Слово — письмо — литература - Борис Дубин

Кроме всего прочего, в описываемом процессе важны три момента:

а) установление подобных связей с «внешней» средой было бы невозможно без частичного ухода во все эти сферы отдельных фракций образованного (в том числе — литературного) сословия: институтски и университетски образованная молодежь идет сегодня не столько в литературу, литературоведение, литературную критику, сколько в журналистику, включая электронную, в рекламу и бизнес вокруг развлечений, дизайна, моды, кино, видео, музыки и т. п.; документирование, оценка масштабов, прослеживание динамики этого оттока, его поколенческого состава, географически-региональных параметров (ситуация и ее подвижки на периферии, приток с периферии в центр) — важные задачи для историков и эмпирических социологов сегодняшнего российского общества и культуры;

б) все подобные процессы социальной-мобильности и культурных трансформаций сами по себе заставили пересмотреть, расшатали, размыли многие нормативные компоненты самоопределения прежней «интеллигенции», ввели в сознание литературно образованной публики новые инстанции и критерии самооценки, признания, успеха;

в) уход из сферы литературной образованности и переход в истеблишмент обеднял и обедняет, даже обессиливает всю оставшуюся литературную «массу» (поскольку истеблишмент — это, во-первых, не элита, он не задает образцов, и поскольку, во-вторых, в нынешней ситуации нет механизма связи между истеблишментом и литературной массой в целом, литературной периферией: тут скорее можно видеть отрыв от своей среды одних подгрупп и консервацию прежних, уже вчерашних образцов, проблем, ключевых слов — другими, но не создание и передачу новых идей и символов, то есть скорей групповую капсуляцию, чем межгрупповое взаимодействие). С этим склерозом межгрупповых коммуникаций, по-моему, во многом связаны и настроения подавленности, катастрофизма, рессантимента среди встревоженной и обиженной «массы», и без того чувствующей себя в забросе. Другая сторона подобного процесса, отрыва «головки», — это расширяющийся зазор между Москвой и регионами (нынешние инициативы регионального самоопределения на Урале, Волге, русскоязычной Украине — вообще особая проблема; о том, что вчера называлось «национальными литературами», сегодня уж и не говорю: здесь либо возведена глухая стена обоюдной незаинтересованности, либо в центре консервируется исключительно имперская точка зрения на прежнюю «периферию»).

На то, что собственно культуротворческие задачи — создание не просто текстов, а точек зрения, новой оптики и новой публики — оттеснены сегодня тактическими проблемами консервации (в том числе — консервации своего положения), указывает отсутствие динамики в такой сфере, как возникновение новых малотиражных журналов типа little review («малого обозрения»). И прежде всего — журналов открытого, международного характера, где предлагаются не переводы уже опубликованного ранее и давным-давно — очередное эпигонское «знакомство», «введение» автора и проч. и проч, а материалы, впрямую заказанные и написанные для данного издания и данного момента (именно так было в старом, дореволюционном «Логосе», в «Критерионе» Элиота и «Западном обозрении» Ортеги-и-Гасета, в нынешних «Поэзи» Мишеля Деги или «Вуэльте» Октавио Паса)[207]. Кстати, подобные издания, возникавшие, как правило, на переломе времен и на перекрестке культур, никогда не были мономаниакально литературными: словесность (и рефлексия по поводу традиции и современности) всегда идет в них рука об руку с философской, исторической, социологической, антропологической и даже политологической эссеистикой, которая ставит проблемы собственно культуры, самой возможности смыслопроизводства и коммуникации, а также с изобразительным искусством, кино, телевидением, проблемами их теории. Иными словами, новые точки зрения на литературу рождаются только как новые точки зрения на культуру, на весь смысловой мир, всю сферу авторефлексивного смыслотворчества. Замещая культуру, «программная» литература в России либо делала остальные искусства фактически иллюстративными, либо отрывалась от большого культурного контекста, в том числе — мирового (так, скажем, ближайшие проблемные горизонты Пастернака определялись символистским рубежом веков и для него, по воспоминаниям Исайи Берлина, был совершенно незначим опыт и поиск таких его современников, как Джойс и Кафка, Клее и Шенберг, Малевич и Стравинский[208]).

Если говорить о «новых» формах взаимодействия между истеблишментом и внешними контекстами (мобилизация поддержки), с одной стороны, и между истеблишментом и ближайшим литературным сообществом (рекрутирование новых потенциальных сочленов), с другой, то за самое последнее время их в России кристаллизовалось, кажется, две. Это премия (чаще всего — «почетная», за прежние заслуги и по совокупности) и презентация (книги, нередко уже прошедшей первое прочтение и рецензирование).

Среди прочих премий (с годовым циклом периодичности и часто, добавлю, отмеченных сегодня авторитетным в недавнем прошлом именем собственным того или иного персонажа неофициальной либо не полностью официальной культуры) премии учредили и продолжают учреждать у себя и для себя многие толстые журналы, ищущие собственного места, стремящиеся удержать, укрепить свой статус в новой ситуации; делаются натужные попытки реанимировать и государственные премии. Однако не столь заметно другое: институт премии журнала либо при журнале фактически выводит на первое место в межгрупповом литературном взаимодействии не журнал как платформу и позицию, рупор групповых определений реальности, а журнал как орган публикации, как своего рода издательство (и, конечно же, выдвигает вперед институцию издательства как такового). Презентация задает книге узкий круг «первых читателей» и шлейф рецензий во внелитературных журналах, на телевидении и радио, делая ее или ее автора далее кандидатом на премию. Фактически функциональное значение оставшихся и продолжающих выходить толстых журналов, в том числе — немногих удачных и работоспособных, уже давно изменилось. Теперь это либо публикация, либо информация об опубликованном; характерно, что даже самые интересно работающие толстые журналы ограничиваются в рецензиях и обзорах аннотированным перечнем заметных публикаций полугодовой давности и продолжают терять тираж и читателей. И события, и репутации создаются теперь не здесь.

Внутренняя организация литературного сообщества в России (многообразие литературных групп и их инициатив, динамика развития, частота и содержание коммуникативных контактов между ними) продолжает оставаться крайне бедной и самой простой, даже примитивной. Отсюда, в частности, преобладание чисто пространственных форм расслоения литературного сообщества: как разложение, распад, так и относительный рост разнообразия в литературе, инстанций власти и т. п. идет по линии регионализации. Именно поэтому если и ждать сейчас, без маниловских мечтаний, развития каких-то новых, промежуточных по своему характеру и адаптивных по функции форм в публичном поле сегодняшней литературы, то я бы думал не о «малых» общекультурных обозрениях (для них, по-моему, нет ни соответствующего экзистенциального опыта, ни профессиональной квалификации, ни людей, ни идей, ни языков), а о двух более привычных, близких к уже существующим и отчасти опробованных формах:

— полоса либо тематический блок в ежедневной или близкой к ней по периодичности газете (ранний «Коммерсантъ» и бывшая «Сегодня» были, как теперь очевидно, пробными шарами именно в этом направлении); понятно, что время действия и объем газеты подразумевают задачи адаптивные, тактические, а не стратегию обновления и сдвига, то есть не столько аналитику, сколько прагматику воздействия — новую и динамичную верстку, оформление, заголовки, стиль, интонацию;

— не проблемный, а информационный, сигнально-оповещающий журнал откликов и обзоров на книги типа французских «Лир» и «Кензен литерэр» либо польских «Новых ксёнжек» (газета «Книжное обозрение» библиографирует, а теперь и рекламирует издательскую продукцию, но не дает картину литературы и не предназначена для подобной задачи).

В обоих случаях этим изданиям придется взаимодействовать с телевидением и радио, а литературе и книге — существовать в тесном соседстве с другими типами смысловых образцов и художественной продукции (гуманитария, кино, музыка, изобразительное искусство, мультимедиа, дизайн, мода, бестселлеры, книги для детей и проч.). Это, хотелось бы надеяться, потребует качественно других специалистов, иной системы их профессиональной подготовки, учебы и тренинга. Но главное — других оснований взаимодействия между интеллектуальными группами, слоями, фракциями, иных принципов самоопределения и других представлений о литературе, искусстве в целом. В противном случае эти издания будут либо в еще более рутинных формах тиражировать прежние культурные стереотипы, либо вопроизводить узкокружковые образцы, а значит — окажутся обречены на неудачу и достаточно быстро останутся без самостоятельной, инициативной публики.