О верности крыс - Мария Капшина

Впереди из-за стены Белого двора стлался тонкий дым, сносимый ветром в противоположную от Ошты сторону. Не пожар, а обычный костёр, хоть и большой. У ворот виднелись три мундира имперской гвардии — охрана. Гвардейцы держались лениво, даже вальяжно, и Ошта несколько успокоился. По мере того, как он подъезжал ближе, спокойствие таяло. Одна створка ворот была открыта, и в неё виднелась часть двора, полного гвардейцами. Ни одного приятеля Ошта там не заметил, сплошь первая сотня, куда брали за лояльность нка-Лантонцу, а не императору. В глубине двора, на боковых ступеньках, полускрытых углом левады, лежала женщина, судя по одежде — служанка. Судя по неудобной позе — мёртвая. Ошта придержал коня, жалея о мысли подъехать ближе. Один из гвардейцев сплюнул ореховую шелуху и окликнул его:

— Чего высматриваешь?

— Так, мимо проезжал, — сказал Ошта, кляня себя за неосторожность. — Думал, знакомых из третьей сотни повидать, новости узнать. Как Её Величество себя чувствует, пора ли пить за наследника.

Гвардеец прожевал ещё горсть орехов, сплюнул шелуху в его сторону.

— Плохо роды прошли, — ухмыльнулся он. — Умерла Её Величество, и ребёнок мёртвым родился. Осиротела Империя, можно сказать.

Ошта покачал головой.

— Несчастье какое, — сказал он. Фраза прозвучала нелепо и неестественно, чуть ли не в тон словам гвардейца. — А из третьей сегодня никого нет? Зря сворачивал, выходит.

— Вот и вали отсюда, выходит, — лениво порекомендовал гвардеец.

Ошта последовал рекомендации, стараясь только не поднять коня в галоп раньше времени. И надеясь, что гвардеец до того не успеет сообразить, что свидетели сейчас доблестной гвардии решительно ни к чему. Шагов на сто пятьдесят он отъехал, когда позади послышалась ёмкая ругань в адрес ленивого любителя орехов. Видимо, начальство выглянуло. И заорало во всю лужёную глотку:

— А ну стой!

На окрик Ошта отреагировал хорошим шенкелем и пригнулся, когда конь рванул к повороту. Стрелять сзади не стали, оценив, видимо, расстояние, встречный ветер и галоп Ветерана.

— Кто? — буркнул за дверью Ритой.

— Ол Туавер.

Садовая дверь, помедлив, скрипнула, показала дважды сломанный красный нос садовника ол Тонро.

— Хозяин дома? — спросил Ошта, входя.

— Дома-то он дома, — ответил Ритой, затворил за гостем дверь и пошёл по дорожке между кроваво-яркими астрами. — С обеда.

Ошта молчал, повыше поднимая сумку, чтоб не цеплять цветы.

— Там он, — махнул Ритой. — В погребе.

— Спасибо.

Из погреба разило пьянью. Ошта, пригибая голову, рукой придерживал сумку на плече и на ощупь, в сумку носом, спускался вниз, задевая локтем сырую шершавую стену. Уткнувшись в масляно-жёлтое пятно света на стене и полу, лестница резко вильнула и вывела в просторное помещение с низким потолком на толстых столбах. От столба к столбу тянулись полки с бутылями, вдоль стены — бочки.

В сумке что-то завозилось, недовольно поскуливая. Ошта качнул сумку и пошёл между рядами в противоположный от входа угол, где был пресс. Звуки, доносившиеся оттуда, явственно, хоть и глуховато, изобличали присутствие разумной жизни. Ошта обогнул столб и остановился. Итхае неспешно допил, поставил бутыль рядом с собой, на пресс, и внятно, но безадресно озвучил общеизвестный маршрут.

— Итхае, мне нужна твоя помощь.

— Рад, что тебя выпустили. Хочешь в гражданской войне поучаствовать? — сказал тот, беря другую бутыль и вышибая пробку.

Ошта снял сумку с плеча. Сумка зашевелилась и закричала: обиженно, требовательно. Оба мужчины обернулись на неё: Ошта — устало, Итхае — оторопело.

— Эт-то что?

— Его высочество Таннирр ол Истаилле, — сказал Ошта, развязывая сумку. — Я затем и пришёл. Императрица умерла… родами, а ребёнка надо переправить в Рикола.

Итхае встал с пресса и подошёл ближе. Ребёнок орал. Ошта, одной рукой держа ребёнка под мышкой, другой отыскал под курткой мятый свёрток, который передал сотнику.

— Запись об имянаречении.

Итхае повертел пакет, не развязывая шнурок.

— А как же мертворожденный ребёнок у мёртвой императрицы? Как ты вообще туда прошёл через эти лбы из первой сотни? И как ты вынес этого? Я уж не говорю о бумагах.

Ошта положил ребёнка на раскрытую сумку и выпрямился, глядя вниз, на него, а не на Итхае.

— Я мимо проезжал, увидел, что там сплошь первая сотня и решил проехать мимо. На обратной дороге на обочине женщину какую-то заметил, чуть живую. Ближе подъехал — признал кормилицу из Белого двора. С ребёнком. Она как-то сумела ребёнка подменить, и наследника вынесла, выдав за своего. А имянаречение на тот момент провести ещё не успели. Нарекал ребёнка один клирик из Нори-ол-Те, мой знакомый, болтать не будет. Я хотел ребёнка там и спрятать, в храме, но они отказались: опасно. Имянаречение провели… Да что ж ты орёшь, твоё высочество?!

— И тебя не засекли? — без особого доверия буркнул Итхае. Ошта дёрнул бровью.

— Когда мимо проезжал — засекли, но не узнали. А ребёнка я подобрал уже чуть поодаль, за поворотом.

Помолчал.

— Поможешь?

Итхае взял на руки наследника имперской короны, покачал. Тот подумал, замолк — и заорал ещё громче.

— А что не сам?

— Крысята меня не отпустят, — криво усмехнулся Ошта. — По крайней мере, теперь. Так что я лучше выжду порог-другой.

Итхае глядел на него пару мгновений, сплюнул.

— Дурак ты, мэтр Ошта. Умный дурак, это да. Да тебе ж хуже, что умный. Ужинать будешь?

Ошта выдохнул с облегчением.

— Лучше будет, если никто не узнает об этом визите. Я только Ритоя повстречал, так что, может, и повезёт.

_________________________

ГАЛЕРЕЯ 2: ВЕРОЙГЕ

(2273–2289 гг.)

Шонек

2273, 4 луна Ппд

"Лисья нора", Эрлони

Пару лун назад, ещё не ожидая от мироздания никакого подвоха, Шонек сидел на полу во втором зале "Норы", умостив бумагу на лавку, и пытался нарисовать огонь. Попутно лениво гадал, что сейчас творится на стрелке Кхад, Лиса и ол Баррейи. Лисятню, судя по рассказу Наркафа, вычистили удачно… Кроме того, немного занимал Шонека вопрос о дворянстве и дворянских бумагах. Бумаги ол Нюрио принёс Призрак — тут всё ясно. Бумаги ол Кайле рыжий делал сам, бумаги ол Тэно ещё не доделал… Но как Хриссэ можно было выдать за Веджойо ол Каехо? Никак, видит Килре.

Рисунок, придавленный мыслями, получался тяжёлым, плотным и неподвижным, а живое пламя насмешливо плясало в камине и дразнилось. Шонек досадливо смял бумагу и кинул в огонь. Мокрый от краски лист зашипел и задымил, но потом разгорелся, подбросив пламя выше. Мальчишка схватил другой лист и торопливо принялся за новый набросок. За столом перебирала какие-то свои травы Тисса, вполголоса разговаривая с Кошкой. Кошка что-то осторожно выспрашивала у неё про Хриссэ, а лекарка поднимала брови и убеждала, что пыльник, во-первых, хороший (Кошка издала странный звук, словно поперхнулась), а во-вторых, надоедливый, как незнамо кто. То ему в холмы приспичило, то на реку зовёт, то на рынок, то вообще пылью угощать пытался.