Россия на пороге Нового времени. (Очерки политической истории России первой трети XVI в.) - Александр Зимин

Отвечая на подобное заключение, Н. А. Казакова и в последней работе продолжает утверждать, что «в правдивости (в целом, а не в частностях, конечно) передачи Максимом его высказываний в беседах с Берсенем вряд ли следует сомневаться». Однако доказательств этого вывода у исследовательницы явно недостаточно. В самом деле, по допросу получается, что Максим горячо сочувствовал укреплению великокняжеской власти. Н. А. Казакова приводит отрывки из сочинений Максима уже 30-х — начала 50-х годов, написанных им в заточении, показывающие, что публицист не чужд был подобным взглядам. Но ничего сходного в ранних произведениях, т. е. созданных Максимом еще на свободе, до 1525 г., нет. Наоборот, в «Послании» Василию III по поводу окончания перевода Толковой псалтыри Максим Грек развивает теорию гармонии светской и духовной власти, которая, по Н. А. Казаковой, представляла собой «несоответствие между системой политических взглядов Максима Грека и процессом государственной централизации»[1141].

Максим Грек оговорил не только Берсеня, но и Федора Жареного, который якобы ему пожаловался, что «государь, по моим грехом, пришол жесток, а к людям немилостив».

Об итогах процесса нам известно по четырем летописным сообщениям. В Вологодско-Пермской летописи говорится, что зимой 1525 г. великий князь велел отсечь голову у «боярина своего» Берсеня «на Москве на реке», а у Жареного вырезать язык (за «охульные слова»). Савва и Максим были сосланы в Иосифов монастырь под надежную охрану их злейших врагов[1142].

В Типографской летописи о казни Берсеня сказано после сообщения о назначении в Троицкий монастырь Арсения Сахарусова (январь) и прощении князя И. М. Воротынского[1143]. Как известно, И. М. Воротынский дал поручную запись в феврале 1525 г. Поэтому когда в летописи сообщалось, что «того ж месяца бысть у великого князя собор с митрополитом» на Максима Грека, то следует этот собор датировать февралем 1525 г. По Типографской летописи, Максим Грек послан был в Иосифов монастырь, а Савва — «на Возмище» (в Возмицкий Волоколамский монастырь). Вместе с тем сообщается, что «того же месяца» и «в том же деле»

Василий III велел казнить Ивана Беклемишева, а также вырезать язык у «крестового дьяка» Ф. Жареного, наказав его кнутом (торговой казнью)[1144].

В Пафнутьевском летописце сохранилось самое подробное сообщение о том, что в 1524/25 г. Василий III «довел…измену» на Савву и Максима Греков. Это известие было разобрано выше. К этому прибавлено, что Даниил с Освященным собором «довел на них ересь». С ними «в совете» были И. Берсень, П. Муха Карпов и Ф. Жареный. Обвиненные «сказали на соборе во всем виноваты». После этого Василий III «над грекы показал милость», послал Савву в заточение «на Возмище», а Максима — в Иосифов, келейника Афанасия — в Пафнутьев, «а Берсеня велел казнити главною казнию, а Муху велел в темнице заключити, а Жареному велел язык вырезати».

В Холмогорской летописи говорится лапидарно: «Того ж лета поймал князь великий Максима Святогорца. Того ж году Берсеню головы отсекл»[1145].

Итак, Максим Грек судился дважды: светским и духовным судами (соборами). На втором (состоялся он в апреле — мае 1525 г.)[1146] осуждена была его ересь. Соборы, очевидно, происходили «со скрипом». В среде духовенства не было единодушного мнения по отношению к ереси (мнимой) Максима. Чтобы усилить позицию иосифлян, Даниил в это время на место отставленных иерархов из среды нестяжателей назначает близких к нему лиц. Вместо покинувшего после 1522 г. коломенскую епархию Тихона епископом стал племянник Иосифа Волоцкого Вассиан Топорков (2 апреля 1525 г.), а вместо вологодского епископа Пимена — игумен кирилло-белозерский Алексий (9 апреля). По Строеву, только до 1525 г. упоминается близкий к нестяжателям архиепископ Иоанн Ростовский. Его вакансия (как и другого архиепископа — Новгородского) оказалась во время соборов свободной. В итоге к апрелю — маю 1525 г. оставалось только три иерарха, которые занимали свои посты при Варлааме: верный сторонник иосифлян Досифей Крутицкий, Геннадий Суздальский и Иосиф Смоленский.

«Перебирались людишки» и среди настоятелей крупнейших монастырей. В феврале 1521 г. игуменом Троице-Сергиева монастыря назначен был старец Белозерской пустыни Порфирий. Но в сентябре 1524 г. он ходатайствовал за опального Шемячича и поэтому был удален со своего поста[1147]. Деятельным участником Освященного собора был в 1522 и 1525 гг. архимандрит Симонова монастыря Герасим Замыцкий (с 1520 г.). Он умер «на покое» в Иосифовом монастыре, что говорит о его близости к иосифлянам[1148]. Одним из ближайших сподвияшиков Даниила стал чудовский архимандрит Иона Собина, участник соборных акций 1522 и февраля 1525 г. Он принимал деятельное участие в разбирательстве о Вассиане Патрикееве (1531 г.). В 1522 г. Иона посылался проверять донесение о «чудесах» Макария Калязинского[1149].

При таком составе Освященного собора судьба Максима Грека была заранее предрешена. В разбирательстве участвовали также сам Василий III, его братья, «старцы изо многих монастырей, и многим же бояром, князем, и вельможам, и воеводам»[1150].

Максим Грек был обвинен в том, что писал «яко седение Христово одесную Отца мимошедшее и минувшее». Считался он повинным и в том, что отрицал право русских иерархов на поставление митрополита, который, по его представлениям, должен был ставиться в Царьграде. В конкретных условиях это означало выступление против поставления в 1522 г. иосифлянина Даниила[1151].

Не исключено, что именно на соборе 1525 г. В. М. Тучков привел речи Максима, враждебные самому Василию III: «Просился, государь, Максим у тобя наперед сего прочь, и ты его не отпустил… И Максим говорил: яз чаял, что благочестивый государь, а он таков, как прежних государей, которые гонители на християнство». Впрочем, Максим факт произнесения этих речей отрицал[1152].

Обнаруженное в Сибирском сборнике послание митрополита Даниила в Волоколамский монастырь от 24 мая 1525 г. говорит о том, что Максим был осужден за ложное учение о сидении Христа «одесную Отца», за выступление против поставления русских митрополитов на Москве и за то, что он «иная многая развращенная и пагубная глаголяше»[1153]. Это вполне соответствует тем обвинениям, которые, как можно утверждать на основании судебного дела, действительно выдвигались против Максима на соборе 1525 г.

Таковы те достоверные данные, которые имеются в нашем распоряжении об обвинениях, предъявленных Максиму Греку на церковном соборе 1525 г.[1154] Н. А. Казакова считает, что «основной причиной осуждения Максима Грека явилось «обличение им вотчинных прав и недостойного поведения духовенства». Но ни на первом (светском), ни на втором (церковном) соборе 1525 г. это обвинение не выдвигалось. Нет ни слова об осуждении нестяжательских взглядов Максима и в грамоте Даниила от 24 мая 1525 г.[1155] Ведь в начальный период своего творчества Максим Грек не выступал еще с обличением стяжательской деятельности русских монастырей («Беседа ума с душой», посвященная этому сюжету, написана уже после 1531 г.)[1156]. Н. А. Казакова считает, что обвинение Максима Грека в критике вотчинных прав церкви впервые предъявлялось ему на соборе 1525 г. и в 1531 г. было лишь возобновлено[1157]. Однако в речи митрополита Даниила оно сформулировано в настоящем времени («укоряеши и хулиши»), т. е. соотнесено с собором 1531 г., когда судился за нестяжательство и Вассиан Патрикеев, который не подвергался осуждению в 1525 г., несмотря на то что развивал еще за несколько лет до этого нестяжательские идеи.

Герберштейн рассказывает об осуждении Максима очень глухо. Когда Максим Грек «привел в порядок все книги, правила и отдельные уставы, относящиеся до веры», заметив при этом «много весьма тяжких заблуждений», он «объявил лично государю, что тот является совершенным схиматиком, так как не следует ни Римскому, ни Греческому закону». После этого он «исчез, и, по мнению многих, его утопили»[1158]. Как видим, Герберштейн ничего определенного о деле Максима Грека не знал. Это и понятно: от имперского посла тщательно скрывали, что Максима обвиняли в том, что он выступал за войну России с Турцией, в которую стремилась втянуть Василия III и Империя.

Осуждение Максима Грека церковным собором позволило Даниилу укрепить свои позиции в среде высших церковных иерархов. Весной 1526 г. архиепископом Ростовским стал архимандрит Спасского Суздальского монастыря Кирилл[1159]. Наконец, после длительного промежутка времени занята была и новгородская архиепископия верным иосифлянином, архимандритом Можайского монастыря Макарием (4 марта)[1160]. С Макарием Василий III, возможно, познакомился еще осенью 1516 г., когда приезжал в Можайск.