Эмансипированные женщины - Болеслав Прус

- А ты уже заметила цветочки? Это пан Круковский принес.

- Я не знаю его.

- Ты с ним познакомилась, когда вернулась из Варшавы. Впрочем, тогда ты, бедняжка, мало кого узнавала. Ах, сколько нам пришлось пережить! Слава богу, все миновалось, ты здорова. Ну, а пан Круковский вот уже несколько лет как переехал со своей сестрой к нам на жительство. Сестра его богатая вдова, у нее тысяч двести злотых, а он живет при ней и когда-нибудь все от нее унаследует. Они свели с нами дружбу, ей уже за шестьдесят, она страдает ревматизмом и лечится у отца, а сам Круковский влюблен в Фемцю и все со мною толкует о ней.

- Почему же он не женится?

- Не знаю, - ответила мать, пожимая плечами. - Человек он хороший, но то ли чудак, то ли просто непостоянен. Всё ему нравятся новые и новые барышни. Сестра хотела женить его, но он еще не встретил своей суженой, прибавила она в задумчивости.

Мадзя так быстро выздоравливала, что отец велел поднять шторы, разрешил дочери есть цыпленка и даже принимать гостей с короткими визитами.

- Ты их принимай, - говорил он Мадзе, - только сама не разговаривай.

Глава вторая

Старые и новые знакомства

Первый визит сделала заседательша со своей дочкой Евфемией. Девушки сердечно поздоровались, как старые подруги. Мадзя по этому случаю вспомнила, что, когда ее отвозили в пансион в Варшаву, заседательша велела ей называть Фемцю, которой было тогда девятнадцать лет, панной Евфемией.

- Видишь ли, моя ке-ерошечка, - с чувством протянула заседательша, - ты еще ребенок, а Фемце и замуж можно...

И Мадзя, приезжая к родителям на каникулы, несколько лет обращалась к Фемце как ко взрослой и называла ее панной Евфемией.

Но в прошлом году, когда Мадзя кончила пансион, заседательша сказала ей вдруг, поджимая, по своему обыкновению, губы:

- Моя де-ерогая Мадзя, почему ты называешь Фемцю панной? Говори ей пе-еросто: Фемця, вы ведь ровесницы.

При этом заседательша сделала красивый и неопределенный жест.

Мадзя сразу не осмелилась назвать панну Евфемию по имени; но перезрелая ровесница горячо расцеловала подругу и воскликнула:

- Ну, скажи: ты, ты, ты, Фемця!

- Ты, ты, ты, Фемця! - покраснев до корней волос, повторила Мадзя.

- Ну вот видишь, как хорошо! - сказала Фемця. - Не знаю, зачем люди ввели столько различий: тот молод, этот стар, а у того должность маленькая... Вот никто никого и не любит, и барышни замуж не выходят...

В день визита заседательша уселась с матерью Мадзи на диванчике, а Фемця, в десятый раз поцеловав выздоравливающую, сказала:

- Я знаю, с тобой нельзя разговаривать. Чтобы не соблазниться, я посижу у окошка, а ты подремли себе.

И она уселась под окном, а в окне среди цветов мелькнула чья-то тень.

- А что, пана Зе-едислава, - протянула заседательша, - вы на каникулы не ждете?

- Не думаю, чтобы он приехал, - вздохнула докторша. - После того как он окончил технологический институт...

- С золотой медалью, - вставила заседательша.

- ...он сразу поступил на фабрику и теперь уже сам зарабатывает себе на жизнь.

- Мне из Петербурга писал родственник мужа - он служит в министерстве юстиции, - что пан Зе-едислав сделает прекрасную карьеру. Он изобрел какую-то машину...

- Новый краситель, - поправила ее докторша.

- Да, какую-то ке-ераску, и теперь у него реноме в Петербурге. Родственник мужа писал, что пана Зе-едислава ждет прекрасная будущность, но он чересчур замкнут и не бывает в обществе.

- Работает! - со вздохом сказала мать.

- Да, и немножко увлекается Шопеном.

- Шопенгауэром, мамочка, - поправила ее панна Евфемия, сидевшая у окна. - Шопенгауэр это был философ, пессимист, он говорил, что жизнь - это несчастье, и ненавидел женщин, - продолжала панна Евфемия, обрывая листочки с какой-то ветки и бросая их за окно.

Заседательша кивала головой.

- Вы се-елышите, сударыня! - вполголоса сказала она докторше таким тоном, который означал, что ее дочь необыкновенно образованная особа и что эту ее образованность не ценят в маленьком городишке.

Но докторша в эту минуту не думала о панне Евфемии.

- Здислав, - сказала она со вздохом, - был пессимистом, пока ему казалось, что он нам в тягость. Сегодня, когда он сам зарабатывает себе на жизнь, он уже не предается отчаянию. Зато письма его становятся все короче и короче...

Желая показать, что пан Здислав гораздо меньше ее интересует, чем панна Евфемия, заседательша смотрела в окно. И как назло за цветочной клумбой она заметила тень, которая смахивала на почтового чиновника.

- Фемця, - сказала она, - мне кажется, ты что-то бросаешь за окно...

- Листочки, мама...

- Де-ерогая девочка, - жеманно сказала заседательша, - барышне из общества нельзя выглядывать в окошко или бросать на улицу листочки. Разве ты знаешь, кто может поднять листок и какую безрассудную надежду ты можешь пе-еробудить в его сердце? Выйди, Фемця, в сад, погуляй среди цветочков.

Послушная дочка вышла с видом Марии-Антуанетты, шествующей на эшафот.

- Я услала ее, - сказала заседательша, - чтобы она не была свидетелем нашего разговора. - Вместо "свидетелем" заседательша произнесла "се-евидетелем". - Я не хочу, чтобы это невинное дитя даже догадывалось о том, какой наглец или безумец преследует ее...

Докторша хотела заметить, что Мадзя тоже невинное дитя и при ней тоже не следует все рассказывать. Увидев, однако, что Мадзя спокойно лежит с закрытыми глазами, она промолчала.

- Вы, сударыня, добрый друг нашей семьи, - с глубоким вздохом начала заседательша, - поэтому я открою вам мою ужасную тайну. Вы только представьте себе, этот почтовый чиновник, этот Цинаде-еровский безнадежно влюблен в нашу Фемцю. Мне жаль безумца, но я, быть может, меньше жалела бы его, если бы он не был такого низкого звания.

- Его отец, кажется, богат, - прервала ее докторша.

- Какой-то управитель! А Фемця высшее существо! Поверите, сударыня, вот уже двенадцать лет она тайно от меня и от отца выписывает "Пшеглёнд Тыгоднёвы". Получая на почте журнал, она таким образом и познакомилась с паном Цинаде-еровским.

- На почте бывает столько народу! Кто может запретить молодому человеку влюбиться? - заметила докторша.

- Я с вами согласна и, может, даже пожалела бы несчастного, если бы не одно обстоятельство... Вы знаете, за Фемцей серьезно ухаживает Ке-еруковский. Партия подходящая, и я была бы готова пожертвовать своими материнскими чувствами и отдать за него Фемцю. Меж тем Цинаде-еровский начал преследовать Фемцю, - нет, нет, только взглядами и вздохами! И Ке-еруковский вот уже три недели не был у нас...

"С тех пор как увидел Мадзю", - подумала докторша.

- Не пристало мне... - мялась заседательша, опуская взор. - Нет, нет, мы предпочли бы с Фемцей умереть, чем делать такому мужчине авансы... Но вы, сударыня, были так добры к нам, так оберегали любовь этих двух существ, несомненно созданных де-еруг для друга...

- Чем же я могу вам помочь? - спросила докторша, поклявшись в душе, что шагу не сделает для сближения панны Евфемии и Круковского.

- Он постоянно бывает у вас, его сестра так вас любит. Может, представится удобный се-елучай сказать ему, что мы с Фемцей возмущены Цинаде-еровским и обе питаем к пану Людвику самые де-еружеские чувства.

- Мне кажется, сударыня, все и так уладится, - сказала докторша. - Я не могу говорить об этом с паном Круковским, он ведь знает о наших с вами отношениях. Лучше предоставить все времени...

- Может, вы и пе-еравы. В конце концов если пан Людвик начинает ревновать, то все тем временем должно объясниться...

- Само по себе, - подхватила докторша, заранее предвкушая провал всех этих планов.

"Я уж вижу, что он влюбился в Мадзю со времени ее приезда, но ни завлекать его, ни уговаривать вернуться к Фемце не стану".

Вскоре заседательша вспомнила, что и Мадзя и ее мать нуждаются в отдыхе, и - простилась с докторшей. Проходя через зал, панна Евфемия подошла на цыпочках к постели Мадзи и, поцеловав в воздухе ее волосы, положила на одеяло белый цветок и, как всегда, полная поэтического очарования, исчезла за дверью.

- Ах, стареет панна Евфемия, - не без удовольствия сказала про себя матушка Мадзи. - Жеманничать стала, шейка вянет, двадцать семь годков стукнуло...

Мадзя уже стала подниматься, садиться в постели, даже читать книги. В последние дни она сделала интересное наблюдение. Всякий раз, когда приближалось время полдника и ей приносили бульон, бифштекс и рюмку вина, в саду творились странные дела. Неизвестно откуда начинали лететь камешки, они задевали за ветки деревьев, скатывались иногда на землю по крыше.

Мадзя объясняла это явление весьма просто и весьма пессимистично. Каменный дом родителей был уже ветхим и, видимо, медленно разрушался, денег-то на ремонт у родителей не было. Но почему он начинал разрушаться именно в полдень? У Мадзи и тут нашлось объяснение: в шорохе падающих камешков ей слышался как бы голос самой природы: