Есть что скрывать - Элизабет Джордж

Адаку сказала, что до того, как узнала правду, она никогда не видела нормальные гениталии и не понимала, что с ней сделали. После того как ей исполнилось пятнадцать, а месячные все еще не начались, приемная мать отвела ее к семейному врачу для осмотра. Тогда-то Адаку и узнала правду. Сделать уже ничего было нельзя – прошло слишком много времени.

Она думала, что такая практика существует только у нее на родине. Но потом узнала, что эту жестокую процедуру иногда проводят и здесь, в Великобритании. Поэтому делала все, чтобы это прекратить, и не собиралась останавливаться.

Она сказала: «Я нигерийка. Мы очень гордые люди. Но в прошлом – из-за невежества – мы делали с нашими девочками то, что сделали со мной, когда я была совсем маленькой, что также сделали с моей матерью и ее матерью. Так было принято у нашего народа, и поскольку мою мать тоже обрезали, она не могла поступить иначе, кроме как передать дальше то, что считала «традицией». Но когда мне было семь лет, она умерла при родах, и меня отдали тете, сестре отца. Ребенка, рожая которого умерла моя мать, тоже отправили со мной. Отец считал, что не сможет о нас позаботиться, и, как выяснилось, тетя тоже не смогла. У нее было семь своих детей, и она отдала нас в католический приют. Нам повезло. Нас удочерили и привезли в Великобританию. Мне было восемь, я была здорова, и никому не пришло в голову проверить мои гениталии. Зачем? Никто ничего не знал, и правда открылась только потом, когда я была уже подростком. Я не знаю, кто меня обрезал. Знаю только, что в местах, где до сих пор калечат женщин, через это проходят почти все. Повторяю: это делают женщины с женщинами. Чтобы мы были целомудренными. Чтобы избавить наши тела от тех частей, которые предназначены для того, чтобы мы могли испытать удовольствие от секса. Мы не должны познать это удовольствие, поскольку, по мнению многих мужчин племени, это повышает вероятность супружеской измены. Но я хочу, чтобы вы знали: то, что со мной сотворили, сделало мою жизнь почти невыносимой, и я часто чувствую себя половиной того человека, которым должна быть».

Нарисса остановила запись на кадре с лицом Адаку, лицом Тео Бонтемпи. Барбара обнаружила, что не может оторвать от нее взгляд. Она пыталась понять, что могла чувствовать эта женщина, описывая девочкам, что с ней произошло. На первый взгляд она была абсолютно спокойной. Что касается гнева, ярости, отчаяния и других сильных чувств, казалось, в этой женщине они иссякли много лет назад. В таком случае у нее могло остаться лишь желание говорить с теми, кого тоже искалечили, с теми, кто подвергался такому риску, и с теми, кто по-прежнему настаивал на обязательности процедуры, потому что в противном случае этот ребенок, девочка, жена могут выйти за пределы той роли, которую назначил им муж.

– Что происходит с девочками, которые приходят сюда? – спросила Барбара.

– Если девочка в опасности, Завади ее прячет.

– Где?

– В разных домах, разбросанных по всему Лондону. Я их не знаю. Все держится в секрете. Семьи берут девочек и защищают их, пока не будут улажены дела с родителями. – Нарисса начала разбирать оборудование.

Внимание Барбары привлекли слова «улажены дела».

– Что это значит? Кто улаживает дела с родителями? И как?

– Сначала Завади, обычно вместе с социальным работником. Они приходят к родителям и пытаются их образумить, рассказывают о незаконности того, что те задумали. Обычно требуется несколько таких визитов, но если все идет хорошо, девочка может вернуться в свою семью, хотя и продолжает поддерживать контакт с «Домом орхидей».

– А если родители не отказываются от своих планов?

– Да, это проблема. Трудно поверить, что безопасность девочки полностью гарантирована. Но родителей заносят в список для контроля. Они обязаны приходить сюда на собрания. Девочки тоже участвуют в мероприятиях, и родители должны на это согласиться.

– Похоже, что родители теряют контроль над дочерями.

Нарисса отвернулась от своего кейса, куда только что уложила камеру. Ее помощницы вернулись в комнату и начали демонтировать световую и звуковую аппаратуру.

– Думаете, это дает родителям мотив для убийства, да?

– А вы как считаете?

– Я думаю, что большинство людей не хотят неприятностей с полицией. Родители оказались в своего рода ловушке. Между молотом и наковальней. Если они причинят вред дочери, то отправятся в тюрьму. Если причинят вред кому-то еще, результат будет тот же.

Рюкзак, который Тани собрал для сестры, был готов. Теперь ему нужна сама Симисола. Он вернулся в Бронте-хаус, чтобы забрать их. Мама стояла на коленях в кухне; на руках желтые резиновые перчатки, рядом розовое ведро. Она терла линолеум большой губкой.

Мать не заметила, как Тани вошел в квартиру, и не услышала его, и он постарался не обнаруживать себя. В спальне, которую он делил с сестрой, Симисолы не было. Значит, она на рынке. Без своей подруги Лим она больше никуда не ходила. Тани взял рюкзак с вещами сестры. Он не был уверен, что там есть все, что ей может понадобиться, но подумал, что Софи или ее сестра по возможности заполнят пробелы.

Он не хотел, чтобы мать его увидела, и поэтому воспользовался окном. Сначала бросил рюкзак, потом спрыгнул сам. На Ридли-роуд, окутанный смесью из тысячи запахов разных сортов мяса и рыбы, стал пробираться позади прилавков на противоположной от мясной лавки стороне улицы. Он видел, как внутри его отец разделывает гигантскую обезглавленную свинью; один из его помощников наблюдал за ним, а другой тщетно отгонял мух от бараньих ног и других частей туши, лежавших под палящим солнцем.

Тани знал все любимые места Симисолы, и найти ее не составило труда – в большой зале для занятий по украшению тортов, принадлежавшем Маше. Войдя в зал, Тани увидел, что уборка закончена и идет подготовка к вечерним занятиям. Сими стояла у раковины для посуды. Справа от нее на полотенце были расставлены разноцветные миски для смешивания ингредиентов и металлические формы для выпечки. В мисках лежали мерные ложки и чашки разных размеров. Насадки электрических миксеров отражали цвета, выбранные для своих произведений старательными учениками Маши.

В центре комнаты располагался длинный обшарпанный стол зеленого цвета, поверхность которого была усыпана остатками теста и посыпки. Маша ходила вдоль стола, брызгая на него каким-то моющим средством. Вытерев стол, она направилась в другое помещение, вероятно кладовую. Вернулась с многочисленными специями, которые положила в большой округлый карман фартука. Потом заметила Тани.

– Боюсь, следующее занятие только в половине восьмого, да и то все места заняты. Придется подождать до следующей недели.

– Я за Симисолой, – сказал Тани.

Услышав его