Колония нескучного режима - Григорий Ряжский

После третьей или четвёртой встречи Прис прекратила общаться с Ниццей на русском. Отныне все разговоры велись исключительно на английском. И во время уроков, и вне их. Об этом они договорились с Триш. Та тоже, и на своих уроках, и вне их, перешла на английский, а на Ниццын русский просто перестала реагировать. Обе они перестали. Ницца поначалу пообижалась-пообижалась, но быстро привыкла, и это ей даже понравилось. Стала приставать к Гвидону и Юлику с английскими словечками и фразочками. Оба, независимо друг от друга, стесняясь своего устойчивого английского нуля при наличии британских жён, отмахивались и порой злились, отсылая девчонку к супругам. Неоднократно, с подходом и без, сёстры предлагали, каждая своему, начать изучать с их помощью английский, но всякий раз натыкались на угрюмое молчание или очередную шутку.

— Не при-го-дит-ся! — отрапортовал Гвидон в адрес Приски. — И меня к вам сроду не пустят, и тут капитализм как бы пока не намечается.

— Хочешь общаться со мной на иностранном, учи немецкий. Тогда смогу соответствовать, — отмахивался Юлик в Тришкин адрес.

Но что касается Ниццы, дело шло. И шло успешно. Одно огорчало на первых порах. Директриса лишила её подхода к инструменту на неделе, так что она не могла самостоятельно осваивать гаммы и играть по нотам. О том, что к воспитаннице применён индивидуальный подход, Клавдия Степановна узнала после того, как сама же дала разрешение ходить по выходным в гости. К скульптору Иконникову и к этой, к пианистке, к Харпер-Шварц, что по музыке. Не хотела пускать, хоть убей.

— Она же «лагерная»! «Зассыха» обычная! Мелкота несерьёзная! На кой ляд она вам сдалась?

Гвидон решил, что пора идти объясняться. Говорить пришлось довольно жестко и слегка на повышенных тонах, так, чтобы поняла.

— Во-первых, — сказал ей Иконников, — оставьте эту вашу лагерную терминологию. Не к лицу директору показательного детского учреждения травмировать воспитанников мерзкими словечками, типа ваших. Во-вторых, почему вы решили, что девочка из детей врагов народа? Никто не давал вам право, уважаемая Клавдия Степановна, оскорблять ребёнка, приписывая ему неизвестно откуда взятую вами глупость. Кто кому враг, а кто друг, не вам решать. Есть факты? На стол! Лично у меня другие факты, вот так! — Это он сказал, находясь в крайней степени раздражения. Так сказал, на всякий случай. Ну не мог больше спокойно общаться с этой дурой, не получалось. Заодно подумал, что та струсит и даст задний ход. По глазам увидел, что, похоже, так и получается. — И в-третьих, — продолжил он, близясь к финалу обдурения директрисы. — Воспитанница Наталья Гражданкина не просто ребёнок. Она образ. Закреплённый в бронзе. Кстати, вместе с вами. В обнимку. И это свершившийся факт. Всеми утверждённый. Вы что же, полагаете, что можно вот так, огульно, издеваться над образом сирот? Над символом ребёнка войны?

Клавдия Степановна растерялась вконец. Контраргументам типа «зассыха» она ещё могла как-то противостоять. Но что касается последних доводов, приведённых скульптором, то здесь получался полный с её стороны пас. Полный и окончательный. А Гвидон под самый конец ещё пуганул — так, чтобы надёжно отпускали по выходным и выделили время на инструмент.

— Будет продолжаться — возьму и удочерю Гражданкину. И узнают все тогда о ваших художествах! И уже от меня, а не от кого-нибудь! Вам это надо?

Когда Сева Штерингас вместе с Ниццей вернулся к Юлику, то сразу понял, что там уже выпивают не по первой. Оба были печально нетрезвы, и это было сразу видно.

— Будешь? — спросил Юлик, кивнув на мутную бутыль. — Мы хорошего человека поминаем.

— А ехать? — с сомнением в голосе спросил Сева. — Как же потом-то?

— А ты не ехай, — за всех решила Ницца, — утром поедешь. И я не поеду. И меня отвезёшь рано-рано, тогда никто не чухнется. Я тоже хорошего человека поминать хочу, — она посмотрела на всех по очереди, остановила взгляд на Харпере, подскочила к нему вприпрыжку и бухнулась на колени. — Дядь Джон, здравствуй!

— Здравствуй, милая, — растроганно ответил начинающий уже основательно пьянеть Харпер, — не забыла меня?

— Не-а! — Она кивнула на камин. — А самовар делать будем?

У Юлика сжалось сердце. Потому что никто из находившихся сейчас в этой мастерской не мог и подумать, что Ницца только что совершила прыжок на колени к собственному отцу. Никто, кроме него самого.

— Сев, — обратился он к Штерингасу, — а ты ночевать и правда оставайся. Места много. Да ещё на воздухе. Не стесняйся, братец. А пока давай выпей с нами, а потом вместе с Ниццей соорудите самовар в камине. На шишках. А я пока пожрать соображу. Картошечка с лучком. На сале. И шпроты. Годится?

— Годится! — первой громко отозвалась Ницца.

— Годится, — согласился Сева.

— Годится… — добавил Джон. И подумал, что завтра нужно будет сходить к своему второму зятю, Гвидону. И тоже помянуть с ним Нору. И уже не впопыхах, а так, как они это делают сейчас, в доме его первого зятя, Юлия Шварца. По-доброму. Не спеша. С картошечкой на сале и лучком. И самоваром в камине, на шишках. А ещё подумал, что никуда не хочет уезжать. Ни на какой Университетский проспект, даже когда завершат отделку и пропишут. И что скоро вернутся девочки. А там и до весны рукой подать. И будет тепло. И, возможно, тогда ему не придёт больше в голову вывернуть наружу часовой механизм, чтобы остановились стрелки…

Прис и Тришу, прилетавших через полторы недели после того, как их отец обосновался в Жиже, вызвался встретить Сева. Отвезти-привезти. Плюс поместится кто-то один из мужей и чемоданы. Больше места в «Победе» все равно не хватило бы. Юлик прикинул и решил, что так не сложится. Тем более что Джон тоже хотел быть в аэропорту, ему не терпелось увидеть дочерей как можно раньше, в первую минуту прибытия. Шварц решил, нужно сделать так — отправить жён в одной машине с отцом, в Севиной, пусть наговорятся и нарадуются, пока едут, ну и немного успокоятся. А разделять их никак нельзя. А сам он — следом. Гвидон — как захочет, его дело. Наверное, тоже сам доберётся вдогонку. Харпер понёс его предложение через овраг. Там нашли его вполне разумным. Утром, в день прилёта, Джон с Юликом засветло засобирались в город. Юлик подобрал тестю свежую рубашку, свитер, из своих, хоть и под пальто, но все-таки потом получится нарядно. Предложил сменить обувь. Тоже нашлись подходящего размера скороходы. Ну и на голову что-нибудь.

— Понимаю, что память, — деликатно намекнул он Джону, — но только не сегодня. На потом оставь. Вот будешь снег расчищать у дома, тогда и нацепишь щукариху эту свою. А перед девочками неловко в такой хламиде. Так или нет?

В городе их подхватил Штерингас, дальше они добрались без приключений. Гвидон уже был на месте. Встали как обычно, по разные стороны от ограждающего турникета. Джон, заметно нервничая, перемещался от одного мужа к другому. Когда объявили приземление, отошёл в сторону и стал напряжённо всматриваться. Дождавшись момента, когда потекла первая слабая струйка пассажиров, закусил губу и стал сканировать взглядом каждого в потоке выходящих. А когда увидел обеих, прокусил губу насквозь, но боли не почувствовал. И узнал сразу. И замер, не веря, что это с ним, здесь и сейчас. И не смог сдвинуть себя с места. А мужики уже стояли, обхватив каждый свою. Тоже как статуи. Молча. И прижимали крепко-крепко. Эта встреча была особенной. И все они это знали. Поэтому в первую минуту обошлись без лишних слов. Сева оттаскивал чемоданы в общий угол. Поближе к неподвижно стоящему чуть поодаль мужчине, лет шестидесяти с небольшим, в драповом пальто, в вязаной спортивной Юликовой шапочке и в его же кожаных коричневых туфлях, в цвет шарфа. Внезапно обе, оторвавшись от мужей, одновременно посмотрели туда, где Сева складировал их багаж. И обе медленно пошли туда… где ждал их, не находя себе места, их отец, Джон Ли Харпер. Пошевелить в этот момент он сумел одними лишь губами… И прошептал:

— Девочки… Девочки мои…

Потом они долго стояли, втроём… приникнув друг к другу и не произнося ненужных слов, с мокрыми глазами… от слёз, набравшихся за долгие двенадцать лет разлуки, которую уготовила им назначенная чужими людьми фортуна… Потом сёстры плакали, одновременно, но не навзрыд… почти безмолвно и одинаково печально, словно стояло за этой встречей ещё нечто, о чём не нужно было сговариваться и даже просто говорить… потому что в этот миг это нечто, трепетно соединявшее отца и дочерей в единый крепкий узел… не давало пролиться другим их слезам, полноводным и торжествующим, радостным и немерено счастливым, тем, какие они мечтали бы пролить, но уже не могли…

Мужики молча смотрели и ждали. А когда трое оторвались друг от друга и Прис с сестрой отступили от Джона на шаг, чтобы теперь, утерев наспех глаза, рассмотреть отца лучше, оба, не сговариваясь, кивнули Штерингасу, забирай их всех, мол, веди к машине, а мы вещи подтащим. И подхватили багаж.