Светлое время ночи - Александр Зорич

Адагар был заворожен и новым, совершенно потусторонним выражением ее глаз. Теперь решимость зверя расправиться с ним была настолько твердой, что противопоставить ей Адагар не мог ничего.

Он сумел не потерять в полете свой посох. Он сумел даже удачно приземлиться на ноги и не разбиться о камни. Но когда его с размаху придавила сорокапудовая туша, он не смог сделать ничего.

Медведица двумя шаркающими движениями, словно отирая с передних лап грязь, разодрала ему живот, одним ударом расколола грудину и с усталым рыком погрузила белую морду в пульсирующую бешеным родником грудь.

Вдосталь напившись соленой крови, медведица, ощутив небольшой приток сил, которых после инверсной трансформации у нее оставалось совсем немного, всего-то на один такой смертоносный прыжок, аккуратно схватила зубами дергающееся сердце.

Она уже собиралась было сесть на зад и полакомиться добычей, как вдруг правая кисть Адагара, судорожно стиснула шест и тот – повинуясь ли предсмертной воле хозяина, собственной ли прихоти, выплюнул последнее, совсем жалкое и все-таки вредоносное щупальце.

Это щупальце пропалило левый бок медведицы, прошло ее тело насквозь и, выйдя наружу справа от станового хребта, растаяло среди низких горных туч – заклинания Адагара больше не могли воззвать силы огня к буйству. Заклинатель был мертв.

Раненная уже во второй раз медведица вскочила и что было мочи врубилась обезумевшей головой в ствол вековой сосны. Отрыгнув с полведра желчи, она заревела так жалобно и оглушительно, что Эгину пришлось закрыть уши пальцами: он опасался в равной степени и за свои барабанные перепонки, и за свой рассудок.

Но когда он наконец взобрался на поляну, где рядом с окровавленным и изуродованным телом его абсолютно обнаженного и, по-видимому, абсолютно мертвого двойника бесновалось огромное животное, опасения, все существующие в мире опасения, покинули его. Потому что перед лицом смерти тревожиться о чем-либо, даже о победе, бессмысленно. А белая медведица казалась ему теперь ничем иным, как воплощенным божеством смерти.

Успокаивая дыхание, Эгин выдвинул из ножен «облачный» клинок. По нему ползли серо-фиолетовые шипучие змейки, не предвещающие ничего хорошего.

Эгин медленно приблизился к зверю – он уже мог отчетливо различить черный, с обугленной шерстью вокруг, треугольник раны на ее левом боку. И почти такой же по размерам треугольник – на спине.

Медведица стонала, отрывисто выла и рявкала в сокрушительном забытьи. Она кувыркалась, каталась по земле и, казалось, пока не замечала его. Эгин не знал, да и не мог знать, что Зверда, пронзенная коварным оружием Адагара, буквально ослепла от боли.

Эгин знал только то, что видел: это белое чудовище убило и изуродовало труп Адагара. Это белое чудовище устроило невиданное разорение на горе Золотой Нож. Вдобавок, это белое чудовище сорвало ему свидание с баронессой Звердой!

Но самое главное, то, что заставило Эгина гадливо содрогнуться и что более всего подпитывало его желание уничтожить медведицу, уничтожить во что бы то ни стало, так это воспоминание о том, что именно такой монструозный зверь, такая же белая самка медведя была на рисунке, обнаруженном им в Доме Герольдмейстеров, в комнате погибшего Альсима.

«Овель говорила, что тело Альсима, когда его нашли, выглядело так, как будто тигры из Нарабитских гор играли им в мячи. Тигры, ясное дело, тут не при чем. Альсима убила такая же, а скорее всего – эта самая медведица. Белая медведица.»

Воспоминания о погибшем друге и щемящее чувство утраты вдруг воскресли в нем с поразительной реалистичностью. Незамедлительно к ним присоединилась и горечь разлуки с Овель. И та разрывающая сердце, не находящая выхода нежность, которую испытывал он к замужней баронессе Маш-Магарт. И раскаяние перед Лагхой, и жалость к погибшему ни за грош Адагару. И тяготы пути в коварный Ит. И даже тот глубинный, нутряной ужас, который посеяло в его душе зрелище Нового Ордоса, сокрушенного землетрясением. Казалось, в существовании этой беснующейся от боли медведицы сосредоточилась причина всех его горестей, всех потерь.

Эгин занес меч. Он был теперь уже совсем недалеко от раненого животного – на расстоянии двадцати шагов.

Конечно, это расстояние медведица, которая сейчас с подвываниями вылизывала свой кровоточащий бок, могла преодолеть в три прыжка, даже несмотря на ранение. Эгину было известно, что поставленные в безвыходное положение животные нередко обнаруживают удивительные резервы сил и живучести.

Медведица повернула к нему свою измазанную кровью морду, посмотрела на него невидящим взглядом, но, зачуяв вражий дух, приподнялась на передних лапах, как бы готовясь к обороне.

Эгин сделал глубокий вдох. Самым разумным в его положении было войти в Раздавленное Время. Теперь Эгин располагал возможностью безопасного перехода – гроза закончилась. Его губы уже были готовы выплюнуть первый слог искривляющего хрустали пространства заклинания, как вдруг…

…Это было далеко на юге. На Медовом Берегу. Около двух лет назад. Эгину казалось, что он уже давно позабыл этот разговор. Но вдруг он вспомнился ему так явственно, как если бы произошел вчера!

Рядом с ним стоял маг, подаривший ему тайну Раздавленного Времени, эверонот по имени Авелир. Человек с глазами рыбы или, возможно, рыба с преображенной душою человека? Его друг, его учитель. Такой же, как Адагар, а скорее – более искусный – мастер напяливать на себя чужие тела. Маг, которому, помимо Раздавленного Времени, Эгин был обязан своей жизнью.

– Скоро я уйду, – сказал ему тогда Авелир, за несколько часов до своей смерти. – Но перед тем, как я покину этот мир, ты должен пообещать мне одну вещь, Эгин.

– Я готов сделать для тебя все, что угодно, Авелир.

– Тогда пообещай мне, что не убьешь белую медведицу, – Авелир лукаво усмехнулся и посмотрел ему прямо в глаза.

– Медведицу?

– Да-да, белую медведицу, – подтвердил Авелир.

– Разве бывают на свете белые медведицы?

– Конечно, бывают.

– Только белых медведиц здесь, на Медовом Берегу, нам и не хватало… – Эгин, озабоченный одной темой – выжить – мыслил исключительно тогдашним сегодняшним днем.

– Нет, Медовый Берег здесь не при чем, – загадочно сказал Авелир.

– Но я и не собирался никого убивать…

– Это хорошо, что не собирался. Но чтобы ты не изменил своего решения, я прошу тебя пообещать мне, что если ненароком увидишь белую медведицу, то не убьешь ее, как бы тебе этого не хотелось.

– Но я не люблю охоту!

– Речь идет не об охоте. Ты просто пообещай – и все.

– Что за странная просьба?

Эгин думал, что придется пообещать Адагару что-нибудь большое, абстрактное, трудновыполнимое. Вроде «жить долго».

– Просьба как просьба. Так обещаешь или нет? Не забывай, ты мой должник, – Авелир шутейно-серьезно пригрозил Эгину пальцем.

– Ну, если ты настаиваешь, то я… обещаю. Ведь это – сущая ерунда. Но скажи, что значит для тебя мое обещание не убивать белую медведицу?

– Оно значит все.

Воспоминание было столь живым, что Эгин вспомнил о дарах дым-глины и об обманных видениях, насылаемых магами. Морок медведицы?

«Но нет! – упрямо замотал головой Эгин. – Это не может быть мороком! Это было! Я действительно обещал Авелиру пощадить белую медведицу! Но как эверонот мог знать об этой встрече на Золотом Ноже? Откуда он мог знать это два года назад? Почему он, сам будучи при смерти, пекся о жизни этого тошнотворного кровожадного монстра?»

От этих вопросов Эгину стало совсем не по себе. Он остановился. Однако меч, на котором лютовало магическое ненастье, он так и не спрятал.

К счастью, медведица была так обессилена, что не спешила нападать первой. Теперь, когда решимость Эгина убить ее если не исчезла окончательно, то несколько замутилась, он наконец заметил, что медведица очень слаба. Он, такой свежий и такой злой, имеет сейчас девяносто шансов из ста снести голову твари первым же ударом меча даже без Раздавленного Времени! В чем же тут доблесть?

«Я обещаю не убивать медведицу», – пронеслось в мозгу Эгина.

«Но это же убийца Альсима!» – возразил Эгину строгий внутренний надзиратель.

«Альсим мертв. И смертью животного его не воскресить», – сказал Эгин.

Но его рука словно не желала отдавать меч ножнам. Эгин так и застыл в боевой стойке на крутом склоне ущелья близ горы Золотой Нож.

Вдали заржал его жеребец. С треском догорал охотничий домик. Неподалеку, на полпути между ним и медведицей, лежал Адагар со слабо светящимся посохом в правой руке. На его устах играла та самая своеобычная улыбка, которая осеняет губы людей, отдавших жизнь за свою мечту.

«Похоже, он умер счастливым», – с удивлением отметил Эгин.

В задумчивости он все не мог оторвать от Адагара глаз. Волшебство заклинания слабело. Тело убитого странника, бывшее поначалу точным слепком Эгинова, утрачивало черты сходства и возвращалось к исходному: к плотским покровам Адагара.