Абсолютное Зло и другие парадоксы объективной этики - Илья Свободин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но значит ли это, что правильно «ненасилие»? Нет. Этика, в силу своей обьективности, поневоле ввела в заблуждение множество людей. Впервые призыв к непротивлению злу насилием прозвучал более 2,5 тысяч лет назад из уст мыслителя Будды, а затем был подхвачен христианством и частью гуманистов. Так, согласно писателю Толстому, зло заключается в страданиях, а значит сопротивление злу в конечном счете не уменьшает его, поскольку приносит новое страдание. Свое понимание зла непротивленцы дополнили своим пониманием добра – как смирения, всепрощения и неизменной любви. В итоге, из правильной посылки «зло побеждается не злом, а только добром» они сделали ложные выводы. Чем эта ошибка обернулась в жизни показали годы коммунистического террора – ибо другие понимали под добром нечто иное. Благодушные проповеди о ненасилии не могут остановить немыслимые в мире животных зверства на которые горазд мотивированный гомо-сапиенс. Любые проповеди останутся пустыми словами, пока не определено что такое добро и что такое зло. А это требует договора! Из этих соображений видно, что те, кто отказывается от договора, т.е. носители зла, не вправе претендовать на моральное отношение к себе. Вне договора этика бессильна – как и непротивление злу. Для разумного человека непротивление выглядит скорее покорностью, послушанием, подчинением злу.
Однако провести границу применимости насилия, как вы наверняка помните, не всегда легко. Разделим задачу на две части. Первая – насилие в формальной, публичной сфере свободного общества, в пространстве договора, вторая – в условиях отсутствия договора, например в насильственном обществе.
В первом случае, когда люди совместно ищут нормы и добровольно следуют им, насилия как института не требуется. Однако если среди них есть те, кто отказывается от договора, ответное насилие неизбежно. Отбросим вопрос (само)защиты, он, на мой взгляд, тривиален: агрессия является чрезвычайной ситуацией и неправомерно требовать в этом случае от человека хладнокровной оценки допустимости и уровня ответного насилия. В нормальной жизни ответное насилие принимает форму наказания. Чтобы выяснить его меру, необходимо сперва понять – действительно ли человек отказывается от договора, а вдруг он обьективно не мог следовать норме? Разумеется, мера ответственности зависит от его способности к договору. Здесь полезно вспомнить, что сама она вытекает из способности мыслить, и в оценке этой способности достаточно полагаться на факт общения. Каждый, кто говорит как человек, но ведет себя как животное – гомо-сапиенс, и он полностью отвечает за отказ от договора.
Вы возразите – а так ли это? А вдруг «гомо» не вполне «сапиенс»? Не просто больной индивид, а, скажем, их отдельный вид? Разве не могут существовать дикари не способные понять этику, тем паче следовать ей? Вы правы. Очевидно, существует некая граница между способным к договору гомо-сапиенсом и дикарем, которому эта идея пока недоступна. Свободный человек заинтересован в улучшении мира, включая создание благоприятной среды обитания для неразумных существ, внесение в него максимальной гармонии – что бы под этим ни понималось. А если он использует неразумный мир против его воли, это – лишь неприятное следствие временной необходимости. Однако, неразумный мир может проявлять агрессивность – например нашествие саранчи вполне может потребовать чрезвычайных мер. То же самое относится к дикарям, которые вольны жить как им вздумается до тех пор, пока не мешают свободному обществу, пока они живут где-нибудь подальше.
Далее логично спросить – в чем смысл наказания, если гомо-сапиенса не исправить? Конечно, не в принуждении к договору. Ответное насилие – интересный феномен. У него есть причина, оно – следствие необходимости. И у него есть цель – восстановление справедливости, предотвращение зла. Отсюда и смысл. Это, во-первых, воспитание, включая прощение, если проступок был ошибкой и есть честное раскаяние, во-вторых, изоляция, удаление наказанного за пределы свободного общества, и, в-третьих, его уничтожение. Последнее применимо к тому, кто заведомо недоговороспособен, кто имеет стойкую репутацию лжеца, чья психология или уровень мозгов не позволяют ему стать участником договора, а его изоляция невозможна или нецелесообразна.
Но почему? Разве последнее – не явно чрезмерное насилие? Потому что, как я упомянул выше, отказывающийся от договора отказывается и от права на справедливое отношение к себе. Наказание, таким образом, выводит нас за рамки публичной сферы, что логично, ведь осмысленный отказ от договора несет все признаки особой, чрезвычайной ситуации. Наиболее серьезными случаями таких ситуаций являются внешняя агрессия и систематическая несправедливость внутри общества. Первая требует обороны и последующего наказания агрессора, а вторая превращает наказание в месть. Месть нельзя рассматривать как естественную реакцию на преступление, как его следствие, ведь в природе нет ни мести, ни преступления. Месть – первый шаг к справедливости, и если общество несправедливо, она часто остается единственным выходом для свободного человека, при условии конечно ее соразмерности.
Так мы перешли ко второй части задачи. В отсутствие договора на сцену выходит героическая мораль. Она прямо требует борьбы, включая как ответ на насилие, так и активное противодействие будущему, возможному и вероятному насилию. В частности, если человек не сделал ничего, чтобы предотвратить зло, его бездействие налагает на него ответственность в той мере, в какой обратное было в его силах, включая способность и узнать о зле, и передать это знание дальше. Таким образом, кстати, на всех не желающих задуматься об этике, живущих лишь своими заботами, как этика, так и героическая мораль сообща возлагают ответственность за то зло, что творится в обществе с их молчаливого согласия. Ведь согласитесь, наши беседы не так уж трудны!
Вы скажете – а если враг слишком силен и нет возможности бороться? Да, в истории были периоды столь ужасные, что сделать было нельзя вообще ничего – даже неучастие в зле было равносильно подвигу. Ныне, однако, все не так плохо – у каждого есть немного сил, чтобы делать хоть что-то. За преувеличением сил врага, за преуменьшением собственных, за ссылками на отсутствие ресурсов обычно кроется страх, желание снять с себя ответственность, уклониться от борьбы. История показывает однако, что часто враг казавшийся всемогущим, скажем власть, сыпется как карточный домик потому что сгнил изнутри. Ясная цель и вера в победу – все, что необходимо и достаточно для привлечения сторонников и начала борьбы. Сила врага – это слишком часто следствие собственной слабости, собственного неверия и нежелания действовать.
Как же бороться? Прежде всего, учитывая слепоту героической морали, нам надо вернуть в нашу картину этику. Этика подсказывает цели и, в какой-то мере, средства борьбы. Поскольку путь к свободе лежит только через договор, целью становится создание условий для него. Принудить к договору нельзя, а значит надо сделать так, чтобы люди добровольно захотели договориться. Тут мы опять сталкиваемся с парадоксом – как можно силой привить желание свободы? Наиболее логичный ответ – улучшить людей, воспитать и просветить. Правда делать это придется насильственно, подсказывая и направляя их мысли в нужную сторону. Это хоть и принуждение, но не столько к договору, сколько к отказу от насилия.
Выбор конкретных средств – творческая задача. Можно пытаться действовать убеждением – публиковать статьи, агитировать знакомых или ограничиться воспитанием собственных детей. Однако системную дрессировку, включающую всеобщее образование, СМИ, продажное искусство, социальные и гуманитарные науки, победить таким образом трудно. Улучшение человека требует такого же системного подхода, а значит целью борьбы рано или поздно становится изменение системы, что невозможно без захвата власти.
Вы скажете – но разве это не противозаконно? Да, любая борьба за свободу «противозаконна» – а если еще нет, ее легко сделают таковой при желании. Но ведь законы подобного общества не имеют моральной силы, правильно? Следование им, как и их нарушение, опирается на собственную
