Завет - Эрик ван Ластбадер

Банк занимал роскошное старинное здание в византийском стиле, с галереями и многочисленными обрамленными колоннами узкими сводчатыми окнами; оно было отстроено заново после опустошительного пожара 1514 года. Как многие здания в Венеции, это отличалось богатством тонкой отделки, искусной работы каменными скульптурами и готическими угловыми камнями. Внутри мраморные стены поднимались к куполу, центр которого украшала великолепная мозаичная картина, изображающая венецианский флот под поднятыми парусами.

Браво что-то сказал худощавому господину средних лет за высокой стойкой, закрывавшей проход наверх, и тот передал ему бумажную форму, куда необходимо было внести исключительно номер счета. Браво не понадобилось даже вписывать свое имя, только расшифрованные цифры из записной книжки отца.

Служащий забрал форму и удалился. Он отсутствовал минуты три, не больше. Вернувшись, он открыл дверцу на стойке и пропустил Браво, — но не Дженни. Вежливо и почтительно, но при этом твердо он произнес:

— Надеюсь, вы понимаете, синьорина. Устав банка запрещает доступ к ячейке кому-либо, кроме держателя счета. Видите ли, это вопрос безопасности.

— Я все понимаю, синьор, — улыбнулась Дженни и, обратившись к Браво, добавила: — Я подожду на улице. Поищу нашего приятеля. — Она имела в виду Берио, подозревая, что он все-таки тайком следовал за ними.

Браво кивнул.

— Я скоро вернусь.

Служащий повел его по мраморному полу к лестнице, ведущей в небольшой вестибюль. Они поднялись наверх. Массивная дверь в депозитарий была открыта. Ну конечно, это ведь Венеция. Банковские хранилища здесь размещались не внизу, в подвалах, а наверху, так что им не страшны были регулярные наводнения.

Они прошли в маленький кабинет, один из шести, что располагались по левую руку от входа в холл. Здесь служащий оставил Браво на короткое время, а затем вернулся, держа в руках продолговатый металлический ящичек. Он поставил его на стол перед Браво и сказал:

— Я буду ждать вас снаружи, синьор. Когда закончите, позовите меня.

Он вышел из комнатки, бросив на прощание взгляд через плечо.

Некоторое время Браво молча смотрел перед собой, представляя отца на этом самом месте. Декстер сидел здесь, на этом самом месте, а на столе стоял ящичек с открытой крышкой… Браво протянул обе руки и сжал ящик, как будто металлические стенки до сих пор хранили живое тепло от прикосновений отца. Потом откинул крышку.

Дженни стояла возле входа в банк, укрывшись в тени галереи, и смотрела на залитую солнцем улицу. С деланно скучающим видом прислонившись к одной из колонн, она потягивала из небольшого стаканчика апельсиновый сок, купленный на рынке прямо с лотка. Терпкий вкус свежевыжатого сока был превосходен, но все остальное ей решительно не нравилось. Рыская взглядом по многолюдной площади, Дженни не могла избавиться от ощущения нависшей угрозы. Глухо болели виски, словно невидимый призрак Декса упорно пытался втолковать ей что-то важное.

С каждым днем ей все труднее давалась эта работа. Зачем она только согласилась? Впрочем, ответ был очевиден: об этом попросил Декстер, а отказать ему она не могла. Разве он не доказал, что лучше самой Дженни знает, что ей нужно? Видимо, с его точки зрения лучше всего для нее было защищать Браво. Но реальность зачастую обнаруживает мало общего с любыми логическими построениями. Жизнь наносит нечестные удары. Вот Браверманн Шоу, черт возьми, и оказался таким ударом в поддых. «Так больше продолжаться не может. Когда я решусь рассказать ему? — спросила Дженни у самой себя. — Смирись, — тут сама же и ответила она. — Ничего не выйдет. Расскажешь, и все рухнет у тебя на глазах в ту же самую секунду. Ты потеряешь его навсегда…»

— Нашла Берио?

Она вздрогнула, приходя в себя, и резко обернулась.

— Гм… нет, но это не значит, что он не околачивается где-нибудь поблизости, наблюдая за нами.

— Ну, в конце концов ему ведь приказали охранять нас.

Теперь они направлялись по узким улочкам в Дорсодуро, оставив позади шум толпы. Звуки шагов эхом отражались от стен домов и камней мостовых, призрачные отблески воды пробегали по стенам зданий, искажая цвета.

— Что было в банковской ячейке? — спросила Дженни.

— Сто тысяч долларов.

Она тихонько присвистнула.

— Ничего себе.

— И еще… вот это. — Быстро оглядевшись, Браво извлек «Сиг-Сойер-П220». — Он заряжен патронами 38-го калибра.

У Дженни округлились глаза.

— Черт, да с этой штукой можно выиграть войну!

— Полагаю, именно поэтому он и лежал в ячейке, — ответил Браво, убирая оружие.

— Ты… умеешь им пользоваться? Может быть, лучше я его возьму?

— Дженни, я с сотни шагов попаду в яблоко на твоей голове. — Он рассмеялся. — Можешь быть уверена, отец позаботился об этом. Практики у меня было предостаточно…

На фоне многих других зданий Венеции, по праву гордящейся своими архитектурными чудесами, церковь Сан-Николо казалась совсем скромной и незамысловатой. Основанная в шестом веке генуэзскими переселенцами, она до сих пор всем своим видом напоминала об их исключительной бедности. В четырнадцатом веке церковь более чем своевременно подреставрировали, восстановив в том числе уникальное тройное окно. В пятнадцатом веке пристроили живописную галерею. Но в целом церковь почти не изменилась за прошедшие века.

— Храм, расположенный в тихой заводи бедняцкого квартала, слишком далеко от течения парадной религиозной жизни Венеции, обходили своим вниманием меценаты и богатые прихожане, — рассказывал Браво, пока они с Дженни шагали по узкой улочке. — Постепенно церковь Сан-Николо превратилась в прибежище фанатиков, стекавшихся сюда для умерщвления плоти.

— Но как тогда она вообще сохранилась до сегодняшнего дня?

— Хороший вопрос. Отчасти благодаря средствам, пожертвованным женским монастырем Санта-Марина Маджоре. Монастырь расположен здесь же, рядом с Сан-Николо. По крайней мере, именно на эти деньги церковь реконструировали в четырнадцатом веке.

— Это наверняка обошлось в целое состояние, — заметила Дженни. — Хотела бы я расспросить тех монахинь, как они умудрились провернуть такое великое дело.

Внутри церковь была прекрасна строгой, холодной красотой; роспись кисти Тьеполо, изображающая святого Николая, внушала невольное благоговение. Они стояли под центральной апсидой, увенчанной византийским карнизом седьмого века. В этот ранний час они были почти единственными посетителями церкви, но снова и снова слышали далекое эхо приглушенных голосов, напоминающее плеск воды в каналах, шорох открываемых и закрываемых дверей, шелест шагов по каменному полу.

Браво остановил проходившего мимо священника.

— Простите, святой отец, вы можете что-нибудь сказать об этой монете?

Священник был глубоким стариком, лицо его изрезали многочисленные морщины, и обветренная кожа напоминала искусно выделанную шагрень. Длинные, абсолютно седые волосы и борода остро нуждались в расчесывании, так что он напоминал скорее не служителя церкви, а одного из тех самых нищих, в честь которых получил название квартал. Несмотря на солидный возраст их обладателя, живые черные глаза смотрели на Браво пронзительно, словно заглядывая в самую душу. Священник долго буравил его изучающим взглядом, а потом улыбнулся и взял в руки протянутую монету. По этим рукам никакой наблюдатель не догадался бы о возрасте святого отца: они выглядели так, словно священник был по меньшей мере втрое младше. Собственно говоря, преклонный возраст выдавали лишь морщины на его лице. Прочие печально известные приметы старости начисто отсутствовали.

Священник бегло осмотрел лицевую сторону монеты, затем перевернул ее ловкими, как у фокусника, пальцами, кивнул сам себе и поднял взгляд на Браво. В глубине его глаз, освещенных изнутри неведомым знанием, плескался то ли смех, то ли удовлетворение.

— Пожалуйста, подождите здесь, синьор, — попросил он, склонив голову.

Забрав монету, святой отец исчез за одной из колонн. Наступила тишина. В лучах света кружились оседающие пылинки, солнечные зайчики яркими пятнами рассыпались по мраморному полу, вызывая в воображении охапки свежих цветов на рыночной площади. Мимо, шагая точно в унисон, словно повинуясь заповеданному им Господом неслышному ритму, одна за другой прошествовали три монахини, спрятав руки под черными одеяниями.

— Уверен, что стоило отдавать ему монету? — спросила Дженни.

— Честно говоря, не знаю, — сказал Браво. — Но что сделано, то сделано.

Двое священников, один худощавый и повыше ростом, другой пониже, плотный и круглый, точно винный бочонок, приблизились к ним со стороны северного нефа, о чем-то тихо беседуя. Лица их были низко опущены и оставались в тени.