Царская Русь - Дмитрий Иванович Иловайский

он являлся на главном месте, окруженный почетом и блестящей боярской свитой, что, конечно, вселяло в него высокое о себе понятие. От природы Иван IV был, очевидно, впечатлителен и даровит, что, может быть, обусловливалось отчасти и самым происхождением его с женской стороны: бабушка его была греко-итальянка, а мать литво-русинка. Грубое обращение при его нервности и впечатлительности, естественно, ожесточало его сердце. Признаки жестокосердия появились у него очень рано. Сначала это жестокосердие упражнялось над животными: так мальчику, например, доставляло удовольствие бросать животных с высокого терема на землю и любоваться их муками. А когда он стал приходить в возраст, то стал уже забавляться испугом и страданиями людей. Собрав вокруг себя толпу сверстников из сыновей московской знати, он верхом скакал с нею по улицам и торговым площадям, давил и бил встречающихся мужчин и женщин; упражнялся и в других неблагопристойных деяниях. А ласкатели раболепно восклицали: «О храбр будет сей царь и мужествен!» Бояре-правители не только не препятствовали подобным забавам, но и поощряли их, желая как можно долее отвлекать внимание отрока от дел государственных. С той же целью поощряли занятие псовой и соколиной охотой, к которой Иоанн пристрастился также с ранних лет. Но в то же время Шуйские ревностно наблюдали за тем, чтобы кто-либо из бояр помимо их не сделался близок к юному государю и не приобрел на него влияния.

Иоанну исполнилось тринадцать лет, когда он стал оказывать особое расположение к боярину Федору Семеновичу Воронцову (брату помянутых выше Михаила и Дмитрия Семеновичей) и держать его в приближении. Недолго думая, в сентябре 1543 года трое Шуйских (братья Андрей и Иван Михайловичи и Федор Иванович Скопин) с сторонниками своими, князьями Кубинским, Пронским, Шкурлятевым, Палецким и др., вследствие какого-то спора, напали на Федора Воронцова в самой думе боярской, собравшейся в Столовой избе, в присутствии великого князя; вытащили его в другую комнату, начали бить по щекам, изорвали на нем платье и хотели убить. Государь послал к ним митрополита и бояр Поплевиных-Мррозовых с просьбою, чтобы не убивали. Шуйские исполнили эту просьбу; но когда потом Иван просил послать Федора Воронцова с его сыном в Коломну, правители не согласились и сослали Воронцовых в Кострому. Во время сих переговоров, когда митрополит ходил уговаривать Шуйских, один из его приспешников, Фома Головин, дерзко наступил на мантию митрополита и разорвал ее. Юный великий князь был сильно возмущен таким своеволием Шуйских; но, затаив жажду мести, через неделю выехал с братом Юрием и некоторыми боярами в обычное осеннее путешествие в Троице-Сергиев монастырь, откуда отправился в Волок Дамский и Можайск, по примеру отцовскому соединяя богомолье с охотой. Через две недели он воротился, и еще около двух месяцев не обнаруживал своего замысла, который созрел в нем, вероятнее всего, под влиянием его дядей, двух князей Глинских. А в конце декабря, на святках, он, улучив минуту, внезапно велел схватить «первосоветника» князя Андрея Шуйского и отдал его своим псарям; те повлекли его к тюрьмам и дорогой убили против кремлевских Ризположенских ворот. Некоторых второстепенных сторонников его, в том числе Фому Головина, разослали в заточение. Это первое решительное проявление самовластия и показало всю силу Московского самодержавия. С той поры, — прибавляет летопись, — «начали бояре от государя страх имети и послушание».

Но за сим началом пока не последовало больших перемен в управлении. Иоанн был еще слишком молод и неопытен, чтобы самому стать в его главе. В правительственной думе Шуйских, по-видимому сменили его дядья Глинские. А сам великий князь по-прежнему предавался своим забавам; только время от времени изрекал опалы и подвергал наказаниям некоторых бояр, особенно из сверженной партии Шуйских. Так подверглись опале князья Кубенский, Петр Иванович Шуйский, Александр Горбатый, Палецкий; Афанасию Бутурлину отрезали язык за невежливые слова. В числе опальных встречается и прежний любимец Ивана IV Федор Воронцов, которого он поспешил воротить из ссылки. Другие бояре, особенно Глинские, завидовали Воронцову и воспользовались первым удобным случаем от него отделаться. В мае 1546 года пришли вести о близком нашествии крымского хана. Великий князь сам выступил с войском в Коломну. Но вести оказались ложными; хан не приходил. Однажды государь выехал за город на прогулку. Тут встретила его толпа новгородских Пищальников и начала о чем-то бить челом. Иоанн не пожелал их слушать и велел своим дворянам прогнать их; Пищальники заупрямились и стали бросать грязью и шапками; отсюда разгорелась драка; от грязи ослушники перешли к ослопам и выстрелам, а дворяне пустили в дело луки и сабли; с обеих сторон по нескольку человек было убито. Иоанн не мог приехать прямо в свой стан и должен был воротиться окольными дорогами. Разгневанный, он поручил приближенному своему дьяку Василию Захарову разведать, кто подучил Пищальников. Захаров, неизвестно на каком основании, донес государю, что виновны в этом деле князь Иван Кубенский и Федор Воронцов с своим родственником Василием. Иоанн поверил дьяку и велел всем троим отрубить головы; причем им поставлены в вину их прежние мздоимства и проступки в делах государских и земских. К тому же времени относятся и казни некоторых других бояр и княжат, каковы: Трубецкой, Дорогобужский, Овчина-Оболенский (сын известного Ивана Федоровича) и пр. В эту пору своей юности Иоанн часто разъезжал по областям своего государства, посещал монастыри и особенно занимался охотой. Такие поездки дорого обходились местному населению, доставлявшему подводы и кормы для многочисленной государевой свиты, и возбуждали народный ропот. Так, псковский летописец, сообщая о поездках Иоанна в Новгород, Псков, Печерский и Тихвинский монастыри, в декабре 1547 года, прибавляет: «не управил своей отчины ничего князь великий, а все гонял на мсках (на ямских), а христианам много протор и волокиты учинили».

Воротясь в Москву из последней поездки, Иоанн вдруг объявил митрополиту Макарию свое намерение жениться. Митрополит по сему поводу служил торжественный молебен в Успенском соборе. Затем великий князь созвал бояр и держал к ним речь о том же своем намерении. При сем он прямо говорил, что сначала хотел было искать невесту в ином царстве, но потом эту мысль отложил, ибо иноземная жена имела бы с ним разные «норовы», отчего происходила бы между ними «тщета», а потому он решил «жениться в своем государстве». Хотя летопись и замечает, что митрополит и бояре от радости заплакали, видя, что такой молодой государь ни с кем не советуется, а действует по внушению Промысла Божия; но едва ли на его решение не повлиял тот же митрополит Макарий. По всей вероятности, государю при сем указано было на примеры отца и деда,