Убийца из детства - Юрий Александрович Григорьев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Раз! Кто же захотел меня убить? Два! Тот, кто знает про Альку. Три! А кто может про нее знать? Четыре? Да никто, кроме …
Сверху раздался угрожающий треск. Вот-вот рухнут стропила! Надо поторопиться!
Журавлев рванулся, чтобы встать на ноги, и тут же упал. Острая боль электрической молнией пронзила лодыжку и правую руку. Он опустил взгляд и увидел, что кисть неестественно вывернулась.
Журавлев замер, давая боли успокоиться. Рядом с ним упала дымящаяся головёшка. За ней, рассыпая искры¸ вторая. Превозмогая боль, Журавлев перевернулся на живот. Замер, собирая остатки сил. Новая головешка упала ему на спину и отскочила в сторону. Быстрее!
Журавлев подтянул под себя ноги, опираясь за здоровую руку, поднялся над полом. И на четвереньках двинулся к выходу.
Каждое движение вызывало новый приступ боли. Постанывая, Журавлев упрямо карабкался к дверному проему. Всего-то два метра! Вот уже на десять сантиметров меньше! Еще на десять. Полтора метра! Вот он, порог. За ним – два метра до входной двери. Но силы быстро кончились, и он беспомощно растянулся на полу.
Головешки падали все чаще. Гул пламени усиливался. Как и доносящийся сквозь него угрожающий треск. Еще немного – и на месте дома будет лежать груда пылающих развалин. И он под ними. Если не успеет выбраться!
Журавлев стиснул зубы и снова поднялся на четвереньки. Плевать на боль! Плевать на стыд! На то, что обо мне подумают! Я буду кричать! Материться! Лишь бы это помогло выбраться!
Когда он отполз от пылающего дома настолько, что почувствовал себя в безопасности, сил уже не оставалось. Журавлев лежал около забора на спине, глубоко дышал и смотрел на пламя, пожирающее старый дом. Казалось, что ненасытный огонь хочет сжечь последнее свидетельство давней, самой романтичной в его жизни любви. Под гул пламени, под треск превращающихся в угли досок, бревен и бруса в памяти Журавлева сами собой всплыли и зазвучали пришедшие из невозвратной юности слова Альки, которые она произнесла в ту новогоднюю ночь уже после того, как они вырезали на подоконнике дату слияния своих тел и душ. Загадочно улыбаясь, сверкая озорными искорками в глазах, она изо всех сил пыталась выглядеть серьезной:
– Ты знаешь, в нашем доме живет Барабашка. Когда у него хорошее настроение, я с ним иногда разговариваю. Он мне отвечает!
– Человеческим голосом? – спросил тогда Журавлев.
– Нет, – серьезно огорчилась Алька. – Он не умеет говорить по-русски. И никакого другого языка не знает. Но он все понимает! Отвечает всегда по-разному. Постукиванием. Скрипом.
Алька посмотрела в лицо Журавлева:
– Не веришь… – грустно вздохнула она. Но тут же встрепенулась. – А ты можешь быстро сказать: Бородатый Барабашка барабанит в барабан?
Догадка молнией сверкнула в голове Журавлева. И тут же, словно в знак восхищения его прозрением, пламя в горящем доме радостно ухнуло, а его крыша с грохотом провалилась. В черное небо взметнулось облако горячих искр. Словно салют триумфу человеческого разума над столь же человеческой жестокостью.
Тайна, скрытая в сегодняшних словах Альки, открылась! Удивительно, что она так долго не давалась в руки. Потому что все время оставалась на самом виду. Была на удивление проста и очевидна. И крылась она в Барабашке! Как просто!
Журавлев захохотал! Громко! Во весь голос!
Если бы в эту минуту Журавлева обнаружили спасатели, они решили бы, что человек сошел с ума. Какой еще диагноз можно поставить чудом спасшемуся погорельцу в испачканной золой и пеплом одежде, что с вывихнутой кистью и ушибленной ногой валяется под забором около дома, который едва не стал его могилой, и при это хохочет?
– Косичка, говоришь? – прошептал Журавлев. – Ну-ну!
Боковым зрением он увидел бегущего к нему человека. Он не боялся, что это убийца возвращается, чтобы исправить свою оплошность. Убийца сейчас далеко отсюда. И хотя уверен, что его никогда не заподозрят в покушении на убийство, изо всех сил старается обеспечить себе алиби. Так, на всякий случай.
Журавлев облегченно вздохнул. Сейчас его отвезут в больницу. Дадут дышать кислородом. Проверят, что с рукой и ногой. Может быть, наложат гипс. Оснований для того, чтобы оставить в больнице надолго, не найдут. Если найдут – придется сбежать. Главное, чтобы не было переломов.
– Алька, Алька! Зачем ты это сделала? – шептал он потрескавшимися губами. – Наша с тобой история была так давно! Где твоя женская предусмотрительность?
Тут Журавлеву стало стыдно. Зачем обвинять в чем-то Альку, если это она, сама того не зная, помогла вычислить убийцу?
Глава последняя
Журавлев, одетый в просторный банный халат, сидел за кухонным столом в своей квартире. Положив загипсованную правую руку на стол, левой он механически поглаживал гипс и с виноватой улыбкой смотрел на сидящую напротив него Ирину.
Около часа назад он вернулся домой из поездки в город детства. Увидев мужа с забинтованной рукой, Ирина не задала ни одного вопроса. Подсобила ему раздеться и увела в ванную. Замотала гипс полиэтиленом, помогла мужу смыть с себя дорожную пыль. И только теперь, когда раскрасневшийся Журавлев сидел за столом кухни, она повелительным, не допускающим возражений тоном, потребовала от мужа объяснений.
– И не пытайся что-то скрывать! – строго предупредила она благоверного. – Я все равно пойму, где правда, а где ложь!
Журавлев обреченно кивнул. На многолетнем опыте семейной жизни с Ириной он уже давно знал: если скрыть что-то от нее, недоговорив, иногда еще удается, то врать совершенно бессмысленно и опасно. Проницательность супруги просто зашкаливала. Когда еще в далекой молодости он убедился в этом, то оценил уникальную способность жены, сказав с нескрываемым восхищением: тебе бы детектором лжи работать!
Поэтому, если сейчас он не торопился рассказать Ирине про свои приключения в городе детства, то только по одной причине: не знал, с чего начать. Ирина не торопила мужа. Понимала, что он не готовил объяснение, и теперь ему надо собраться мыслями. Так, в полном молчании, прошло минуты две, которые показались обоим вечностью.
– В общем, так, Ириша! – начал Журавлев, выстроив в уме события последних
