Слово — письмо — литература - Борис Дубин

Параллельно с кристаллизацией интеллигентского самосознания в 1960–1970-е разворачивались более масштабные процессы урбанистической, технологической, образовательной, масскоммуникативной «революций». Помимо всего прочего, они привели к значительным переменам в типах расселения и жилья, в технической оснащенности быта и обихода, в массовых оценках иерархии профессий и престижа образования, в представлениях о досуге и желаемом образе жизни. В ходе этих процессов — и став их «незапланированным» следствием — началось снижение престижа интеллигенции как образованного слоя рядовых специалистов и служащих. Это и понятно. Разрыв образовательных уровней населения (и значимость этого разрыва для разных групп) при переходе ко всеобщему образованию, оттеснении (или добровольном отходе) интеллигенции от большинства значимых каналов социального продвижения и ведущих позиций в социальной структуре год от года сокращался. Критический потенциал интеллигенции тоже снижался, претензии на независимость мысли оказывались социально не подкрепленными, падал авторитет группы как моральной инстанции (парализация правозащитного движения, высылка и эмиграция наиболее крупных и активных фигур, разрастание двоемыслия и цинизма в обществе).

Показательно, что с начала 1980-х притягательность вузовского образования, на протяжении всех послевоенных лет неуклонно возраставшая, начинает заметно падать. Если в 1950–1951 гг. на десять тысяч жителей России приходилось 77 студентов, а с 1978 по 1982-й, в годы пика привлекательности высшей школы, — 219, то в 1990–1991 гг. их стало уже 190, а к 1994-му — 171 (критическими для обучавшихся на дневных отделениях стали 1987–1989 гг.). Этот процесс затронул вузы практически любого отраслевого профиля, за исключением кинематографии и просвещения (но и в издавна престижных киновузах в эти же годы начинает уменьшаться конкурс при поступлении, а в педагогических вузах отток абитуриентов сдвигается на начало 1990-х). Соответственно, с 1984–1985 гг. ежегодно сокращается и выпуск в вузах различного профиля и типа обучения; тенденция к некоторому росту выпуска специалистов промышленности и строительства, сельского хозяйства и просвещения дневными отделениями вузов России снова наметилась лишь в 1992-м.

Не менее важным для статуса и судеб интеллигенции стало и другое. Значительное усложнение структуры — фактическая реструктурация — советского общества в 1960–1970-х, усиленное дефицитностью основных рынков символических благ, развитием статусного перераспределения, умножением уровней официального и закулисного взаимодействия, влияния, авторитета, парадного и повседневного существования, привело к серьезным напряжениям между различными системами ценностей в обществе, между параметрами самооценки и соотнесения себя с другими у большинства социальных групп.

В силу описанных социальных обстоятельств и особенностей своего идеологического самоопределения интеллектуальные слои фактически не смогли взять на себя задачу сопоставления, опосредования и интеграции различных ценностных порядков, принятых и фигурирующих в обществе, на разных его уровнях, в различных секторах и зонах, в разных группах и поколениях. Между тем и в истории, и в «миссионерской легенде» интеллигенции эта опосредующая, интегративная и обобщающая, универсализирующая функция неизменно занимала одно из самых почетных мест. Без ее реализации невозможно воспроизводство общества, несущих конструкций его ценностно-нормативной системы, а кризис институтов формального образования, равно как и деформация функциональной структуры любого репродуктивного института — семьи — становятся практически неизбежными.

Нельзя, конечно, сказать, чтобы макросоциальные процессы 1960–1970-х проходили мимо интеллигенции. Однако в соответствии с основными параметрами ее идеологии они осознавались изнутри и предъявлялись вовне в виде оппозиций: физиков/лириков, города/деревни, России/Запада и т. п. В большой, если вообще не в подавляющей мере подобные противопоставления и дискуссии вокруг них были слабо рефлектируемой реакцией на собственные тревоги и страхи интеллигенции, связанные с импульсами структурного усложнения общества, идущими, несмотря ни на что, процессами дивергенции, расхождения, полемики внутри самих образованных слоев (их скрывали, чтобы не нарушать единства, обращенного против внешних сил). Отсюда идеологические тени «интеллигентов» и «мещан» (позднее — «дельцов»), «интеллигенции» и «образованщины» в домашних спорах, ангажированной прозе и публицистике.

Все это повлекло за собой резкое рассогласование, а затем и распад различных смысловых порядков культуры, соответствующих фокусов социальной ориентации, уровней и осей достижения и признания, продвижение по которым воплощается в системе социальной стратификации любого конкретного общества с его иерархией приоритетов, ценностей и позиций — таких, как образование, квалификация, информированность, доход, статус (престиж), образ жизни и его цивилизованность (социальность) и, наконец, власть (различных уровней и типов).

Фактически единственным началом, как-то объединявшим позднесоветское общество, упорядочивавшим социальную жизнь в целом и открывавшим возможности социального продвижения (вместе с тем жестко контролируя их не только в идеологическом, но и в кадровом плане), становилась в этих условиях иерархическая власть (как официальная, так и неофициальная — телефонная, теневая и т. п.), пронизывавшая деятельность основных подсистем общества — экономической, политической и др. Степень зависимости от нее (во-первых), объем предоставляемых ею — как объявленных, так и скрытых — возможностей (во-вторых) при наличии все-таки известного запаса не контролируемых властью ресурсов выживания, повседневной жизни (в-третьих) задавали и регулировали основные формы социального взаимодействия в советскую и раннюю постсоветскую эпоху, порождая весьма громоздкое и во многом неявное, но подразумеваемое участниками и известное им, привычное и даже до какой-то степени удобное устройство социального целого.

Характерно, что ведущие позиции на иерархической лестнице общественного положения еще и в 1990-е отдаются респондентами, по опросам ВЦИОМ (1991, 1993), представителям номенклатурной власти — партийной и административной (секретарь обкома, министр). Приближавшийся к ним в 1991-м профессор университета через два года уступил место еще двум представителям управленческого слоя — директору коммерческого банка и руководителю государственного предприятия, сам спустившись по престижности к уровням продавца и начинающего кооператора. Врач, инженер, учитель котируются сегодня ниже, чем владелец магазина, и их статус продолжает снижаться.

И действительно, максимум позиционных преимуществ в сравнении с предыдущим поколением россиян (поколением родителей тех, кто находится сегодня в поре социальной и профессиональной зрелости) из всех социально-демографических групп извлекла только одна, и это именно руководители. Они, согласно их собственным оценкам, заметно выше своих родителей по статусу, образованию, положению в обществе, доходам, образу жизни и досуга и т. д. По майским данным 1995-го, 48 % руководителей (вдвое больше, чем специалистов, и втрое больше среднего показателя по стране) бывали за рубежом.

По данным опроса ВЦИОМ в июне 1994-го, 46 % россиян видят залог жизненного успеха в обладании властью, 30 % — в богатстве и лишь 8 % — в образовании. При этом ниже других возможности образования как социального капитала оценивают именно специалисты, а относительно высок его престиж в этой связи лишь у учащейся молодежи: она ставит образование в шкале факторов успеха даже выше власти (хотя и ниже богатства).

Интеллигенция в последние десятилетия оказалась в фокусе нескольких разнонаправленных тенденций и процессов. С одной (и наиболее чувствительной для нее) стороны, интеллигенция постепенно утрачивала свое образовательное превосходство, социальную привлекательность, моральную авторитетность для других групп. Но с другой — она все эти годы выступала и для менее образованных и квалифицированных слоев, и для высших рангов новой бюрократии в качестве группы, весьма престижной в чисто культурном плане — как носитель образцов цивилизованного поведения в публичных местах, в быту и семье, отношения к работе и отдыху, художественной культуре (книгам, театру, кино). Образованные группы диффузно воздействовали на более широкие слои общества, выступая для его немодернизированного большинства общецивилизующим началом — трансформируя поведенческие коды и их иерархию, образ жизни и домашней обстановки, представления о привлекательности профессий и т. п.

Так, трактовка понятия «положение в обществе» для широких категорий урбанизируемого населения, насколько можно судить по косвенным признакам, именно под влиянием образованных слоев стала связываться не с успехом, призванием, доходом, влиянием, а с «культурностью, образованностью» в специфическом смысле общей воспитанности, противопоставленном и «грязной» физической работе, и «грубой» жизни дома, в семье.