Общество сознания Ч - Александр Сегень

- Во-во, и я от дыма плачу, - сказал отец Василий, заметив, как он утирает глаза. - Кто напустил? Эй, звонарь! - окликнул он Полупятова, уже направлявшегося с колоколом в руках на колокольню. - Ты что, сырых дров в печку заправил?

- Не-е-ет, - заморгал Полупятов, боясь, что ему запретят быть сегодня звонарем.

- Ну как же "нет"?! Дыму-то сколько в храме!

- Отец Василий, это не он, - вдруг вступилась за Полупятова одна из старушек, Прасковья. - Это матушка зачем-то приволокла охапку сырых поленьев и сама в печь всупонила.

- Матушка! - Отец Василий оглянулся в поисках своей супруги. - Наталья Константиновна! Ты что же это, свет мой ясный?

- Прости, отец Василий, бес попутал, - взмолилась матушка. - Сейчас унесу.

- Ладно уж, Вячеслав отнесет. А ты, Алексей, можешь идти на колокольню. Да смотри звони размеренно, но не медленно. Вот так: бом-раз-два, бом-раз-два, бом-раз-два! Понял?

- Сделаем! - обрадованно поспешил выполнять свое ценное поручение Полупятов.

Вячеслав отправился утаскивать сырые дрова, хотя бес, попутавший матушку, уже сделал свое дело - едкий голубой дым, слоями распространившись по храму, долго еще будет щипать глаза, особенно если еще и трогательные мысли голову щекочут.

Храм заполнялся народом, прошел слух, что целый автобус из окрестных сел и деревень привезли. Особенное оживление вызвал приезд местночтимой знаменитости Анны Афанасьевны, восьмидесятилетней старушки, которая в молодости пела в этом храме и славилась на всю округу. Она с достоинством заняла свое место на "крылосе" и принялась умело разбирать разложенные на поставце книги для пения. Чижов, матушка Наталья Константиновна, Прасковья и Мария пристроились к ней, ожидая особенных указаний. Потом появился из алтаря отец Василий и стал распределять, кому что нести. Чижову досталась хоругвь, матушке - икона Воскресения, Анне Афанасьевне дали фонарь, Вячеславу - большую свечу, Ладе - свечу поменьше.

- А где Бедокуров? - спросил батюшка. - А, вот вы. Возьмите вторую хоругвь, она очень тяжелая, а вы здоровяк.

Чижова резануло, что батюшка подчеркнул крепость белокуровского телосложения в противовес не очень крепкому телосложению Чижова, но и порадовало то, как отец Василий ошибся в произнесении фамилии главного редактора "Бестии". Точно, что он Бедокуров! Даже этот едкий дым стал казаться набедокуренным Белокуровым, а не матушкой.

Выстроились, отец Василий снова поспешил в алтарь. Стали ждать колокольного звона. Наступила торжественная тишина. И вот - бом, бом, бом зазвенел Полупятов, распахнулись Царские врата, из алтаря вышел дорогой батюшка с крестом и фимиамом, громко запел:

- Воскресение Твое, Христе Спасе, ангели поют на небесах, и нас на земли сподоби чистым сердцем Тебе славити!

Крестный ход тронулся за Анной Афанасьевной, несущей фонарь с горящей внутри него свечой, за ней - матушка с иконой, Чижов и Белокуров с хоругвями, отец Василий, за ними - все остальные. Выходя из храма с пением тропаря, Чижов глянул на второго хоругвеносца, и Белокуров тоже посмотрел на него. И невольно оба улыбнулись друг другу. Потом шли вокруг храма, продолжая петь взволнованными голосами, и Чижов уже мысленно молился обо всем хорошем, что было задумано: о том, чтобы отец Василий и матушка Наталья оказались венчанными, чтобы поединок с Белокуровым прошел бескровно, чтобы в следующее воскресенье отец Василий повенчал Чижова и рабу Божью Елизавету...

Обойдя вокруг церкви, остановились у затворенных врат, словно в преддверии Гроба Господня. Ветер с реки раскачивал хоругви, трепал пламя свечей. Отец Василий встал спиной к вратам храма, помолчал немного и радостно запел:

- Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав!

И все подхватили эту песнь, возвещающую о том, что воскрес Спаситель наш, Он снова с нами - встречайте! встречайте Его!

Чижов и Белокуров снова переглянулись и снова улыбнулись друг другу. На жену-изменщицу у Василия Васильевича пока еще не хватало силы и радости посмотреть.

Отец Василий стал читать "Да воскреснет Бог и расточатся врази Его...", а все люди на каждый стих отвечали пением "Христос воскресе из мертвых...". Наконец батюшка движением креста начертал крестное знамение на вратах храма, отворил их и повел крестный ход за собой внутрь. Подойдя к правому клиросу, Чижов вставил древко хоругви в ячейку, а сам отправился на клирос вместе с Анной Афанасьевной, матушкой, Прасковьей и Марьей, начался канон Иоанна Дамаскина. Сейчас все существо Василия Васильевича было охвачено пасхальной радостью, по сравнению с которой и измена жены, и завтрашняя дуэль, и даже невенчанность отца Василия и Натальи Константиновны - все казалось мелким пустяком. На каждое приветствие отца Василия "Христос воскресе!" Чижов громко и счастливо отвечал: "Воистину воскресе!" Потом было пропето "Друг друга обымем, рцем: братие! и ненавидящим нас простим вся воскресением!", и все стали целоваться. Расцеловавшись с батюшкой, матушкой, Анной Афанасьевной, Прасковьей и Марьей, Чижов почувствовал такое сильное умиление, что сошел с клироса, шагнул прямо к Белокурову и сказал ему:

- Христос воскресе, Борис!

- Воистину воскресе... - растерянно и растроганно пробормотал в ответ Белокуров и троекратно облобызался со своим завтрашним соперником, и Чижов только теперь почему-то обратил внимание на то, что он сбрил свои роскошные усы.

- Христос воскресе, Ладушка, - подошел Василий Васильевич к жене-изменнице, обнимая ее и целуя. Сейчас он чувствовал себя не ее мужем и даже не Василием Чижовым, а служителем Солнца Правды, облаченным в красный пасхальный стихарь.

Жена так взволновалась, что даже не смогла четко вымолвить свое "Воистину воскресе". Ее волнение тронуло его душу, и, возвращаясь на клирос, он шептал себе: "Мы повенчаемся!"

Отец Василий принялся читать слово Иоанна Златоуста, Чижов вслушивался в него как никогда. Богатые и нищие днесь становятся друг против друга и с целованием вместе радуются воскресшему Христу, постившиеся и непостившиеся, усердные и ленивые, твердые и шаткие, верные и неверные, обманутые мужья и коварные любовники...

- Где, смерть, твое жало? Где твоя, аде, победа? - возглашал батюшка. - Воскресе Христос, и ты низвергся еси! Воскресе Христос, и падоша демони! Воскресе Христос, и радуются ангели! Воскресе Христос, и жизнь жительствует!..

За окончанием утрени последовало совершение часов и литургии, и время летело незаметно, как всегда бывало в пасхальную ночь. Чижов читал и пел на клиросе вместе с женщинами, зная, что голос его красиво распространяется по храму и что Белокуров и жена слышат его. Что же они сейчас чувствуют оба? И почему он сбрил усы?..

С этих сбритых белокуровских усов стало зарождаться в Чижове новое нехорошее чувство. Мелкое, оно елозило где-то далеко за спиной, будто хлебная крошка в постели, которую все никак не можешь стряхнуть, потому что для этого надобно проснуться, встать и перестелить простыню. Что-то уж очень подозрительное отдаленно мерещилось Василию Васильевичу в белокуровском акте сбривания усов. Зачем? Почему? Может быть, целуя его на грешном ложе, она спрашивала: "А ты можешь ради меня сбрить свои шикарные усищи?" Он гнал от себя видения, страдая оттого, что они посещают его именно в такие минуты праздника и чистоты, света и радости, но они снова возвращались к нему, словно неотвязчивые мошки.

Он вспомнил про клевету Вячеслава и, когда выпадало отдыхать от чтения и пения, когда должны были петь только женщины, горячо молился: "Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий! Ради светлого Воскресения Твоего соделай так, чтобы батюшка и матушка были повенчаны. И тогда гармония мира восстановится! Сделай так, милостивый Боже, молю Тя!"

Он знал, что Бог слышит его молитву, но не знал, заслужил ли он, чтобы Бог ее исполнил.

Потом он выходил читать, стоя пред всеми, Символ веры. Это ему удавалось с успехом и в предыдущие пасхи, но сегодня был особенный случай: он впервые был облачен в стихарь, а лицом к лицу пред ним стояли жена и ее любовник, и он не имел права сбиться, не имел права плохо пропеть утверждение Истины. Во время пения он заметил, что Белокуров и Лада стоят поодаль друг от друга, заметил также и то, что сбоку от Белокурова стоит какая-то красивая женщина, явно из богатеньких, и то и дело с нескрываемым любованием поглядывает на издателя "Бестии". Многие из тех, кто стоял в храме, подпевали, как и положено в таких случаях, но ни Белокуров, ни стоявшая рядом с ним красотка явно не знали слов Символа веры, и, когда, закончив, Василий Васильевич возвратился на клирос, первое, что подумалось, было: "В том-то и дело, что ты издатель "Бестии", а не "Мессии"!"

Потом он еще раз выходил читать пред всеми - "Отче наш". И на сей раз Белокуров подпевал. Хоть эту-то молитву знал газетчик! И то слава Богу! Снова вернувшись на клирос, Чижов стал вспоминать все доброе и хорошее, что было связано в его жизни с именем Белокурова до того, как случилось несчастье. Каждый свежий номер "Бестии", прочитывавшийся от корки до корки, разнообразие чувств, вспыхивавших в душе после каждой статьи, хотя, конечно, много попадалось и слабых материалов... Боже, насколько было бы легче, если бы она изменила ему с каким-нибудь гнусным "московским комсомолишкой". Или даже с "независькой"! С Лимоновым, с Дугиным! Только не с Белокуровым!