Пленник волчьей стаи - Юрий Пшонкин

Старики хорошо встретили Ивигина с сыном — свари­ли много мяса. Узнав, зачем приехал Ивигин, подтверди­ли слова Кинина: да, поднялся один кайнын. Ночью к стаду подходил, но собаки учуяли хозяина, шум подняли. Медведь ушел.

«Голодный он сейчас, а еды совсем нет. Далеко от стада не уйдет»,— сказал отец и, встав на лыжи, пошел в ту сторону, где бродил хозяин.

Совсем мало времени прошло, как раздались три выстрела. «Э-э, кайнын-то рядом был,— сказал Вилюлю.— Давай, Атувье, отлови своих оленей, поезжай отцу помогать».

Старики тоже встали на лыжи и ходко пошли по следам Ивигина.

Когда Атувье подъехал, отец и старики уже свежевали медведя. Хозяин оказался молодым, шкура у него была светло-коричневая, по низу живота совсем как осока пос­ле первых заморозков.

Отец и старики осторожно сдирали шкуру, стараясь не сделать себе царапин на руках. Медвежий жир — опасный. Бели хоть немного его попадет на царапину — рука сильно опухнет, болеть будет.

Атувье решил тоже поохотиться. Он выпросил у отца два патрона с мелкой дробью, взял ружье и пошел по­стрелять куропаток в ближний тальник. Он хорошо по­охотился, подстрелил три куропатки. Отец, Вилюлю и Элеле уже сняли шкуру, сидели возле голого кайнына, трубками попыхивали, посматривая на желтовато-розо­вую тушу. Атувье подошел к туше. До этого дня он никогда не видел целую, не разрубленную на куски тушу. А сейчас увидел — и вздрогнул: на снегу лежал большой голый человек, разбросав в стороны «руки» и «ноги»! Атувье вскрикнул, бросил ружье, куропаток и убежал... Когда вернулся, отец и старики уже разрезали, разрубили на куски первого проснувшегося медведя в округе. Позже, когда в котле пастухов варилась медвежатина, старик Вилюлю, маленький,, но очень подвижный, легкий на ногу, рассказал об одном старинном предании. Будто давным-давно землю Кутха, Камчатку залила большая вода. Будто земля вдруг разом опустилась и на нее хлынуло море. Великий страх захватил людей. И тогда одни люди сами ушли в воду и превратились в морских животных — дельфинов, а другие ушли в горы и превра­тились в медведей. Недаром ительменский народ, что живет и поныне южнее страны чаучу, считает своими предками медведей.

Атувье слушал предание старика Вилюлю и верил, что так и было. Как не поверить, если он сам видел медведя без шкуры, который так был похож на большого человека. Как не верить, если все знают, какие медведи умные...

Потом он много видел «раздетых» медведей, и каждый раз его бросало в дрожь от сходства убитого зверя с го­лым человеком. Сам Атувье до этого не убил еще ни од­ного медведя, но сейчас очень нужны шкура хозяина и его мясо. Вкусное оно и силы прибавляет.

Он разрабатывал руку два дня, много раз бросал копье в цель — в одинокий куст жимолости на краю по­ляны. Он бросал и бросал тяжелое копье, приучая тело к его весу: копье должно быть таким же привычным руке, как ложка, как нож и топор.

Уже подошли первые гонцы — кета и горбуша, и, по­чуяв подход главного летнего корма, медведи зачастили к реке.

Наступило самое подходящее время для охоты. Когда медведь рыбачит, он не такой осторожный. Когда под­ходит кета и горбуша, все медведи приходят к воде- кормилице.

Утром Атувье много съел рыбы и зайчатины. Но прежде чем уйти на большую, опасную охоту, он сделал то, что всегда делали охотники, идущие на медведя. В деревянной коробочке, что была с ним всегда, лежал обломанный крючок. Можно было заточить обломанный конец и сделать маленький крючок на хариуса, но Атувье решил отдать его духам-покровителям. Он пошел на бе­рег, к большому плоскому камню. Это было жертвенное место его семьи. На нем уже лежали пестрые камешки, кусочки меха, обрывки оленьих жилок — дары, которые он приносил сюда, когда начинал строить ярангу, когда пошел впервые охотиться с луком на уток. Среди этих простых даров лежало несколько цветных бисери­нок, принесенных Тынаку. Она принесла их, когда узна­ла, что в ее утробе появился ребенок. Атувье положил рядом с ними обломок крючка.

Духи останутся довольны даром, теперь они помогут ему в большой охоте.

Можно было далеко и не ходить на медведя, попробо­вать убить хозяина поблизости от яранги, но Атувье не хотел нарушать обычай предков: нельзя рядом с жили­щем убивать медведя — другие медведи обидятся и могут потом напасть на людей.

Черная спина не отходил от хозяина. Волк словно знал, что они отправляются на охоту.

Река уже наполнялась рыбой. Пока подходили только гонцы, но их становилось все больше и больше. Атувье знал: скоро река вскипит от рыбы.

Они пошли вверх по реке, туда, где начинались пере­каты, где находились просторные лагуны-заводи. Там больше всего видел он медвежьих троп, когда ходил на уток и гусей. Тяжелое копье придавало уверенности. Атувье надеялся на удачу.

Миновали второй поворот-кривун и вышли на прос­торную поляну, на которой рос стланик. Берег реки в этом месте был пологим, река рябила, наскочив на пере­кат. Из тундры к поляне было проторено немало мед­вежьих троп. По следам Атувье определил, что на это удобное место медведи приходили совсем недавно. Надо быть осторожным: порыбачив, медведи могли бродить где-нибудь поблизости. Атувье решил охотиться здесь. Он сел. Кусты скрывали его и волка, но им хорошо была видна вся поляна. Атувье развязал ремешок сумки, в ко­торой нес еду, достал две юколы. Одну дал волку, вто­рую стал есть сам.

Он еще не доел рыбину, когда увидел медведя. Из тундры к реке медленно шел черный медведь. Атувье вздрогнул: зверь был матерый, огромный. Много медведей видел сын Ивигина и без труда определил даже на таком большом расстоянии, что с этим зверем ему, пожалуй, не справиться. В который раз пожалел, что нет у него ружья. Надо было уходить: медведи еще только начали нагуливать жир, и в это время с ними лучше не встре­чаться — голодный хозяин тундры опасен для человека. Вот когда медведь нагуляет жир на рыбе, на ягодах, тогда он добрый и первым уступит тропу. Атувье поднялся, собираясь скрыться в лесу, но тут до него донесся рев зверя. Атувье вздрогнул: мало кто из людей остается спокойным, услышав рев лохматого хозяина. Однако этот медведь ревел очень странно. Нет, это был не гневный рев. И не зов матухи, разыскивающей потерявшегося медвежонка. Не-ет, черный... стонал, как стонут от боли.