Бумажная оса - Лорен Акампора
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Окончив монолог, я ощутила дикое истощение, откинувшись на спинку стула и испытывая внезапную потребность во сне.
Официант принес тортилью, и я положила кусочек себе на тарелку. В тот момент, когда я готова была приступить к еде, послышался громкий шум с соседней улицы. В поле зрения появился белый «роллс-ройс», и раздались щелчки объективов. Лукас вскочил со своего места, бросив на стол пригоршню песо.
– Лучше поторопись, если не хочешь пропустить церемонию, – посоветовал он. Затем, наклонившись, он взял мое лицо своими сухими золотистыми руками и прижался своими губами к моим. Поцелуй был таким долгим и страстным, что я почувствовала, будто тону, кружась в водовороте. – Adios[46], – бросил он, убегая трусцой, затем повернулся и добавил – Muchas gracias[47].
Высадив пассажиров у церкви, «роллс-ройс» скрылся из вида. Появился другой аналогичный автомобиль и тут же исчез, словно был проглочен толпой. Затем еще один. Я сидела в одиночестве, наблюдая за автомобилями. Солнце зашло, окутав мою сторону улицы тенью и погрузив противоположную сторону в ностальгическую ванну оттенка сепии[48]. Тепло сангрии и Лукаса покидало мое тело, и я снова начала дрожать. Официант долго не возвращался. Я съела свой кусок тортильи, а остальные оставила остывать на столе. Деньги все еще лежали там, где Лукас их оставил.
Наконец показался белый лимузин – вероятно, карета невесты. Фотографы окружили машину. Первое, что мне захотелось сделать, – это спрятаться, убежать еще дальше в другое кафе, запереться в туалете. Не знаю почему, но сейчас, когда ты была всего в нескольких шагах от меня, я не хотела, чтобы ты видела, как я сижу здесь и наблюдаю за тобой. Тем не менее я заставила себя остаться на месте. Но дело в том, что ты бы не смогла меня увидеть, даже если бы захотела, поскольку фотографы обступили тебя плотным кольцом, поднимаясь по ступеням церкви, пока тяжелые двери наконец не закрылись прямо перед их лицами.
Теперь ты входишь в темный вестибюль в свадебном наряде, который я помогла тебе выбрать: античное платье, облегающее тебя, как пеньюар, расшитое бисером. Твои волосы убраны назад, а в ушах сверкают бриллиантовые серьги-капли, по стоимости равные четырехкратному объему продовольствия в Гондурасе в год. Я увидела, как ты на долю секунды закрыла глаза. Опустив веки, я мысленно услышала первые нотки органа, представила широко распахнувшиеся двери и твои первые шаги вдоль прохода. В искусно отделанных стразами бретелях твоего платья играет огнями отраженный свет. Твой отец идет рядом, сжимая твою изящную руку. Твоя мама сидит на передней скамье, на ее лице – слезы радости и боль утраты.
Ты уехала на медовый месяц к Тихому океану, а я улетела обратно с остальным персоналом. Из-за какой-то административной ошибки на обратном пути я летела эконом-классом. Волоча свой чемодан в хвостовую часть самолета, я ловила на себе жалостливые взгляды пассажиров первого класса. По правде говоря, там мне было даже комфортнее. Семь часов до Панама-Сити и следующие семь до Лос-Анджелеса были в моем распоряжении. Я могла крутиться в водовороте своих собственных мыслей. Мои веки опустились, и я унеслась в небеса. Свадьба закончилась; моя работа была выполнена. Я уже не боялась разбиться о землю.
К тому времени, как самолет приземлился в аэропорту Лос-Анджелеса, таблоиды уже пестрели провокационными заголовками. В зале прибытия стояли члены твоей команды, тыкая пальцами в экраны своих смартфонов и что-то рявкая в микрофоны. Подойдя к газетному киоску, я взяла в руки свежий выпуск журнала Star[49]. Благодаря некой физической силе телепортации ты уже была на обложке этого журнала в свадебном платье, смотря искоса, будто подозревая что-то за пределами этого кадра.
«ИЗМЕНА! – кричал заголовок над твоей головой. – РАФАЭЛЬ ОБМАНЫВАЕТ СВОЮ БЕРЕМЕННУЮ НЕВЕСТУ! ИЗВРАЩЕНИЯ И ГРЯЗНЫЕ РОЛЕВЫЕ ИГРЫ! ГНУСНАЯ ПРАВДА, О КОТОРОЙ ОНА ДАЖЕ НЕ ПОДОЗРЕВАЛА!»
Осторожно положив журнал на место, я вернулась к команде. В суматохе на меня никто не смотрел. Никто не оценил выражение шока на моем лице, которое я искусно демонстрировала. Обо мне все уже давно забыли.
Таблоиды как следует раздули скандал, порывшись в архивах, чтобы найти фотографии, соответствующие случаю: твое измученное лицо; зевок, который можно было принять за ярость; прикрытое рукой лицо, словно символизирующее стыд. Там была фотография с нашего обеда, сделанная под нужным ракурсом, чтобы передать твой округлившийся живот. «ИЗМЕНА! – кричали заголовки. – ИЗМЕНА!»
Я думала о тебе, в забытьи отдыхающей на уединенном острове рядом со своим нечестивым новоиспеченным мужем. Было разумно предположить, что сейчас никто не расскажет тебе о таблоидах. Только не в медовый месяц. Какой в этом смысл? Написанное пером не вырубишь топором. Я надеялась, что на твоем острове нет журналов. Наступившие последствия будут болезненными, даже если они будут во благо, поэтому мне было не жалко для тебя нескольких счастливых дней в неведении.
Тем временем я все еще была в пути. Кровь бешеным потоком пульсировала в моих венах, когда я стаскивала с вешалок свои лучшие вещи, швыряя их в чемодан у тебя дома в Малибу. Сунув в сетчатый отсек свое нижнее белье, я застегнула молнию на чемодане. Уходя из твоего дома, я повернулась назад точно так же, как повернулась когда-то, покидая свой дом в Мичигане. Мое отражение показалось в зеркале туалетного столика, и я знала, что это последний раз, когда мое лицо отражается в нем.
В свой последний проведенный в твоем доме час я прошла его целиком, открывая двери во все комнаты. Войдя в комнату со сферами, я провела по ним рукой, заставляя их раскачиваться и биться друг о друга. Я все еще слышала их звон, когда, пройдя вдоль коридора, зашла в библиотеку и потрогала корешки стоявших на полках книг. Я взяла в руки массивную «Красную книгу» К. Юнга. Опустив ее на пол, я быстро пролистала страницы, найдя одну, которая привлекла мое внимание рисунком: фигура человека в капюшоне на лодке и морское чудовище внизу. Параграф был написан на немецком языке каллиграфическими
