чем всегда будешь сожалеть. Я постоянно это говорю. – Грейс всегда говорила, что она всегда говорит то, чего никогда не говорила.
Валенсия вздохнула.
Но на следующее утро она приняла душ, надела чистую одежду и отправилась на работу. Грейс, казалось, испытала облегчение, увидев ее, и лицо Норвина сморщилось, как бывало, когда он пытался улыбнуться. Но Питера на месте не было. Вместо него в кабинке через проход сидел лысый мужчина в коричневом костюме. У него были усы и такая блестящая лысина, что в ней можно было разглядеть потолочный вентилятор.
– Привет, – сказал он, заметив, что она пристально смотрит на него. – Не думаю, что мы встречались, я – Гэри Греггс. – Он мог бы служить рекламой скальпов. Голова у него была огромная. Он протянул руку.
Валенсия изо всех сил старалась сохранить улыбку. Предложенную руку она проигнорировала, но прятаться не стала.
– Привет. Э, а где Питер?
Мужчина, казалось, ничуть не смутился. Он был одним из тех роботов.
– Это тот, кто раньше здесь сидел? Должно быть, уволился. Или его перевели. – Греггс сказал это непринужденно, с неизменной улыбкой на лице.
Валенсия почувствовала вспышку раздражения, которая вполне могла быть следствием того, что ее сердце разлетелось на тысячу осколков. Ее датчик боли был сломан.
День продолжался, и она плыла сквозь него, ничего вокруг не замечая. Она все еще обходилась без лекарств и уже начала задаваться вопросом, а так ли уж это важно. С другой стороны, возможно, случившееся и было признаком того, что лекарство помогло, но мысль о том, чтобы принять его, просто положив в рот и проглотив, вызывала отторжение. Впрочем, отторжение вызывало и многое другое. Все казалось грязным; она вытирала мышь, монитор компьютера, клавиатуру, руки и каждую ручку строго в таком порядке, потом повторяла процедуру, но этого каждый раз оказывалось недостаточно.
Джеймс Мейс не звонил. Она
