Эмансипированные женщины - Болеслав Прус

Прошла и для нее полоса успеха! Она уже не по ту, а по эту сторону Вислы или Стикса, уже не смотрит с высоты своих апартаментов на Прагу, а бродит между домами. И уже поднимаются черные клубы дыма над локомотивом, который выбросит ее на незнакомый берег.

Всего каких-нибудь полгода назад там, наверху, где в эту минуту кто-то переносит лампу (кто бы это мог быть: Мадзя или панна Говард, а может, Станислав?), всего полгода назад она сама ясно определила свое положение и свое будущее. "На покрытие маленького долга приходится занимать большую сумму денег, потом еще большую, когда-нибудь этому должен быть конец", думала она тогда, а сегодня - эти слова оправдались. Кончилось тем, что у нее ничего нет: ни власти, ни состояния, ни дома, ни детей, ни мужа ничего. Она выброшена за борт, как собака, которая потеряла хозяина.

- Замечательно! - прошептала она. - Но что будет с пансионом? Ведь мне туда возвращаться незачем... Завтра по всей Варшаве разнесется слух, что я бежала...

Она торопливо вернулась на вокзал, велела подать бумаги и конверт и написала письмо панне Малиновской, в котором поручила ей пансион и сообщила о деньгах, оставленных в письменном столе. Какой-то запоздалый посыльный подвернулся ей под руку, и, предоставив все на волю судьбы, она отдала ему письмо, не спросив его номера, даже не взглянув, каков он из себя.

"Кончено, все кончено!" - думала она, чувствуя, однако, что на душе у нее стало спокойней.

Она заглянула в портмоне и обнаружила около десяти рублей.

- Билет до Малкини, - сказала она, - и оттуда лошади к Мельницкому... Ужасно! Если бы Мельницкий внезапно скончался, мне не на что было бы вернуться... Но мне некуда сейчас возвращаться и незачем...

Около десяти часов вечера на вокзале стало оживленно: подъезжали экипажи и извозчичьи пролетки, и зал начали наполнять пассажиры. Пани Ляттер казалось, что кое-кто из вновь пришедших присматривается к ней, особенно жандарм, который вертелся в коридоре и как будто кого-то искал.

"Это меня ищут!" - подумала пани Ляттер и спряталась в третьем классе среди самых бедных пассажиров. Ей казалось, что вот-вот кто-то назовет ее по фамилии, она почти чувствовала тяжесть руки, которая хватает ее за плечо. Но никто не окликнул ее.

Рядом расположилась какая-то бедная семья: мать с двухлетним ребенком на руках и десятилетней девочкой, которая присматривала за шестилетним мальчиком; голова и плечи у мальчика были перевязаны крест-накрест большим платком.

Пани Ляттер подвинулась на скамье, освобождая им место, и спросила у женщины:

- Далеко ли везете своих ребятишек?

- Под Гродно едем, милостивая пани. Я, муж и эта вот мелюзга.

- Живете там?

- Какое там! Живем в Плоцке, а под Гродно едем, мой должен получить там место лесника.

- У кого?

- Да еще не знаем, милостивая пани, но едем, потому дома делать нечего.

- Что же вы будете делать в Гродно?

- Остановимся где-нибудь на постоялом дворе, пока муж отыщет того пана, который сказал, будто под Гродно легче устроиться, чем у нас.

Тем временем муж ее, заросший, как старик, детина в полотняном кафтане, таскал сундуки, узлы и корзины. Затем он направился с горшочком в буфет за горячей водой, а когда вернулся с кипятком, бабенка принялась хозяйничать. Она положила в горшочек немного соли и масла, накрошила хлеб и стала кормить детей. Сперва она накормила двухлетнего, потом старшая девочка занялась кормлением шестилетнего мальчишки и наконец доела все, что осталось после маленьких. Баба с мужем ничего не ели, она все время распоряжалась, а он бегал покупать билеты, хлеб на дорогу, поправлял свертки или завязывал узлы.

Это зрелище бедности невыносимо терзало пани Ляттер. Она сравнила себя с матерью семейства, как и она, лишенной крова, но гораздо более счастливой. И только теперь она ощутила во всей полноте страшную правду, что бедность может приносить страдания, а одиночество калечит душу!

"У нее дети и муж, - думала она, глядя на женщину. - У нее есть человек, который ей помогает, у нее ребятишки, с которыми она может забыть о себе. Даже эта девочка уже помогает ей. Что бы их ни ждало, пусть даже смерть, в последнюю минуту они могут пожать друг другу руки, могут проститься взглядами... А кто бы простился со мною, если бы вдруг поезд сошел с рельсов?.."

Ей вспомнился тот день, когда она впервые выпила вина, чтобы успокоиться, и тот сон, который после этого ей приснился. Снилось ей, что она, как и сегодня, одна на улице, как и сегодня, без гроша в кармане, но, как сегодня, совершенно счастлива, потому что избавилась от пансиона. А когда в беде ею овладела радость при мысли, что она свободна, свободна от хозяйки, учениц, классных дам и учителей, Казик и Эленка преградили ей путь и пытались уговорить ее вернуться в пансион!..

Тогда, в том сне, она впервые ощутила недовольство своими детьми. Но в эту минуту, на жесткой вокзальной скамье, в сердце ее кипели горшие чувства. Она поглядела на бедную, бездомную, но окруженную детьми мать, и ей пришло в голову, что она так же бедна и бездомна, но нет около нее детей. И что в эту самую минуту Эленка, быть может, катается в избранном обществе по венецианским каналам, а Казик, быть может, где-то подделывает на векселе подпись матери. Они развлекаются там, а она страдает, страдает, как целый ад грешников на вечном огне...

- Отродье! - прошептала она. - А впрочем, так мне и надо, сама воспитала...

И в сердце она ощутила ненависть.

Раздался звонок: пассажиры стали толпиться у выхода. Пани Ляттер опустила вуаль и, схватив саквояж, крадучись прошла в вагон третьего класса.

Она помнила еще, что после бесконечных звонков и свистков поезд тронулся. Промелькнули фонари, проплыл ряд вагонов... и все...

Однако через минуту, как ей показалось, ее разбудили и попросили предъявить билет.

- У меня билет до Малкини, - ответила она.

- В том-то и дело, пани, отдайте билет, мы уже миновали Зеленец.

Пани Ляттер пожала плечами и, ничего не понимая, отдала билет, а когда ее оставили в покое, впала в летаргию.

Однако через минуту ее снова кто-то спросил:

- У вас был билет до Малкини?

- Да.

- Почему же вы не сошли?

- Да ведь мы только что выехали из Варшавы! - воскликнула она с изумлением.

В вагоне засмеялись. Пришел один кондуктор, затем другой, они стали совещаться. В конце концов они попросили пани Ляттер доплатить тридцать копеек и высадиться в Чижеве.

Она снова впала в летаргию, и снова ее разбудили. Кто-то взял ее за руку и вывел из вагона, кто-то подал саквояж, кажется, тот самый человек, который ехал с семьей в Гродно. Затем захлопнулись двери, раздались звонки и свистки, и - поезд медленно отошел от станции. Пани Ляттер осталась среди ночи одна на перроне. При свете фонаря она увидела под стеной скамью и села, не думая о том, где она и что с нею творится.

Уже рассвело, когда озябшая пани Ляттер очнулась. Перед нею стоял какой-то еврей и толковал, что у него подвода, спрашивал, куда ей надо ехать. Пани Ляттер почудилось, что это переодетый Фишман, она вскочила со скамьи и, сжав кулаки, закричала:

- Что вы меня преследуете? Я не хочу, я подписала!..

Возница рассердился и повысил голос. К счастью, вмешался какой-то станционный служащий и, услышав, что пани Ляттер хочет ехать к Мельницкому, сказал:

- Ну, и крюк же вы сделали! Из Малкини гораздо ближе. Впрочем, здесь мужик оттуда, он вас довезет.

На перрон привели крестьянина, который за десять злотых согласился отвезти пани Ляттер к самому Бугу - к парому.

- А на паром сядете, - толковал крестьянин, - вот вы и у пана Мельницкого; усадьба-то на том берегу у самой воды.

- Вы, может, знаете пана Мельницкого? - спросила пани Ляттер.

- Как не знать, знаю! Пока не было своей земли, ходил на заработки и к пану Мельницкому. Шляхтич он ничего, только горяч. Ему дать в морду мужику все едино, что чарку водки выпить. Известно, порох, но справедлив.

- Ну так едем! - сказала пани Ляттер, чувствуя, что ею овладевает безумное желание поскорее увидеть Мельницкого.

"Если бы он теперь умер, я бы покончила с собой или сошла с ума..."

Скорее, скорей туда, там покой, здоровье, быть может, сама жизнь!

Крестьянин флегматически свернул мешок с овсом и запряг лошадей. Сидеть на телеге было неудобно, трясло, снопок соломы выскальзывал из-под пани Ляттер, но она не обращала на это внимания. Держась за телегу, она глазами следила мглу, из которой должен был выплыть дом Мельницкого - и спасение.

Скорее! Скорей!

В Мельницком для пани Ляттер сосредоточилась теперь вся жизнь. Разве это не он сказал: "Бросайте с каникул пансион... дочку отдадим замуж, а сын возьмется за работу". Разве не он объявил о своей готовности вести дело о разводе, если она согласится выйти за него замуж?.. И разве не он говорил: "Помните, сударыня, что у вас есть свой дом. Вы обидели бы старика, если бы не полагались на меня, как на каменную гору..." Или последние его слова: "Я могу поклясться, что исполню все, о чем говорил вам, и, видит бог, не изменю своему слову!"