Два брата - Александр Волков

У него даже голова закружилась от сознания высоты, на которую его возносит судьба.

А Меншиков продолжал:

— Льщу себя надеждой, что не лишусь вашей милости. Вы знаете, я всегда был благожелателем вашего высочества.

— Коемуждо воздается по делам его,[147] — ответил царевич словами из Евангелия.

И Меншиков задрожал. Как опытный царедворец, он скрыл страх и распрощался с бесконечными уверениями в глубочайшей преданности.

Царевич остался один.

Вдруг его поразила ужасная мысль. Она пришла в голову внезапно, но показалась такой верной, неоспоримой, что он без сил опустился в кресло.

«Что, если батюшка притворяется? Да, да, это бессомненно… Теперь у него два наследника, помимо меня: сын и внук. Отец решил погубить меня. Я был осторожен… не давался в руки… Это раздражило его. Он подстроил мне ловушку. Батюшка ждет от меня опрометчивых поступков. Потом встанет… и — гибель! Монашеский клобук… быть может, плаха!»

Царевич вспомнил Ивана Грозного. И тот лежал на смертном одре, и у его постели бушевали страсти. Но как потом жестоко расправился царь с теми, кто ждал его смерти!

«Как я не догадался раньше? Притворство! Одно притворство… Меншиков приезжал выпытывать… выведывать мои чувства… Я себя выдал! Зачем я сказал эти евангельские слова?»

Холодея от страха, Алексей позвонил. Вошел лакей.

— Позвать дежурного офицера!

— Слушаю, ваше высочество!

Через несколько минут явился Василий Дедюхин.

— Поедешь к батюшке во дворец. Ежели допустят, явишься к самому. Ежели нет, то к государыне или к князю Меншикову. Скажешь: «Царевич справляется о здоровье батюшки-государя и желает скорого ему выздоровления». Скажешь: «Царевич дал обет сходить пешком в Новый Иерусалим и целый год не есть скоромного, ежели государь выздоровеет». Скажешь… Да ты сам знаешь, что сказать!

— Точно так, ваше высочество!

Черные глаза Дедюхина улыбались, по его лицу видно было, что он прекрасно все понимает.

— Иди… Стой! Тебе, кажется, Егор Марков приятель?

— Друг, ваше высочество!

— Увидишь его… Только без большого шума. Передай: «Царевич приказал немедленно явиться».

— Слушаю, ваше высочество!

Дедюхин ушел.

Поручение он выполнил в точности. К царю его не допустили, но он добился приема у Екатерины и пересказал ей слова царевича.

Екатерина отвечала, что ей приятно слышать о сыновних чувствах царевича Алексея Петровича и что она передаст его пожелания государю. С этим Дедюхин был отпущен.

Он разыскал Егора Маркова и передал приказ царевича.

Егор был ошеломлен. В последний месяц его ни разу не вызывали к царевичу. Казалось, тот забыл о нем, оставил мысль сделать его своим шпигом. И вот снова!

— Приду, — сказал Марков.

— Едем со мной, — отвечал офицер.

Пришлось переодеться в парадное платье и ехать.

Царевич Алексей встретил Егора Маркова приветливо.

— Я очень обеспокоен болезнью батюшки, — начал он. — Неужто он так сильно страдает, как говорят?

Царевич говорил, по-видимому, искренне, на лице была скорбь. Марков попался на удочку.

— Государь болен весьма опасно. Медик Арескин который день не отходит от его постели. Меншиков, Апраксин и другие вельможи ночуют во дворце. Государыня очень встревожена…

«Значит, правда!» — пронеслась радостная мысль в голове Алексея, но он тут же уныло промолвил:

— Горе какое! Я каждый день служу молебны за батюшкино здоровье. Рано, ах как рано ему умирать!

Алексей прекрасно понял, что от царского токаря угрозами ничего не добиться. Но лаской и выражением сочувствия к постигшей отца беде можно выведать от Егора точные сведения о том, что делается во дворце.

— Я сердился на батюшку, — продолжал царевич. — Каюсь в том, ведь человек грешен. Но как он заболел, у меня одно желание ему добра.

Егор слушал, верил, радовался за царевича. Тот незаметно выпытывал, что надо было ему знать.

— Иди, Егор, — наконец сказал он. (Марков низко поклонился.) — Надеюсь, будешь каждодневно мне докладывать о батюшкином здоровье… Я так беспокоюсь!

Егор возвратился домой. Вызов к царевичу не остался незамеченным. Лишь только токарь вошел во дворец, его обступили денщики:

— Зачем к царевичу ходил?

— Как он? Каково себя чувствует?

— Небось радехонек?

Марков не отвечал на вопросы назойливых товарищей. Особенно усердствовал Сашка Бутурлин.

— Зазнался, Егор! — упрекнул он токаря при одобрении прочих денщиков. — Знамо, хорошо тебе — приближенная персона у царевича!

— Он переносчик,[148] братцы! — догадался кто-то.

Егор похолодел: если это предположение утвердится во дворце, ему, Маркову, конец.

— Что вы ко мне пристали! — со слезами в голосе выкрикнул он. — Ну, спрашивал царевич о болезни государя, да разве я тому причина? Не своей волей ходил к нему! Сами знаете, офицер вызывал. Могу я ослушаться?

— И правда, братцы, — заступился за Маркова один из товарищей, рассудительней других. — Наш брат — мелкая птица, куда приказано, туда и лети. Скажись-ка ты, Егор, на это время больным, а то царевичевы вызовы тебя до добра не доведут. Ежели за тобой придут, мы в один голос уверим, что тебе зело нездоровится…

Егор просиял:

— Спасибо, братцы!

Денщики разошлись. Егор отправился домой и лег в постель.

На другой день царевич, не дождавшись Маркова, послал за ним Василия Дедюхина. Офицер явился во дворец. Первый встреченный им денщик объявил, что токарь Марков опасно болен. То же сказал и второй, третий.

Дедюхин отправился в комнату Марковых. Егор лежал в постели, укрытый одеялом; около него на столике были расставлены аптечные снадобья.

— Ты что, Егорша? — вскричал Дедюхин.

— Болею, — слабым голосом ответил Егор. — Лихоманка треплет. Вчера от царевича вернулся еле жив.

Меншиков сидел в своем кабинете во дворце, выстроенном недалеко от домика Петра на Адмиралтейской набережной. В обширном, богато обставленном дворце Данилыча царь обычно устраивал пиры, иногда принимал иностранных послов.

С некоторых пор князь все чаще и чаще задумывался над тем, что ждет его после смерти Петра. Меншиков прекрасно понимал, что царевич ненавидит его. В душе князь сознавал, что подал к этому достаточно поводов. Он высокомерно и сухо обращался с наследником престола, усугублял раздоры между отцом и сыном, искусно выставляя перед царем недостатки Алексея.

«Неужто ошибся? — растерянно думал князь. — Не рассчитал? Неужто надо было вести совсем другой политик? Приближаться к царевичу? Кто же знал, что государь так ослабеет здоровьем?»

Меншиков со стыдом и злостью вспомнил визит к царевичу и неудачную попытку войти к нему в милость.

«Чует свою силу… А что, если… убедить государя написать завещание? В пользу царевича Петра Петровича… Государыня — регентша.[149] Я при ней первый в государстве! С царевичем Алексеем придется бороться, но если будет воля царя лишить его наследства… Да, один исход!»

Меншиков поспешил в царский дворец, который оставил всего час назад. Он прошел к царице без доклада. Екатерина сидела унылая, на полных щеках видны были следы слез.

— Как государь? — спросил Меншиков.

— Очень плох! Арескин не ручается за сегодняшнюю ночь!

— Государыня, у нас есть средство спасения! — воскликнул Меншиков и изложил свои планы.

— Это бы хорошо, но как уговорить государя?

— Попробуйте, ваше величество!

— Александр Данилыч, напиши завещание; попытаюсь дать на подпись.

Меншиков поспешно приготовил манифест, где наследником объявлялся царевич Петр Петрович, а Алексей лишался прав наследства за «супротивные государству поступки и неспособность к делам правления». Екатерина взяла бумагу и, дрожа, отправилась в комнату царя.

Петр дремал, дышал трудно, с хрипом. Комната остро пропахла лекарствами, ее смутно освещал огонь камина. У изголовья постели сидел доктор Арескин, задумчиво игравший золотой табакеркой.

— Господин доктор, прошу вас уйти. Я должна иметь с его величеством секретный разговор.

Медик с поклоном вышел. Царица нетерпеливо ждала пробуждения больного. Наконец он проснулся.

— Катя? Хорошо, что сменила Арескина. Ему надо отдохнуть. Что у тебя за бумага?

— Петр Алексеевич, — необычайно волнуясь, заговорила Екатерина, — в животе и смерти бог волен. Ежели с тобой что случится, мы все погибли…

— Кто — вы? — Петр быстро и пронзительно взглянул на царицу.

— Я, маленький Петенька, Александр Данилыч…

При имени Меншикова царь сделал гневное движение. Екатерина поняла, что испортила дело.

— Чего ты хочешь?

— Подпиши манифест.

— Дай сюда! Впрочем, и читать нечего, понимаю: Петр Петрович вместо Алексея Петровича, ты правительница. Так?

— Так…

— Узнаю Алексашкины проделки. Все чужие, все только о себе думают! — Царь заворочался в постели, на бледно-желтых щеках вздулись желваки. — Сначала надо медведя убить, а потом шкуру делить!