Chernovodie - Reshetko

Иван подошел к обласку и, взявшись за носовую распорку, выдернул лодку подальше на берег. В нос мужику шибануло густым, сытным запахом мяса. У Ивана жадно затрепетали ноздри. Лежавший в ногах у хозяйки Лыска поднял голову и внимательно следил за чужаком. Верхняя губа собаки подрагивала, обнажив сахарные клыки; из мощной груди кобеля вырывался глухой сдержанный рык.

– Нельзя, Лыска, нельзя! Свои! – Агафья погладила собаку по широкому лбу. Кобель успокоился и, положив тяжелую голову на передние лапы, внимательно следил за людьми, толпящимися на берегу. Тунгуска воткнула рядом с бортом обласка весло и, придерживая его рукой, с интересом рассматривала людей. Ее широкоскулое лицо с узкими глазами было абсолютно неподвижно, только узкие глаза-щелки тщательно ощупывали каждое лицо покосника.

Бригада тоже с интересом разглядывала гостью.

Наконец Агафья оперлась о весло и встала. Затем шагнув через борт, она ступила в осоку и вышла на сухой берег. Невысокая, крутобедрая и высокогрудая, она крепко стояла на полных, слегка кривоватых ногах, обутых в легкие кожаные чирки.

Ее взгляд с нескрываемым интересом задержался на рыжеволосом Николае, перескочил на Ивана, затем на Степана Ивашова, равнодушно скользнул по лицу Афанасия и Насти.

«Плохо, савсем плохо. Шибко худой люди. Правду Ефимка говорил!» – думала Агафья.

Молодые мужики и холостые парни помимо своей воли жадно рассматривали пышущую здоровьем девушку с толстой черной косой, змеящейся вдоль всей спины. Почувствовав непривычную неловкость под пристальными мужскими взглядами, Агафья утицей переступила с ноги на ногу и тихо невозмутимо сказала:

– Мяса притащила. Берите мяса. Без мяса савсем плохо… Шибко дохлый! – Она нагнулась и сняла мешковину; покосники увидели большую кучу нарезанного плетями мяса.

– Ефимка просил притащить. Хороший мужик Ефимка! – пояснила Агафья.

Иван, стоявший ближе всех к обласку, невольно протянул руку к вороху мяса.

– Бери, бери! – подбодрила тунгуска покосника. – Ха-а-роший мясо, жирный; бык – молодой!

Густой запах свежевяленого мяса распространялся вокруг обласка. Лихорадочным блеском горели у покосников голодные глаза.

– Господи! – почти в горячечном бреду повторяла Настя. – Маленький кусочек, хотя бы маленький кусочек!..

Иван взял сухую плеть мяса и поднес ее к лицу:

– Первый раз вижу такое мясо! – тихо проговорил мужик, обнюхивая, как собака, серую, невзрачную на вид плеть.

– Смотри! – Агафья взяла из кучи сухое мясо и острым ножом разрезала плеть. Серая высохшая корочка окружала розоватую сочную мякоть.

Настя жадно смотрела на мясо и невольно шагнула вперед. Агафья протянула отрезанный кусок женщине:

– Бери, бери, ешь!

Настя схватила поданный ей кусок и, не замечая никого вокруг себя, впилась в него зубами.

Люди зашумели, задвигались, раздались радостные возгласы:

– Живем, мужики… Сколько много добра!.. – покосники прямо косами отрезали себе по куску и тут же рвали его жадно зубами.

Агафья, безошибочно определила старшего и озабоченно спросила у Афанасия:

– Э-э, паря, а комендант тут? Ефимка больно просил не попадаться ему на глаза.

– Щас узнаем! – прожевав кусок, ответил Жучков и окликнул: – Мишка, слетай на стан. Посмотри, Поливанов там или уже ушел. Понял?

– Понял! – и молодой парень бегом припустил на стан, где уже вовсю дымил костер. Мишка пулей долетел до стана.

– Тетка Акулина, тетка Акулина! – звонко окликнул Мишка и, сразу же понизив голос, спросил: – Христосик здесь или ушел?

– Да нет его! – отмахнулась Акулина. – Давно уже ушел.

– Вот и ладушки! – обрадовался парень и с радостью доложил: – Там тунгуска, молодая девка, мясо привезла, мно-о-го!

– Мясо?! – переспросила стряпуха.

– Мясо, мясо! – возбужденно подтвердил посланец и подмигнул стоящему около костра мальчишке. – Живем, Федька! – развернувшись, уже на бегу прокричал: – Побегу, бригадира предупрежу! – Еще не добежав до озера, громко закричал: – Нету Христосика, в поселок ушел!

Жучков улыбнулся:

«Христосик… уже прилипла», – подумал бригадир и с облегчением сказал:

– Вот и ладненько, баба с возу – кобыле легше!

Агафья неподвижно стояла среди покосников, наблюдая, как изголодавшиеся люди рвут мясо зубами. Снова задержала взгляд на Николае Зеверове:

«Шибко рыжий! Ровно смуровский мерин». – Потом перевела взгляд на Ивана Кужелева. Ей понравился молодой коренастый мужик с темным чубом, спадающим на цепкие серые глаза. «Хороший мужик, только шибко худой!»

– Тебя как, девка, зовут? – обратился к нежданной гостье Афанасий.

– Агаша! – односложно ответила охотница.

– Пойдем к нам в гости, Агафья, переночуешь у нас, – пригласил тунгуску бригадир.

– Не-е, паря, мне домой надо!

– Куда ты одна – на ночь глядя! Да и гроза собирается! – попробовал уговорить Агафью Жучков.

За рекой, почти не переставая, погромыхивал гром.

– Пошто одна! Со мной собачки. Спички есть, оленья шкура есть – переночую! – спокойно ответила молодая тунгуска и поторопила бригадников: – Сабирай мясо, ешьте; мне ехать надо!

– Спасибо, Агаша, не знаю, как тебя по батюшке! – и скомандовал покосникам: – Забирай, ребята, мясо!

Лодка вмиг опустела.

– Эй, эй! – спохватился бригадир. – Вы хозяйке-то оставьте, оглоеды!

– Не надо мне, все берите! – сказала Агафья и шагнула к обласку.

– Садись, я помогу столкнуть! – проговорил Иван и подошел к Агафье.

Тунгуска глянула искоса на мужика, поправила сиденье и, опираясь на весло, неторопливо уселась. Иван взялся за носовую распорку. Обласок качнулся и медленно пополз в воду. Ружье, лежавшее на поперечной распорке, скользнуло и с легким стуком ударилось о дно обласка. Иван не удержался и взял в руки двустволку. Взведя курки, он поднял ружье, целясь поверх осин.

– Хорошее ружье, прикладистое! – похвалил Иван, осторожно кладя двустволку на место.

Агафья с интересом следила за мужиком. По тому, как взял в руки ружье, приложил его к плечу, было видно, что человек не первый раз берет в руки оружие.

– Охотник? – спросила тунгуска. – Зверя промышлял?!

– Какой зверя! – усмехнулся Иван. – Так… по мелочи… утками да косачами баловался.

– Пойдем со мной тайга! Белку стрилять будим, капканы ставить, ловушки. Харашо-о, тайга!

– Рад бы, Агаша, да грехи не пускают! – Иван оттолкнул обласок от берега. – Шут его знает. Можить, когда-нибудь и встретимся в тайге. – Кужелев стоял на берегу, следя, как, ловко загребая веслом, тунгуска развернула утлую посудину.

– Мотри, мясо не замочи! – крикнула Агафья. – Спортится… Погода ломатся!

– Чего же ты, беги следом. Ишь, какая гладкая!.. – со злой усмешкой проговорила Настя. – Где уж мне, кляче брюхатой!

Иван повернулся к жене и с удивлением спросил:

– Настя, ты чего это разошлась?

– А ничего – кобели бессовестные, повылупили зенки! – Настя тряхнула головой, повернулась и пошла на стан.

Где-то далеко за Васюганом грохотал гром. На горизонте сквозь рваные тучи кровавыми полосами багровела заря.

Дождь пошел ночью. Афанасий не спал; прислушиваясь к монотонному непрерывному шороху дождевых капель, он безошибочно определил: ненастье установилось надолго.

Сон не шел к бригадиру. Он лежал с открытыми глазами, прислушиваясь к равномерному шуму дождя и перебирая в памяти всю свою нескладную жизнь.

Афанасий был однолюб. В молодой жене души не чаял, но пожить не пришлось… Через год его Татьяна заразилась тифом. С тех пор Жучков жил один – бобылем. Топил свое горе работой. И так десять лет…

Не заметил, как попал под раскулачивание. Жалко было, конечно, порушенное хозяйство, нажитое с таким трудом, но особенно жалел Афанасий старого мерина, Ваську. С ним он начинал распахивать свою землю, на нем возил бревна из леса на строящийся дом, на нем же отвез Татьяну на деревенский погост.

– Ох-хо-хо, – тяжело вздыхает Афанасий, а перед глазами все стоит старый мерин. Жалко было и Гнедка, выездного жеребца, и двух кобылиц. Имя че – молодые, только хвостами взыграли, когда со двора выводили. Не понимали, дурачки, где им дни коротать придется. А Васька понимал… упирался, когда из загона выгоняли. В воротах мерин оглянулся на хозяина и коротко заржал. Из глаз у старой лошади струились слезы. Бежали слезы и у Афанасия, только не было их видать, терялись они в рубленых мужских морщинах, прятались в бороде.

Жучков так и просидел на завалинке, не двигаясь, пока чужие люди хозяйничали у него во дворе.

Вспомнил свою деревню, дом, и у Афанасия запершило в горле…

Из соседнего балагана послышался детский плач. Плакал Федька, сын Акулины.

– Осподи, наказание ты мое! – причитала мать. – Разве можно зараз столько много исть! Давай живот потру.