Горбовский - Марьяна Куприянова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Узкая и длинная аллейка, выложенная мелкой мозаичной плиткой розовых, бежевых и оранжевых пастельных тонов, принимала очередных скорбящих в свои кленовые объятия. Последними на светлую плитку вышли вирусологи. Сначала Пшежень с Тойво, затем Лев Семенович под руку с Мариной, замыкали процессию Гордеев и Гаев, даже в этой ситуации похожие друг на друга как две капли воды – молчаливые, с опущенными головами, они еле переставляли ноги, не зная, куда деть свободные руки и взгляды, словно они оба только и были виновны в случившемся.
Расстояние между тремя парами по пути выросло настолько, что они могли спокойно переговариваться между собой, не заботясь о том, что их кто-то услышит.
– Мариша, это было тяжелое утро. Езжай домой, прошу тебя.
– Домой? – Спицына плотнее сжала локоть собеседника и заглянула ему в глаза. – Что ты говоришь, Лев? Я останусь с вами.
– Послушай, я всего лишь хочу…
– Чтобы я была в безопасности, знаю. Но ведь пока никакой угрозы нет. В НИИ, рядом с тобой, мне будет спокойнее, чем где бы то ни было.
– Хорошо, но только сегодня. Завтра ты останешься дома.
– Лёва, но почему?
– Ты прекрасно это знаешь.
– Не надо меня от этого огораживать, я не дитя.
– Нет, я обязан тебя от этого оградить, – голос Горбовского стал жестче, но взгляд остался нежным, любящим.
– Лев…
– Марина. Я не хочу, чтобы ты находилась хоть где-то поблизости, когда в НИИ привезут биологические образцы. Это очень, очень опасно. Предоставь это профессионалам.
– Тебе?
– Допустим, и мне.
– Но я тоже за тебя боюсь.
– Только за себя ты не боишься.
– Можно подумать, ты у нас особо заботишься о своей жизни.
– Теперь – да. Забочусь. После того, как у нее появился смысл.
Они улыбнулись, не глядя друг на друга, но плотно прижавшись. Немного помолчали, слушая свои шаги и тихие разговоры коллег. Первые группы в конце аллеи уже заходили в автобус.
– Все утро вспоминаю, как это случилось.
– И я. Безумно жаль Гектора. И его родных тоже. Такие хорошие, образованные люди.
– Согласен. Броуди – светлая голова.
– Ты говорил с ним?
– И с Айзеком тоже. Рассказал им подробно, как это произошло. Они попросили, когда ты отходила. Мариша, – Горбовский схватил ее ладонь и поднес к губам, – что было бы, не отправься я тогда тебе на помощь…
– Сегодня хоронили бы двоих. Вот, что было бы.
– Если б я только знал, ни за что не отправил бы тебя с теми документами.
– Бедный, бедный Гектор. Зачем это случилось с таким хорошим человеком.
– Я думаю, в этом кто-то замешан.
– Недоброжелатели?
– Конечно. Агент из другого НИИ. Конкурент.
– Подстроили ЧП?
– По всей видимости. Но это мои подозрения.
– А что случилось после с тем псом?
– Усыпили.
– Его нельзя было вылечить?
– Неисправимая гуманность, – безнадежно произнес Горбовский.
– Но ведь я вирусолог.
– Пока еще нет.
– Не имеет значения. Ты и сам очень гуманен.
– Ну, уж ничего подобного.
– Ты любишь людей, Лев.
– Кто сказал тебе такое?
– Надо быть дураком, чтобы этого не заметить. Ты всеми силами это скрываешь, но правда всегда оказывается на поверхности. Ты любишь людей, Лёва. Иначе ты не был бы вирусологом. Наше призвание – спасать жизни, когда бессильны даже врачи.
– Смотри, вот мы и подошли, – Горбовский, как всегда, ловко увернулся от ответа с помощью обстоятельств.
– Вечно ты выкрутишься, – прищурилась Марина.
Когда все погрузились, автобусы отвезли ученых в их родной НИИ. Стивенсоны уехали на своем автомобиле – шоколадном пикапе «Dodge Heavy Duty». Айзек и Броуди тепло распрощались с бывшими коллегами своего сына и брата. Раз в несколько месяцев они планировали прилетать в Россию, чтобы навещать Гектора. Айзек не мог бросить свою огромную ферму, да и без Броуди там, за границей, не могли обойтись долгое время.
– С любой потерей приходится мириться, – произнес старший Стивенсон напоследок. – Мы должны вернуться к тем, кому мы необходимы.
Марине врезались в память эти простые и в то же время такие мудрые слова. Она была рада, что у родственников погибшего действительно найдется мужество смириться с этой тяжелой потерей. Она знала, что у нее бы такой силы не нашлось, и боялась даже допустить мысль о том, что лишится Льва. Ведь он стал самым родным ей человеком на всем свете. Как и она ему. И если у Марины еще оставались отец и тетя, то у Горбовского не было вообще никого.
По прибытии в НИИ все, не сговариваясь, направились в столовую. Только Тойво уехал домой, потому что плохо себя чувствовал. После напряженного и морально тяжелого утра многих одолел голод, едва они вернулись в приветливые и родные, как дома, стены лаборатории. Вирусологи сдвинули два стола вместе, чтобы не пришлось тесниться, взяли побольше еды – макароны с котлетой, гречка с сосиской, пюре с рыбой, – все как в старых советских столовых. И, разумеется, компот и черный хлеб.
– К вам можно?
Все подняли головы, продолжая жевать. Это был Крамарь с синим подносом в руках.
– Садись, Сергей Иваныч, – Юрек Андреевич сделал широкий пригласительный жест.
Крамарь сел напротив Горбовского и Марины и взялся за ложку.
– Всем приятного аппетита. Все так проголодались после того, как вернулись…
– Организм восстанавливает силы после стресса. А как иначе, – сказал Гордеев.
– Любое упоминание о конечности жизни приводит к тому, что мы спешим пожить и насладиться всем, чем имеем возможность, – произнес Гаев.
Все посмотрели на него.
– Считаешь, мы все испугались, вспомнив, что тоже смертны? – спросил Крамарь.
– Именно. И этот импульс заставил нас испытать в усиленной форме все чувства, присущие именно живому организму. Например, голод. Прилив энергии. Повышенная эмоциональность. Разве вы сами не ощущаете, как захотелось жить? Ценить все то, что имеем. Взглянуть на все заново.
Почему-то от этих слов Марина и Лев смутились.
– Обыкновенная психология, – вклинился Гордеев. – Азы. Этим уже никого не удивишь, так устроен человек. А людям свойственно ценить жизнь хотя бы по своей природе.
– А кроме природы? – спросила Спицына.
Все посмотрели на нее и с готовностью отложили вилки и ложки в сторону.
– Что ты имеешь в виду? – ехидно прищурился Гордей.
– Очевидно, то, что человек – существо не только лишь биологическое, – весомо заметил Юрек Андреевич. – Я прав, Марина Леонидовна?
– Как и всегда, – кивнула Спицына. – Я намекаю на духовно-нравственную сферу жизни человека.
– В контексте смерти? – быстро уточнил Гаев, пока его никто не перебил.
– Работает только инстинкт самосохранения, или что-то еще?
– Элементарно! Привязанность к этому миру, к родным и близким.
– Нет. Нечто индивидуальное.
– Вне связи с социумом?
– Чтобы не касалось никого другого?
– Чтобы было личным?
– Да, – ответила Марина на поток уточнений, хлынувший от коллег.
– Такого нет, – уверенно заявил Гордеев и махнул рукой. – Кто считает иначе?
– Верующие, – хмыкнул Крамарь. – Спасение души.
– И опять – эгоизм! Сплошной эгоизм!
– Нет, подожди, Гордей. Эгоизм ли это или забота о будущем? Во имя сохранения своей чести и безгрешности. Спасать свою душу и спасать свое тело –
