Акушерка Аушвица. Основано на реальных событиях - Анна Стюарт

мать, умершая при родах, – настоящая трагедия, и новые родители должны сразу полюбить приемного ребенка. По крайней мере, она на это надеялась. Думать иначе было невыносимо: Пиппа могла оказаться в доме на правах служанки, ею будут помыкать и угнетать ее, как Золушку из сказки братьев Гримм. Смысла в этом она не видела, но уже давно убедилась, что понять извращенную логику рейха невозможно. Мысль о том, что ее дочь попала в эти сети, терзала Эстер днем и ночью.

Есть ли у Пиппы мягкая кроватка в теплой комнате? Ласкает ли ее приемная мать? Читает ли ей сказки? Поет ли колыбельные? Эстер могла смириться с немецкими колыбельными, лишь бы пели их с любовью. Но в самые холодные и темные ночи она вспоминала, что неизвестная женщина могла увидеть цифры в подмышке ребенка. Как это повлияет на ее отношение к бедной Пиппе? Что, если номер, который Эстер набила, чтобы спасти жизнь ребенка, погубит девочку?

«Нет, Эстер», – твердила она себе, стараясь сосредоточиться на бедной Маргарите, схватки у которой становились все сильнее. Нет смысла думать о том, что происходит за оградой. Прошло около двух месяцев с момента перевода в бывший цыганский лагерь. Сорок четвертый год сменился сорок пятым, но никто не пришел им на помощь. В конце прошлого года нацисты начали переправлять заключенных в рейх, но потом железную дорогу разбомбили, и это прекратилось. Оставшиеся в Биркенау, заключенные и охранники, были заперты посреди продуваемых всеми ветрами болот, пока кто-нибудь не придет их освободить. Даже если это произойдет, кто знает, каков мир, измученный войной.

Сирены воздушной тревоги звучали все чаще. Самолеты ревели над головой, устремляясь к неизвестной цели со своими бомбами. Охранники больше не пытались искать тайные радиоприемники. Мужчины в соседнем лагере постоянно слушали Би-би-си, а иногда польские станции, сообщавшие более насущные новости. Новости шепотом передавали женщинам. И в этих новостях Эстер услышала слово «Хелмно». Она мгновенно вцепилась в мужчину, который это слово произнес.

– Что произошло в Хелмно?

– Говорят, лагерь полностью закрыли.

– Полностью? А рабочие?

– Убиты.

– Убиты?

Мужчина провел рукой по горлу, и Эстер пошатнулась. Но тут он добавил:

– Все, кроме небольшой группы. Их оставили зачищать следы. Человек пятьдесят. Парни из Лодзи.

– Пятьдесят?!

Эстер ухватилась за эту мысль. Пятьдесят человек! Из Лодзи! Этого было достаточно для надежды. Она лелеяла эту надежду рядом с известиями о вторжении союзников в Германию и русских в Польшу. Эта мысль грела ее больше, чем мысли об освобождении Парижа или Брюсселя. Она представляла, как Филипп с друзьями работает в лесу в Хелмно. Она понимала: это тяжелая, горькая работа. Она слышала, чем приходилось заниматься зондеркоманде в Биркенау, и ей была ненавистна мысль, что ее доброму, нежному мужу приходится сжигать тела погибших. Но если он жив, она сумеет облегчить его боль, а он облегчит ту боль, что причинил ей Биркенау. Вместе они исцелят свои души и тела. Это произойдет не скоро, но случится обязательно.

На прошлой неделе мужчины у ограды сообщили им, что русские взяли Варшаву. Ана разрыдалась. Эстер обняла подругу. По последним известиям, муж и старший сын Аны находились в Варшаве, но она не знала, удалось ли им пережить восстание. Говорили, что некоторым удалось бежать по подземным туннелям и тайным тропам, и этого тоже было достаточно для надежды.

Теперь Красная армия продвигалась на Краков, а оттуда на Освенцим – всего три километра. Немцы, переехавшие туда, эвакуировались, и Освенцим превратился в город-призрак. Русские могли уже появиться там. Эстер оставалось лишь молиться, чтобы они не остались там, в красивых, пустых домах с германскими удобствами, а пришли сюда, в ад. Они слышали, что уже освободили лагерь Майданек. Отступавшие немцы подожгли все постройки, прямо с заключенными, поэтому все были настороже. Впрочем, сейчас у акушерок были другие заботы.

– Этот ребенок меня разорвет, – рыдала Маргарита. – Он разорвет меня надвое!

Она уперлась руками в стену, и красивая картинка с деревом упала на пол. Эстер наклонилась и подобрала ее.

– Вовсе нет, – спокойно ответила Ана. – Тебе просто кажется. Если тебя это утешит, то ребенку сейчас тоже несладко.

– Ох уж эти дети, – прошипела Маргарита сквозь стиснутые зубы.

Эстер погладила ее по руке. Когда схватка прошла, роженица смогла немного передохнуть.

Наоми, сидевшая на полу и баюкавшая Исаака, сказала:

– Может быть, ребенок не хочет появляться на свет, пока мир не освободится?

– Тогда скажите этим чертовым русским, чтобы они поторопились, – простонала Маргарита, и тело ее содрогнулось.

– Акушерский блок, доклад! – раздался громкий голос, и Эстер со страхом посмотрела на Ану.

Поверку не проводили уже несколько дней. Многие эсэсовцы бежали, воспользовавшись возможностью сопровождать заключенных, которых отправляли на запад. Мандель уехала перед Рождеством, а Грезе – на прошлой неделе, а оставшимся охранникам не хватало убежденного садизма этих женщин. Теперь патрулировали только Канаду, где по-прежнему работала Наоми и ее подруги. Они продолжали разбирать имущество последних жертв газовых камер. Работала еще и кухня.

Но сейчас у барака раздались зловещие шаги – под тяжелыми сапогами хрустел ледок. Те, кого не разбудили крики бедной Маргариты, проснулись и сели, ничего не понимая.

– Доклад! Выходите, дамы! Пора покидать лагерь!

Покидать лагерь!

В бараках запылали факелы, свет их метался по рисункам детей, давно погибших в газовых камерах. Глаза пятидесяти женщин лихорадочно блестели. Эстер увидела, как Наоми пытается спрятать Исаака, но охранники спешили и ни на кого не обращали внимания.

– Выходите!

– Куда? – спросила Эстер.

– На запад.

– Но поезда не ходят.

Охранник громко расхохотался.

– Отличная тренировка для твоих ног, еврейка. Мы выдвигаемся на вокзалы в Гляйвице и Водзиславе-Слонском.

– Но это же очень далеко! – воскликнул кто-то.

– Вот почему нужно торопиться! На выход!

Эсэсовец терял терпение. Он уже потянулся за автоматом. Но за дверями стояла черная ночь, а земля была покрыта снегом. Женщины мешкали.

– Не нравится холод? – рявкнул эсэсовец. – Что ж, тогда мы вас согреем! Ауфзеерин, спички, пожалуйста.

Все зашевелились. Какой бы жуткой ни казалась ночь, никто не хотел сгореть, как несчастные узники Майданека. Женщины принялись закутываться в одеяла и выбираться на улицу. Эстер посмотрела на Ану, та – на Маргариту и выступила вперед.

– Эта женщина не может идти. Она рожает.

Охранник оглядел ее с головы до ног.

– Отлично. Она остается. И все, кто слишком слаб, чтобы подняться. Остальные…

– Они не могут остаться одни, – настаивала Ана. – Я остаюсь с ними.

– Ты?! – охранник осклабился. – Ты хочешь остаться здесь? С ними?

– Это мои пациенты.

– Они уже мертвы. Электричество отключили, воду тоже. Здесь нет ни топлива, ни пищи. Никто не защитит вас от красных. Вы слышали, что они делают с женщинами? Если думаешь, что они вас спасут, подумай получше. С нами тебе будет гораздо лучше.

Ана покосилась на Эстер, и та мгновенно ее поняла: что может быть хуже этого? Но кто мог представить такое, пока не оказался здесь? И кто она, чтобы судить? Холодок пробежал по ее спине при мысли, что «освободители» могут бросить ее в новый ад, но Ана напомнила себе, что слышит слова нациста. Все они жили под влиянием геббельсовской машины лжи. Если этот идиот-охранник действительно считает, что «защищает»