Chernovodie - Reshetko
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Из соседнего балагана послышался детский плач. Плакал Федька, сын Акулины.
– Осподи, наказание ты мое! – причитала мать. – Разве можно зараз столько много исть! Давай живот потру.
– Ой, больно, мамка, больно! – не переставая скулил мальчишка.
– Терпи, варнак, кому говорят! – сквозь слезы строжилась измученная Акулина.
– Не помер бы – всяко быват… – тревожился бригадир. Наконец, уже под самое утро, Федька затих.
«Уснул, наверное», – с облегчением подумал Афанасий.
Утром, едва забрезжил рассвет, измученный бессонной ночью, Жучков выполз из балагана.
Цепляясь за вершины осин, непрерывной чередой плыли темные облака. На небе ни одного просвета. Все пропитано промозглой сыростью. Казалось, и не было еще вчера изнуряющей жары и высокого голубого неба.
Афанасий молча глядел на низко ползущие облака. Лицо его помрачнело, и он грубо выругался.
Бригадир не торопясь обошел стан, аккуратно, рядком воткнул косы в землю, составил грабли:
– Хозяева, едрена вошь! Пришли, бросили все, а дядя за них собирай! Вот так и будем хозяйствовать! – неизвестно кого корил мужик. – Кажись, нахозяйствуем…
… Дождь все сыпал и сыпал. Высохшая на жаре земля жадно впитывала дождевые капли, разбухая, точно губка…
Глава 22
Было раннее утро. По поселку, среди балаганов, слепленных на скорую руку, одиноко шагал, слегка сутулясь на ходу, высокий человек. Он вполголоса бормотал:
– И разверзлись хляби небесные… И разверзлись хляби небесные… Тьфу, будь ты неладен! – чертыхнулся Федот Ивашов. – Прицепится же к человеку. – Он остановился, поднял голову кверху, длинная окладистая борода моченой куделей прилипла к телогрейке, – и посмотрел на небо с медленно ползущими облаками. Сморщился, точно у него вдруг заболели зубы: – Осподи, откуда вы взялись… Еще бы недельку!
На краю поселка слышалось слабое постукивание.
«Дед Христораднов уже стучит», – подумал Федот и неспешно направился на стук.
На краю поселка под рябиной, на ветках которой краснели сочные грозди ягод, лежал осиновый двухметровый сутунок. Оседлав его, словно норовистую лошадь, древний старик теслом выбирал середину дерева.
– Здоров будь, Аким Северьяныч! – остановился рядом Ивашов. – Все стучишь…
– Стучу, сынок! – старик приставил тесло на землю рядом с бревном и поднял голову.
Федот поразился: старик сильно сдал за последнее время. Седина из серебристой стала отдавать неприглядной желтизной. Кожа на лице высохла, вся истончилась, сквозь нее проступали темные жилки. Нос обострился…
Помаргивая слезящимися глазами, дед Аким ответил на приветствие Ивашова.
– Здорово, здорово, сынок! Че, не спится?!
– Не спится! – согласно кивнул головой Ивашов. – Тебе тоже, я смотрю, не спится.
– У меня, сынок, совсем другие заботы: готовлюсь к вечному сну, – так что мне некогда! – Мудрая светлая улыбка озарила лицо старика.
– Вот и нам, дед, некогда: бараки строить надо – зима на носу, оглянуться не успеешь!
– Слышал я, Митька вчерась говорил: бараки начальство приказало строить. – Дед Аким внимательно и строго смотрел на собеседника. – Да ты присядь, сынок! В ногах ить правды нет, – пригласил Аким Северьяныч, показав на пенек: – Посиди маленько, мил человек, со мной, стариком.
Ивашов присел на пенек.
– Стройте, сынок, стройте! – тихо и задумчиво говорил старик. – Зима скоро. Ох, и трудная будет зима… А самое чижолое время, помяни мое слово, – весна. Закапывайтесь в землю, она, родимая, не подведет – обогреет и выручит. – Старик помолчал, пожевал бескровными губами и снова заговорил: – Я как-то ране, по приезде, говорил Лаврентию Жамову, теперь и тебе скажу… Одно щас спасение: живите промежду собой в мире. Перецапаетесь, передеретесь – все передохнете.
– Ты че-то, дед, все про смерть говоришь! – наконец, ввернул слово Ивашов.
– Вам здеся жить, так уж Богу угодно. Вы мужики – вам и ответ перед Ним держать… за баб, за ребятишек, за стариков! – Аким Северьяныч будто не слышал реплики своего собеседника и снова повторил: – Вам здеся жить. Я, слава Богу, пожил. Вот колоду додолблю и уберусь. Теперь она – моя домовина! – Старик похлопал рукой по осиновому сутунку. Затем поднял выцветшие глаза на собеседника и тихо закончил: – Устал я, сынок. Пора и на покой. Вы меня уж по-хрестьянски – земле предайте.
– Не беспокойся, Аким Северьяныч, постараемся! – дрогнувшим голосом заверил старика Ивашов.
Постепенно начал просыпаться поселок. Зачадили костры, задымились глинобитные печки. Утихший было с ночи дождь снова нудно заморосил; размыкала постепенно земля, обвисали на деревьях мокрые ветви. Созревшие на листьях кустарника прозрачные капли воды срывались и с легким шорохом падали на землю. Около костров и печек молча копошились люди.
Все ближе и ближе к обитателям таежного поселка подступала осень.
С утра, как и было намечено участковым комендантом, работники разделились. Лаврентий Жамов увел свою бригаду на раскорчевку, а бригада Федота Ивашова с бригадой Прокопия Зеверова остались в поселке вести подготовку для строительства бараков.
Федот собрал бригадников, оглядел их и сказал:
– Строить будем три барака. Нас здесь шестьдесят семей, значить – в кажном бараке по двадцать семей. Больше нам до холодов не осилить – зима на носу. – Люди понуро молчали. А дождь все сыпал и сыпал из прохудившегося неба. – Видите, кака погода, – дальше еще краше будет!
– Да ладно тебе, дядя Федот, стращать! – Дмитрий Христораднов, крепкий светловолосый мужик, открыто смотрел на бригадира серыми, со смешинкой, глазами. – Говори, че делать!
– А ты сам не знаешь, че делать? – неожиданно засмеялся Ивашов.
– Пошто не знаю, знаю!.. – так же с улыбкой ответил Дмитрий. – Бревна с деляны таскать, ямы копать!
– Во-во! Правильно говоришь, я то же самое бы сказал! – кивнул головой Федот. Он нашел глазами Зеверова: – Слышь, Прокопий! Бери мужиков покрепче – и на деляну за бревнами. Я здесь покуда останусь!
Наконец люди разделились: одни ушли с Прокопием на деляну, другие остались с бригадиром в поселке.
Федот сосредоточенно ходил по поселку, прикидывая, как разместить будущие постройки. В груди глухо нарастало раздражение. Разбросанные как попало балаганы мешали выбрать место для бараков. Он месил длинными ногами вдоль и поперек поселок, чертыхаясь вполголоса:
– Вот остолопы, ведь стоило немного подумать… Так нет, лишь бы быстрее. Вот так завсегда у нас – одним днем живем… – Все сильнее озлоблялся мужик и даже с каким-то злорадством над собственной дуростью подумал: «Вот и переноси свой балаган, если ума нет!»
На окраине поселка показались люди. Митька Христораднов и еще трое бригадников тащили на веревках волоком бревно. Комель его зарывался, оставляя в земле глубокую борозду.
Федот поджидал бригадников, широко расставив ноги, глаза у мужика зло поблескивали:
– Че? Ума нет – землю пашете. Поката надо делать!
Работники остановились. Митька огрызнулся:
– Ты с Прокопием поговори, неча нам выговаривать. Мы ему то же самое говорили! – Митька, явно передразнивая Зеверова, проговорил: – Че время зря терять, пока мостить будем, мы половину и так вытащим! – Митька зло матюкнулся: – Вот и тащим… Пупы рвем!
Ивашов прикинул, где лучше штабелевать лес, и коротко сказал:
– Около щетининского балагана оставьте бревно! – и, не говоря больше ни слова, зашагал на деляну.
Приступ раздражения не проходил. Зародившийся утром от сырой промозглой погоды, от бездумной, беспорядочной застройки балаганов, постепенно накалял Федота, а бревно, притащенное волоком по земле, совсем выбило его из колеи.
– Это надо же додуматься, таскать по земле… Полтыщи бревен… На постной болтушке. Ближний свет – считай, полкилометра…
Да вся бригада передохнет. И бараки некому строить будет!
Где-то на полпути ему встретилась следующая четверка с очередным бревном. Федот остановился:
– Кончай дурью маяться! – раздраженно прогудел бригадир. – Пошли назад в лесосеку!
Люди остановились. Лазуткин, невысокий квадратный мужик с бочкообразной грудью, бывший деревенский кузнец, стал снимать веревку, удавкой завязанную на конце бревна.
– Хрен вас разберет. Мало нам коменданта, так свое начальство развелось. Не знашь, кого и слушать… Один орет – тащи, другой – не тащи!
Федот, не слушая ворчливую ругань Лазуткина, зашагал дальше, следом за ним потянулись и бригадники.
– Знамо дело, так нельзя… и Прокопу говорили! – продолжал ворчать Лазуткин.
Третью четверку Федот остановил на краю лесосеки.
– Бросай! – коротко приказал бригадир. Поискав глазами Зеверова, шагнул к нему: – Ты дорогу видел? Только два бревна притащили, а всю землю уже распахали. Нам не два, а полтыщи без малого надо…
