Монахиня Адель из Ада - Анита Фрэй

Фросеньку будущий граф отговорил от мести капитану, велел ждать более удобного случая. Жаль было отца её, инвалида, вдруг какую ошибку допустит дочка, не дождётся ведь калека её домой, и похоронить-то будет его некому! А своих родителей Пётр Сергеевич постепенно начал ненавидеть, ещё больше, чем себя, ведь они сподобились угробить их с Авдотьей союз, убили несусветную любовь, которая раз в тыщу лет случается! Словом, потерял он всю нежность к родителсям, которая была у него раньше.

Скрытая неприязнь к родителям росла. В один прекрасный день надоело сыну неудачников наблюдать, как пустеет ящичек с деньгами в лавке, забрал он как-то вечерочком весь остаток из кассы и был таков.

Отца с матерью поступок сына на тот свет загнал — оба умерли от удара, почти одновременно. А сын, сняв на похищенные денежки подвал, купил себе два камзола, десяток кружевных рубах, туфли с перламутровыми пряжками да и ещё много чего. На оставшиеся купюры бумажку фальшивую выправил у нотариуса, назвавшись дальним родственником генерала и потомственного дворянина Скобелева. При Николае Первом таких героев пруд пруди в России проживало, ибо времена были не менее героические, чем при его задушенном отце, Павле Первом.

Нотариус был выбран не случайный: именно он оформлял бумаги по продаже болотниковского имения. Пётр Сергеевич разыскал его, использовал в своих целях и… Подсыпал в водку яду! А вся округа потом судачила: мол, пьяница был нотариус, вот сердце и не выдержало…

Глава 17 Трудновыполнимое задание

С кончиной нотариуса на руках Петра Сергеевича новая кровь появилась. Но убийцей он себя не считал. Не суди, да не судим будешь! Если царским сыновьям можно в сговорах участвовать, отцов шарфиками душить, а потом сразу на престол cадиться, то ему, маленькому человеку, и не такие фокусы простительны. Не выкрал бы он денег у родителей-простофиль, те бы всё равно обанкротились, сами сгнили бы в лютой нищете и его сгноили бы, а Дуня так и не узнала бы ничего, ждала бы, плакала. Не хотел он для жены такой судьбы. Он хотел пировать с ней при свечах — как это делают графы с графинями.

Пётр Сергеевич так часто представлял себе их с Авдотьей счастливую семейную жизнь, что ему стало казаться: всё это было, но было давно. Кто-то намеренно разлучил их, сильно позавидовав.

Внезапно пронзила мысль: родители! Эти два влюблённых старых дурака не могли простить ему истинного счастья, которое, возможно, разрослось бы до неимоверности, расширилось бы в целый океан. Невмоготу им было сознавать, что век их на исходе, а ему, их сыну, всё хорошее лишь предстояло.

Зело уверился молодой барин в этом. Потому и совестью не мучился.

Вернуться к Авдотье надеялся граф не с пустыми руками. В столице ведь можно не только в коробейницких лавках зарабатывать. Но сначала надо было капитана навестить, по старой памяти, «спросить дельного совета». А и не у кого больше было спрашивать, кроме как у губителя семьи. Вынул новоявленный сирота из тайника бумажку с адресом, пошёл на то место, исследовал его и выяснил, что за промысел у капитана. Оказалось, что публичный дом, заштатный бордель, дом терпимости. Фросенька правду говорила. О пирожных ей уже давненько не мечталось.

Имея уже не простое, а каменное сердце, Пётр Сергеевич придумал нечеловеческий план. Для начала решил он капитана навестить. Переломил себя, пошёл на поклон к ироду, прикинулся дурачком, поплакался про родителей, попросился в помощники, мол, некуда больше идти: в столице все чужие, а уехать не на что. Капитан сделал вид, что сразу не узнал просителя. Потом фальшиво заулыбался, достал из буфета початую бутылку водки, налил две рюмочки.

— И кем же ты хочешь у меня работать?

— Для начала… зазывалой!

Капитан не усмотрел в прошении ничего дурного. Зазывалой, так зазывалой! Не забыл ещё, видать, в каком образе сам недавно выступал, пока дело своё главное не начал. Теперь уж ясно стало: зазывал он в столицу наивных помещиков, заставлял дешёво продавать имения, покупая невыгодные лавки, а проценты с каждой сделки клал в карман. Хитёр, злыдня!

Но и проситель был не прост, хотя и молод. Пётр Сергеевич хотел не только работу получить, но и отплатить обидчику.

— Отчего ты не воспользовался моим советом? — весело затараторил после рюмки капитан. — Прибыл бы в столицу пораньше, устроился бы в Смольный — для начала простым рабочим…

Пётр Сергеевич вспомнил то предложение, но вспомнил также, почему не принял его: по слухам, в «монастырском институте» кишмя кишели привидения.

Граф рассказал о своих страхах капитану, но тот лишь посмеялся:

— Будешь слушать всё, что люди говорят — пропадёшь! Запомни: верить сейчас никому нельзя…

— Запомню… — зло прищурившись, процедил проситель.

И снова не почувствовал капитан ничего дурного, не заметил ни капли яда в тоне Петра Сергеевича. Ему тогда было не до разговорных тонкостей: салон любви нуждался в пополнении, требовались новые барышни, девицы чистые, ещё никем не пользованные, а дамочки лёгкого поведения, к которым относилась теперь уже и Фросенька, постепенно переводились в категорию малого спроса, с понижением в жаловании.

— Так вы из Смольного девиц желаете набирать?! Полагаете, хоть одна девица добровольно согласится на побег? Нешто такое возможно?

Капитан снова хмыкнул в прокуренные усы.

— Невозможно. Но тем ценней товар. Первые два месяца буду приплачивать, ибо могут появиться неожиданные расходы. Но в положенный срок спрошу по всей строгости! Бежать не надейся, поймаю — задушу!

Сам-то капитан был хлипкого телосложения, но при нём постоянно находились могучие туполобые слуги. Те задушат.

Гиблое место к тому времени славилось уже не столько привидениями, сколько жёсткими порядками, установленными для девиц: с родителями видеться после особого разрешения, питаться впроголодь, изнурять себя учёбой до обморока, а вставать — чуть ли не с петухами! Холод в дортуарах был такой, что в Петропавловской крепости карцеры теплее. Богатым смолянкам жилось чуть легче, благодаря родительским деньгам. Но правила выхода за пределы учреждения были одинаковыми для всех: только парами, только строем, да и то изредка. Для ежедневных прогулок имелся институтский двор, контролировавшийся воспитательницами и прислугой.

В самом начале, сразу после основания заведения, ещё в екатерининские времена, институтки чувствовали себя истинными барышнями, учёными и благородными. Тогда ещё такого воровства не было, воспитатели не грели руки у императорского камелька и не практиковали издевательств. Ибо сами набирались из благородных. Но всё течёт, всё меняется. Шёл 1830-й год. Не благородную, а казарменную жизнь вели теперь институтки. Врочем, как и вся страна.