Странствия Франца Штернбальда - Людвиг Тик

Они двинулись дальше, распевая разные песни, среди которых странно было слышать и благочестивые песнопения паломника. Родериго сказал:

— Друг мой, ты несколько раз помянул своего отца, не откроешь ли ты мне наконец его имя?

— Разве вы не знаете, — поспешил перебить его Рудольф, — что ваш друг не любит таких расспросов? Как же вы можете мучить его ими?

— Ты уже сейчас знаешь меня лучше, чем он, — сказал Лудовико. — Я думаю, мы станем добрыми приятелями. Но почему так грустен твой друг Штернбальд?

Штернбальд сказал:

— Как же мне не грустить, когда меня покидает человек, с которым мы так долго были вместе? Ибо я должен продолжить свое путешествие, я и так уж допустил, что меня очень надолго задержали. Сам не знаю, как это получается, что я почти совсем забыл про свою цель.

— Забыть свою цель нельзя, — прервал его Лудовико, — уже потому, что разумный человек всегда устроится так, чтобы не иметь никакой цели. Меня всегда только смешит, когда люди с великой серьезностью приуготовляются к своей жизни, ведь жизнь пройдет раньше, нежели они закончат свои приготовления.

За этими разговорами они, словно войско в походе, быстро двигались прямо через поле. Рудольф шел впереди, наигрывая веселую песню на своей свирели, ленты на его шляпе развевались по ветру, за поясом — короткая шпага. Вид Лудовико был еще более причудлив: голубой костюм, добрый меч на расшитой перевязи, золотая цепь на шее, каштановые кудри. Далее следовал Родериго в рыцарском наряде, красиво оттенявшемся посохом и простым платьем пилигрима. Штернбальду мнилось подчас, что он видит удивительную процессию на старинной картине.

Дело шло к вечеру, все очень утомились, а на пути не попадалось города или селения. Как хотелось им вновь отыскать какого-нибудь кроткого добродушного отшельника, который бы принял их и угостил! Они прислушивались, не донесется ли до них колокольный звон, но их усилия оставались безуспешны. Лудовико предложил разбить лагерь и переночевать в лесу, но все были против этого, кроме Флорестана, который хотел начать новую жизнь искателя приключений с чего-нибудь удивительного и из ряда вон выходящего. Паломник считал, что они заблудились, и что сейчас прежде всего нужно отыскать правильную дорогу. Рудольф больше не участвовал в затянувшемся споре, а дудел на своей свирели; в суматохе все говорили разом, каждый предлагал свое, и никто никого не слушал. И, споря таким образом, они продолжали идти вперед с величайшей поспешностью, как бы спасаясь бегством, так что за короткое время прошли большой отрезок пути. Наконец, пилигрим опустился на землю чуть ли не бездыханный и только так вынудил их остановиться.

Когда они немного отдохнули, в облаках уже заиграл закат; они медленно пошли дальше. Они миновали небольшую уютную рощу и оказались на круглой зеленой поляне; перед ними лежал сад, огражденный палисадом, сквозь планки и украшения которого можно было заглянуть. Все было устроено очень мило, заборчик весь был сквозной работы, кое-где были железные калитки, дворца либо дома не было видно. Перед ними были густые аллеи, прохладные скалистые гроты, издалека доносился плеск фонтанов. Все молчали, захваченные волшебным зрелищем, столь неожиданно представшим перед ними: поздние розы горели на высоких стройных стеблях, дальше цвели темно-красные мальвы, которые, как кудрявые витые колонны, словно бы ограждали сумеречно-зеленые аллеи. Вокруг царила тишина, не слышно было человеческого голоса.

— Уж не колдовством ли возник здесь этот волшебный сад? — вскричал Родериго. — Будь мы знакомы с хозяином этого дома, как отрадно было бы отдохнуть в этих прелестных гротах, погулять в этих темных аллеях, прохладиться сладкими плодами! Только бы увидеть человека, чтоб получить разрешение войти!

Лудовико тем временем заметил несколько деревьев с прекрасными плодами — крупными сочными грушами и ярко-красными сливами. Он тут принял весьма смелое решение.

— Друзья мои! — воскликнул он. — Без лишних церемоний перелезем через забор этого сада, отдохнем вон в том гроте, насытимся плодами, а, дождавшись восхода луны, продолжим свой путь.

Все подивились его дерзости, но Рудольф тотчас перешел на его сторону. Штернбальд и пилигрим противились дольше всех, но, пока они еще говорили, Лудовико, не слушая их, уже перелез и спрыгнул в сад, помог перелезть Флорестану, Родериго тоже звал отставших, Штернбальд уступил, а паломник, у которого тоже слюнки текли при виде плодов, счел небезопасным продолжать путешествие в полном одиночестве. После он еще долго оправдывался, но никто его не слушал, потому что Лудовико начал изо всех сил трясти деревья, и все усердно собирали богатый урожай плодов.

Потом они уселись за трапезу в прохладном гроте, и Лудовико сказал:

— А если даже кто-нибудь и застигнет нас, что из того? Надо быть большим грубияном, чтобы пренебречь нашими извинениями, и большим силачом, чтобы справиться с нами всеми.

Посидев так некоторое время, паломник вдруг ощутил прилив ужасного раскаяния, но Флорестан весело сказал:

— Послушайте, друзья, а ведь мы сейчас пребываем в состоянии невинности, живем в золотом веке, о возвращении которого столь часто мечтаем: сейчас мы его сотворили для себя сами, по крайней мере на несколько часов. Воистину, не следует так уж презирать вольную жизнь разбойника, который берет с боя каждый день своей жизни: наше спокойное и безопасное существование приводит к изнеженности. Ну что может с нами случиться, кроме разве небольшой схватки? Мы хорошо вооружены, не боимся, сами себе защита.

Они встрепенулись, им словно бы почудились вдалеке звуки лесных рогов, однако ж замерли вновь.

— Не робейте, — вскричал Лудовико, — и будьте как дома, я отвечаю за все.

Паломник пошел к фонтану, чтобы набрать воды, все с величайшим удовольствием выпили по очереди. Вечерняя прохлада ощущалась все сильнее, слаще благоухали цветы, и воспоминания оживали в сердцах.

— Ты не знаешь, мой милый Родериго, — снова начал Лудовико, — что в Риме у меня есть новая возлюбленная, которая значит для меня больше, чем когда-либо значила женщина. Не без внутренней борьбы покинул я эту прекрасную страну, с тоской вспоминал я об этом городе, ибо там осталась Мария. Я познакомился с ней совсем недавно и я почти готов отправиться обратно вместе с тобой, тогда, кстати, и нынешняя наша компания не распалась бы. О Родериго, ты еще не видел совершенной женщины, ибо не видел ее! Все это сладостное таинственное очарование, овевающее ее фигуру, святость, с которой ты встречаешься во взоре этих просветленных лазурных глаз; невинность, манящая шаловливость, запечатленная на ее щечках, в ее обворожительных устах, — нет, я не могу этого описать. В ее присутствии во мне возрождались чувства ранней юности, я словно бы впервые разговаривал с девушкой, ибо все, кроме нее, казались мне всего лишь такими же существами, как я сам. Некая черточка меж ее прекрасных гладких бровей заставляет почтительно умолкнуть фантазию, и однако ж эти брови и длинные ресницы — не что иное, как золотые сети бога любви, сети для уловления всех сердец, всех желаний, всех посторонних глаз. Тот, кто раз увидел ее, уже не посмотрит вслед другой девушке, напрасны их взгляды и тайные улыбки, лишь она, прелестная, живет в твоей груди, твое сердце, подобно пружине, заставляет тебя искать встречи с ней на улицах и в садах, и если она взглянет на тебя мимоходом, вся душа в тебе затрепещет, глаз твой, не выдержав ее взгляда, в изнеможении погружается в пурпурную улыбку уст, в растерянности блуждает по прелестным щечкам и, наконец, и желая того и не желая, приковывается к прекрасной груди, которую ты едва смеешь угадывать. О небо, дай мне заключить в объятья эту девушку, и я без всякой зависти уступлю кому угодно весь остальной мир со всем его великолепием!

— Это речь страстно любящего, — сказал Родериго. — Ни разу я не слышал, чтобы ты говорил на таком языке.

— Раньше этот язык был мне незнаком, — ответил Лудовико. — Раньше я ничего не знал, до встречи с ней я был глух и слеп. Чего нам сейчас не хватает, так это песни Рудольфа. Одной из тех легких, шаловливых песен, что не касаются земли, а воздушными шагами движутся по золоту вечерней зари и оттуда машут нам рукой. Призови в свою душу весь любовный трепет, какой довелось тебе когда-либо испытать, и заговори тем таинственным языком, который внятен только посвященным.

— Постараюсь услужить вам, как смогу, — сказал Рудольф. — Мне как раз пришла в голову Песня о любовном томлении, которая, быть может, понравится вам.

Почему головку склонил цветок,Почему роза так бледна?Ах, у лилии в слезах лепестокИ на траве седина.

        Цветы потускнели,        Цвета побледнели,        Ибо любовь, любовь далека,        А без нее тоска.

Удалилась красота,Деревья больше не цветут;Скитаются звуки, блуждают цвета,Ищут прекрасную там и тут.

        Без нее наш дол        Безнадежно гол;        Верните беглянку, верните,        Назад красотой заманите!

Радуга сияет с высот,Цветы бегут среди лучей;Соловей в дороге поет,Журчит серебряный ручей;

        Все бегут за весною тревожно,        Как будто поймать ее можно,        И осень станет вдруг весной,        Разрушив панцирь ледяной.

Ах, она не для вас, не для вас, не для вас!Никогда не узреть вам Прекрасной.У любви для нее особенный глаз,Вы томитесь в тревоге напрасной.

        Вам бы лучше играть, как цветам, средь забав,        Мое сердце взяв,        И вслед за милой недотрогой        Весна придет своей дорогой.

А когда невзначай нападете на след,Берегитесь, молю, заглянуть ей в глаза;Как ночною порою чарует гроза,Ослепит вас тогда торжествующий свет.

        Все дотла сгорит        Там, где любовь царит;        Любовь себе верна:        Царит она одна.

Знайте, весна и цветущий садВечно там, где сгорает она;Пляской верните ее назад,И будут вокруг соловьи и весна;

        Помогите мне,        Наяву и в тяжком сне,        В слезах сладчайших к ней стремиться,        По ней, возлюбленной, томиться.

Но нет, но нет, не бегите вдаль,На вас без нее мне больно смотреть;Цветы и весна несут мне печаль,И лучше мне в горести умереть.

        От вечного пыла        Спасает могила;        И мне, живому мертвецу,        Солнце с песней не к лицу.

Ах, уже рвется в моей грудиСердце втайне, с думой одной:Награды больше нет впереди?И это зовется моей виной?

        Значит, любимая весела,        А для меня погибель пришла?        Лукавой надежды я не избег.        Так! Я пропащий человек.

Сладостно было смотреть на заросли кругом, словно бы взволнованные этими звуками, а некоторые запоздалые осенние птицы, казалось, вспомнили свои весенние песни и сейчас красиво повторяли их как бы сквозь дремоту. Лудовико помог Родериго воспрянуть духом, и теперь, наконец, он рассказал другу о приключении с прекрасной графиней, а остальные с удовольствием выслушали эту историю еще раз.