Горбовский - Марьяна Куприянова

– Да оставь же ты меня в покое! – в сердцах выкрикнула Спицына, не успевая отступить.

Испуг сковал ее сильнее, чем руки Матвея.

Пока наша юная практикантка мучилась от безразличия Горбовского, сам Лев Семенович, как настоящий мужчина, просто старался не думать о том, что между ними произошло, списывая все на нелепую случайность. Конечно, первое время это беспокоило его, но отнюдь не долго. Ему быстро удалось отбросить далеко в сторону все волнующие его мысли, чтобы целиком посвятить себя работе. И появление практикантки в тот день совсем не нарушило его душевный покой.

В некоторой степени Лев Семенович был даже рад, что Марина с этого дня больше не появится в НИИ. Да, она перестала его раздражать, но и не особенно радовало ее присутствие. Да, он перестал испытывать к ней злость, ненависть, презрение, как было ранее, но и на смену исчезнувшим чувствам не пришло ничего радикально противоположного. Горбовский мыслил слишком рационально, и ему нравилось так жить. Но он ощущал, что находится на краю пропасти под названием «эмоции» и боялся в нее упасть, поэтому отходил как можно дальше от края. Ведь если бы он дал волю эмоциям, он бы убивался от горя из-за нелепой смерти Гектора, он сходил бы с ума от невозможности что-то исправить в этой истории, он стал бы питать симпатию к Марине, увидев, как она ведет себя в стрессовой ситуации.

Поистине, то, как Спицына помогала ему, молчаливо и беспрекословно слушаясь, не устраивая истерик, не задавая лишних вопросов, а порой даже и соображая лучше него, не могло не поразить Горбовского, который ничего хорошего о девушке не мыслил. От бесконечного минуса его отношение к ней перешло на ноль, но не стало даже на единицу плюсом. Поэтому Льву Семеновичу было не жаль прощаться со Спицыной. Наоборот, такая перспектива представлялась во всех смыслах удачной. Теперь Марина не будет ничего знать о мозамбикском вирусе, да и присутствовать при реорганизации НИИ ей ни к чему.

Неосознанно Горбовский хотел, чтобы Марина находилась как можно дальше от этого места, когда здесь начнется серьезная работа по изготовлению вакцины. Ей не нужно это видеть, ей не стоит в этом участвовать и даже знать об этом. Особенно, когда привезут биологические образцы, ей здесь точно делать нечего.

Когда Горбовский пошел к Сергею Ивановичу, он думал, что Марина уже покинула стены института. Но нечто теплое пробежалось по его шее, когда он увидел, что ошибался. Чуть позже, наблюдая, с какой нежностью Крамарь прощается с ЕГО практиканткой, Горбовский слегка поиграл желваками. Он решил, его задевает то, что в критической ситуации, когда все ученые должны быть мобилизованы, вместо того, чтобы полностью посвящать себя работе, его коллеги тратят столько времени на такие глупости, как прощание с ЕГО практиканткой. Но, думая так, Горбовский ошибался. В нем на мгновение заговорило чувство собственности, испытывать которое он настолько отвык, что даже не опознал, когда ощутил его снова.

В целом, Горбовский так ничего и не осмыслил по поводу того поцелуя за все это время. Он просто избегал думать об этом, и это у него получалось. Случайно или нет, но голоса родных, беспокоившие его до сих пор, исчезли, как и кошмары. Ему снилась работа, коллеги, иногда – Спицына. Однако шрам на шее изредка начинал гореть ни с того ни с сего, заставляя с дрожью вспоминать момент, когда он был получен. А еще Горбовскому снились раздутые трупы чернокожих людей, которые действительно имели место быть в больших количествах, правда, за тысячи километров от него.

У Крамаря Лев Семенович пробыл совсем недолго. То, что нужно было обсудить, при рациональном подходе без примеси эмоций укладывалось в семь минут. Речь шла о размещении нового оборудования и скором прибытии образцов в НИИ, нужно было осмыслить практическую часть вопроса. Когда Горбовский возвращался в свою секцию, своей обычной, грубой походкой пересекая рекреацию первого этажа, то ли черт, то ли необычное предчувствие заставило его повернуть голову в сторону выхода, за стеклянные двери.

Свет фонарей обрисовал у ступеней НИИ картину, которую вирусологу уже доводилось однажды видеть. Но в этот раз картина вызвала у него совершенно иные чувства. В тот раз он прошел мимо, насмехаясь над беспомощностью Спицыной, попавшей в руки хамоватого и наглого ухажера, но теперь… Горбовский словно вернулся в себя. До этого момента его сознание бродило где-то поблизости, а теперь встало на законное место, и Лев Семенович кинулся на улицу.

Схватив Матвея за шиворот, Горбовский одним резким движением отшвырнул его от Марины. Это не составило особого труда – Бессонов был для вирусолога не больше, чем щенком. Но, несмотря на то, что парень отлетел достаточно далеко и был ошарашен этим, Лев Семенович испытал сильный прилив гнева, ревности и жадности. Марина инстинктивно спряталась за его спину.

– Не подходи к ней, – почти прорычал вирусолог, не помня себя.

– В прошлый раз Вас это не особо волновало, – усмехнулся Бессонов, бодро поднимаясь с земли. Он был готов к драке. – Какое Вам дело?

– Проваливай и больше к ней не приближайся.

Марина не верила ни своим глазам, ни своим ушам. Она продолжала находиться за спиной внезапного защитника, которая оказалась неожиданно широкой и родной, и лишь выглядывала из-за плеча с опаской.

– Да она же Вас ненавидит! – вызывающе крикнул Матвей, чтобы раззадорить противника, и сделал широкий шаг вперед.

И вроде бы этот факт был давно и хорошо известен многим, включая и самого Горбовского, но Лев Семенович страшно разозлился, почти перестал соображать. Как смеет кто-то со стороны указывать ему на то, какие у него отношение с ЕГО практиканткой! Единственное, чего ему захотелось – это демонстрировать свою силу, власть, проявлять агрессию, буквально рычать и скалиться. Энергия первобытного охотника забурлила в нем, энергия, которой он столько лет не давал выхода. Мужские инстинкты брали свое.

– Ненавидит? Это у нас взаимно. Она – МОЯ, и только Я имею право мучить ее.

С этими словами Горбовский обернулся, схватил Марину за талию и плотно прижал к себе, как вещь, которой не собирался ни с кем делиться. Девушка вскрикнула. Ему неожиданно понравилось это давно забытое ощущение близости женского тела. И еще больше ему понравилось то, что это тело ни капли не сопротивлялось его грубой силе.

Лев Семенович так резко дернул Марину на себя, что от встряски все в ее голове перемешалось и улеглось по-новому. Все идеи, догадки, образы, мысли – ранее разрозненные, приросли друг к другу, как родные. И от резкой смены мировосприятия девушка впала в состояние, близкое к шоковому.

Бессонову было больно видеть