Колония нескучного режима - Григорий Ряжский

Харпер застонал и обхватил голову руками. Он знал, что способ унять эту боль всего один. Покончить с ней раз и навсегда. Теперь это просто. Теперь можно. Теперь его трудно будет остановить. Пусть только вернутся девочки. Прис и Триш. Он должен их увидеть. И посмотреть в их глаза. И обнять. И, быть может, проститься…

Джон добрался до тахты и рухнул на спину. До двух часов он пролежал пластом. Не мог оторвать голову от подушки. Провалиться в темноту и забыться тоже не получалось. Затем боль отпустила, внезапно, как и началась. Он поднялся, кое-как добрёл до умывальника, с трудом отвернул кран, сполоснул лицо холодной водой и сел на стул. Ничего не хотелось. И тогда он решил, что всё же лучший для него вариант — это превозмочь себя, собраться и уехать в Жижу. Другого места, на которое он сейчас мог бы сменить это, всё равно в его жизни не было. А так была маленькая, но цель. Движение. Пускай на время, но уход от самого себя. Вдруг понял, что не знает дорогу. Оттуда вёз Шварц, и это был путь кривой и не короткий. Помнилось, что был автобус, электропоезд, вокзал. А ещё они шли от Жижи пешком, до маленького русского городка, сплошь состоящего из покосившихся деревянных домов, полуразрушенных православных соборов и центральной площади с автобусной остановкой и памятником Ленину напротив, свежевыкрашенным золотой краской.

— Не найду, — решил Джон, — не разберусь один.

Тут ему пришло в голову, что можно позвонить Мире Борисовне — Шварц снабдил телефоном на всякий пожарный. Или милому молодому человеку, Всеволоду, кажется. Тот тоже сказал, если что, звоните. И написал номер, когда прощались в прошлый раз. Он подумал и сначала позвонил на Серпуховку. Там не ответили. Тогда набрал Севу. Тот ответил и звонку явно обрадовался. Харпер извинился и попросил объяснить, как без машины он мог бы добраться до Жижи.

— Боюсь, не скажу, — ответил Сева, но для чего же такие сложности затевать, ведь можно и на машине. У него есть время, и он с удовольствием прокатится вместе с Джоном в эту милую деревню, к приятным людям.

Они встретились на Октябрьской и тронулись по Ленинскому проспекту в сторону Киевского шоссе. Когда проезжали недавно отстроенный Университетский проспект, Джон кивнул на большой кирпичный дом:

— В этом доме я должен иметь прописку. Квартиру дали. Комната и кухня. И балкон во двор.

Сева удовлетворённо кивнул и нажал на педаль газа. В Жижу добрались, когда уже основательно стемнело. Снегу было немного, и по невысокому снежному насту им удалось докатить почти до самого дома Шварца. Ирод встретил гостей привычным грозным лаем. Но сразу признал Харпера, как только тот выбрался из машины. Юлик был дома, работал в мастерской. Он услышал Ирода, накинул полушубок и вышел на крыльцо. Увидев, кто приехал, расплылся в улыбке:

— Наконец-то! Я уж и не знал что думать! Какого чёрта так долго не ехал! И Сева с тобой? Вдвойне приятно. Давайте, ребятки, давайте, проходите, хватит мне в дом морозу напускать!

— А Ницца здесь? — поздоровавшись, спросил у Юлика Сева. — Сегодня же выходной вроде.

— Днём была у Иконниковых. Видел, как шла туда, — он махнул рукой на окно, через которое виднелся дом с тонкой струйкой дыма над крышей. — А сейчас не знаю. Может, всё ещё там. Что, соскучился?

Сева замялся:

— Да нет, просто она такая весёлая… смешная. Думал, снова с ней поиграем. Раз уж приехал к вам.

— Ну, так давай, сходи за ней и позови сюда. Пусть чаю выпьет с нами. Я сейчас самовар поставлю. Прямо в камине запалю, в мастерской.

— Да? Вы думаете, это прилично?

— Иди-иди, молодой человек. И без Ниццы не возвращайся. А мы покамест с тестем тёти-Марусиной мутненькой освежимся, — он призывно кивнул Джону: — Да, Джон?

— Может, тогда Гвидона тоже пригласим? — слегка удивился Харпер. — Почему только девочку? Вместе и посидим с твоим самоваром. Он уже сказал тебе про…? — Джон оборвал себя на полуслове и замолчал.

Юлик пожевал губу и после небольшой заминки произнёс:

— Понимаешь, Джон, как бы тебе это объяснить… У нас с Гвидоном… Ну, он и я… В общем, мы не общаемся. Уже довольно давно. И не планируем наше общение возобновлять… Как-то вот так… — В это время Сева уже успел одеться по новой и вышел за дверь. А до Шварца долетел второй вопрос, заданный Джоном, и он переспросил: — Подожди, а что он должен был сказать? Ты о чём?

— Я о том, что Норы больше нет. И ребёнка Гвидона — тоже. О том, что они погибли в автомобильной катастрофе. В Лондоне. Оба.

— А девочки? Девочки?!! — быстро спросил Шварц, с изменившимся лицом. — Сама Приска и Триш? — почти крикнул он. — С ними что???

— Патриши в машине не было. Прис сейчас здорова.

Юлик ощутил, как твердый ком, образовавшийся в пищеводе, скатился в ноги, освободив по пути грудь и живот. Но от этого сами ноги внезапно стали чужими и неподъёмными, как будто разом окаменели. Он с трудом передвинул конечности, добрался до ближайшего стула и сел.

— Господи Боже… Они ведь только о ней и говорили с утра до вечера. О Норе… Как же так… Твоя жена погибла… В голове не укладывается… — Он поднял глаза и вперил их в темноту за окном, нарушаемую лишь светом из окон дома напротив. Подбородок его заметно подрагивал: — Когда?

— В декабре, — ответил Джон.

— Почему не было известно раньше?

— Не знаю, — без выражения на лице ответил тесть, — теперь это не имеет значения. И сорок дней прошло. Она уже на месте… В обители…

— Ужас… — едва слышно выговорил Юлик. — Просто ужас. Не знаю, что сказать, Джон. Честное слово, не знаю. Может… помянем?.. Нору… твою жену…

— Давай, — согласился Харпер. — Мне больше не с кем. С тобой только и с Гвидоном.

Шварц промолчал, сделав вид, что не услышал последних слов.

— Идём в мастерскую, там нальём…

Дважды обогнув по снегу овраг, Сева дошёл до дома Иконниковых. Постучал. Гвидон вышел, осмотрел пришельца и спросил:

— Кого ищем, юноша?

— Извините, — ответил Штерингас. — Вы, наверное, Гвидон Матвеевич, да? А Ницца сейчас не у вас случайно? Не ушла ещё? Я Сева. Всеволод. Штерингас. Я вам ещё звонил насчёт того, что папа ваш на свободе, помните? То есть, простите, не ваш, а девушек ваших.

— A-а, это вы тот Сева? Спасибо, что позвонили. Конечно, помню.

— Я снова Джона Харпера привез, — Сева кивнул на дом Шварца, — а Ницца меня знает. Мы с ней знакомы.

Хозяин одобрительно кивнул, приглашая в дом:

— Ну, раз знает, давай, заходи, — и усмехнулся по-доброму, — она у нас чёрт-те с кем не знакомится. Только с приличными людьми.

Штерингас зашёл в дом. В это время появилась Ницца. Увидев Всеволода, подскочила на месте от радости:

— Ой, Севка! А чего ты так долго к нам не приезжал? Я уже давным-давно соскучилась! — и снова запрыгала на месте. — Ну чего стоишь, как бронзовый истуканчик? Ты чего, железный лом проглотил? — и захохотала своей же шутке. Сева тоже засмеялся в ответ:

— Вот, соскучился, как видишь. Пришёл за тобой. Чай пить. Из самовара. — Он кивнул через плечо. — У Юлий Ефимыча, — и вопросительно посмотрел на Гвидона: — Пойдёмте?

— Ну, Ницца пусть идёт, а я уж нет. Увольте. У меня работа, — без особого выражения на лице отреагировал на приглашение Гвидон. — А это что, Шварц вас за мной прислал?

Сева недоумённо пожал плечами:

— Да нет, это я сам. А что, нужно было спросить?

— Ладно, Сев, я готова, — вынырнула откуда-то уже одетая, в валенках и укутанная в шаль Ницца. — Пошли, — и прощально бросила Иконникову, нарочито по-взрослому: — Гвидон, я ушла. Теперь приду в воскресенье. Приса приедет?

— Сам бы хотел знать, — невнятно пробурчал скульптор и закрыл за ними дверь.

Всю вторую половину лета и осень, вплоть до самого отлёта сестёр в Лондон, Ницца по выходным приходила в Жижу. Начинала обычно со Шварцев, где Триш в течение двух часов занималась с ней на пианино. Прошедшее лето обе они, и Прис, и Триш, как и было договорено, регулярно появлялись в детдоме. Присцилла вела уроки английского, причём класс получился большой, сборный, от старших до малолеток. И всё равно места всем не хватало. Клавдия Степановна помозговала и разбила воспитанников на две группы, так чтобы занятия для каждой из них проходили по разу в неделю. Похожим образом разрешилась и музыкальная тема. Там, правда, дело обстояло и проще, и сложней одновременно. Инструмент был единственным, что отсекало возможность привлечения всех желающих учиться игре на пианино и ограничивало набор лишь десятком воспитанников. Но таких десятков тоже было два. Плюс к тому, инструмент был расписан по часам, для проведения учениками самостоятельных занятий. Ниццу, как единокровную сестру, было решено избавить от этих трудностей. Девочка перешла на индивидуальное положение. После занятий у Триши она огибала овраг и усаживалась перед Приской, чтобы та объяснила ей, чего там такого особенно трудного в этом языке, коли у неё всё так ловко и хорошо получается. Так же считала и Приска, удивляясь тому, насколько живо и хватко усваивает Ницца этот чужой ей язык. Удивлялась, но одновременно отмечала про себя, что иначе не может и быть. Какой же он ей чужой? Дочь англичанина должна, тем более в этом нежном возрасте, нет, просто обязана хватать на лету язык биологического родителя.