Путешествие на край ночи - Луи Селин

А в глубине, как огромный слизняк, от моста к мосту зигзагами ползет Сена.

Живя в Драньё, перестаешь даже отдавать себе отчет, насколько ты стал безрадостен. Просто ни за что серьезное браться неохота — и точка. Из-за вечной экономии на всем и ради всего всякие желания пропадают.

Несколько месяцев я то тут, то там перехватывал взаймы. В моем квартале люди были так бедны и недоверчивы, что даже меня, совсем уж недорогого врача, вызывали только после наступления темноты. Даже не сосчитать, сколько безлунных двориков я обегал по ночам в погоне за десятью-пятнадцатью франками.

По утрам улица превращалась в один гигантский барабан — всюду выколачивали половики.

В это утро я встретил на тротуаре Бебера, он караулил привратницкую тетки — та пошла за покупками. Бебер тоже поднимал метлой тучу пыли на тротуаре.

Того, кто не выбивает в семь утра пыль, вся улица считает порядочной свиньей. Выбитые коврики — признак чистоты, порядка в семье. Этого достаточно. Пусть потом у вас несет изо рта — все равно можете быть спокойны. Бебер глотал и ту пыль, что поднимал сам, и ту, что сыпалась на него с верхних этажей. Тем не менее на мостовой все-таки лежали солнечные пятна, но, как в церкви, бледные, мягкие, таинственные.

Бебер заметил меня. Я для него тот доктор, который живет на углу, против автобусной остановки. У Бебера слишком зеленоватая кожа, он — как яблоко, которое так и не поспеет. Он чесался, и, глядя на него, меня тоже подмывало почесаться. Я ведь тоже поднабрался блох во время ночных визитов к больным. Блохи любят прыгать на пальто: это самое теплое и сырое место поблизости. Так меня учили на медицинском факультете.

Бебер бросил свой половик и пожелал мне доброго утра. За нашим разговором наблюдали изо всех окон.

Раз уж надо кого-то любить, лучше любить детей: с ними хоть меньше риску, чем со взрослыми. По крайней мере можно извинить свою слабость надеждой на то, что они вырастут не такими шкурами, как мы. Еще ведь ничего не известно.

На землистом лице Бебера поигрывала слабенькая, но чистая и благожелательная улыбка, которой мне никогда не забыть. Радость за вселенную.

Мало кто после двадцати лет сохраняет эту непринужденную животную благожелательность. Мир — это ведь не то, чем вы его сначала считали, в этом вся штука. Вот морда и меняет выражение. Да еще как! Ведь вы же заблуждались. В два счета выяснилось, что вокруг одни сволочи. Это и написано у нас на физиономии после двадцати. Очухались! Наша физиономия это и подтверждает.

— Эй, доктор! — окликнул меня Бебер. — Правда, что ночью на площади Празднеств какого-то дядьку подобрали? У него еще горло бритвой перерезано. А кто дежурил? Не вы? Точно?

— Точно, Бебер. Дежурил не я — доктор Фанфарон.

— Жаль. Тетка говорит, лучше бы вы. Вы бы ей все рассказали.

— Подождем следующего раза, Бебер.

— А часто здесь людей убивают? — поинтересовался еще Бебер.

Я как раз шагнул через облако поднятой им пыли, когда с ревом подоспела муниципальная уборочная машина, и тут из сточных канав вырвался форменный тайфун, заполнив всю улицу тучами более плотной и пряной пыли. Бебер запрыгал, чихая и вопя. Его лицо с синюшным отливом, жирные волосы, ноги, как у исхудалой обезьянки, — все судорожно плясало на конце метлы.

Вернулась тетка Бебера с покупками. Она уже пропустила стопочку; скажу кстати, что она и эфир малость понюхивала, приобретя эту привычку, когда служила у одного врача и у нее болели зубы мудрости. Теперь из зубов у нее остались только два передних, но она никогда не забывала их чистить. «Кто, как я, служил у врача, тот знает, что такое гигиена». Она давала медицинские советы всем, кто жил не только по соседству, но и гораздо дальше, до самого Безона.

Меня интересовало, думает ли тетка Бебера хоть о чем-нибудь. Нет, не думала. Болтала без умолку, но никогда не думала. Когда мы с ней оказывались наедине, без любопытных вокруг, она в свой черед выжимала из меня советы. В известном смысле это было даже лестно.

— Скажу вам как врачу, доктор: Бебер — паршивец. Он с кулаком грешит. Я уже месяца два как это заметила и все думаю, кто его этой пакости научил. Ведь я же столько его воспитывала… Я ему запрещаю, а он опять за свое.

— Скажите, что так он с ума сойдет, — дал я классический совет.

Беберу, который нас слышал, он не понравился.

— Неправда, ничего я не грешу. Это меня Стерво подначил.

— Вот видите, я так и знала, — вскинулась тетка. — Это мальчишка Стерво, которые на шестом живут. У них вся семейка ходоки. Дед, говорят, за укротительницами бегал. Нет, вы подумайте, за укротительницами! Скажите, доктор, уж раз вы здесь, нельзя ли сопляку какую-нибудь микстуру от рукоблудия прописать?

Я проследовал за ней в привратницкую, выписал антирукоблудную микстуру для мальчишки Бебера. Я был чересчур услужлив со всеми и сознавал это. Никто мне не платил. Я консультировал бесплатно, главным образом из любопытства. И зря. Люди мстят за сделанное им добро. Как и все остальные, тетка Бебера пользовалась моим голым бескорыстием. Больше того, грязно злоупотребляла им. Я уступал, врал. Подлаживался к пациентам. Что ни день, они своим нытьем все крепче брали меня за горло, подчиняли себе. В то же время они шаг за шагом раскрывали передо мной все уродства, которые прятали под прилавком своей души и не показывали никому, кроме меня. За такую пакость никакой ценой не расплатишься. Вот они и проскальзывали у меня между пальцев, словно осклизлые змеи.

Когда-нибудь я расскажу все, если, конечно, проживу достаточно долго, чтобы успеть все рассказать.

Погодите, гады! Дайте мне только еще несколько лет поластиться к вам. Не убивайте меня раньше. С угодливым и обезоруженным видом я выложу все. Тогда, уверяю вас, вы разом шарахнетесь подальше, как слюнявые гусеницы, приползавшие в Африке загаживать мою хижину. Вы у меня станете еще более изощренно трусливыми и настолько грязными, что, может быть, передохнете хоть от этого!

— А сладкая она? — спрашивает Бебер про микстуру.

— Не давайте этому паршивцу сладкую, — наставляет меня тетка. — Он не заслужил сладкой, да потом и без того у меня достаточно сахара ворует. Он, нахал, насквозь порочен. Кончит тем, что родную мать зарежет.

— А у меня нет матери, — не теряясь, сухо парирует Бебер.

— Ах ты говнюк! — вспыхивает тетка. — Будешь вякать — ремнем выхожу.

И она отправляется за ремнем. Но Бебер уже удирает и кричит ей из коридора: «Шлюха!» Тетка краснеет и возвращается ко мне. Молчание. Мы меняем тему.

— Вы бы, доктор, заглянули к даме из бельэтажа дома четыре по Девичьей улице. Муж ее служит у нотариуса, я ему про вас говорила. Сказала, что из врачей вы с пациентами самый обходительный.

Я сразу догадываюсь, что она врет. Ее любимый врач — Фанфарон. Она рекомендует его, где только может, на меня же капает при каждом удобном случае. Моя гуманность пробуждает в ней животную ненависть. Не следует забывать: она сама животное. Но Фанфарон, которым она восхищается, требует уплаты наличными, а со мной можно посоветоваться и за так. Если уж она отрекомендовала меня, значит, предстоит что-то бесплатное или какое-нибудь грязное, подозрительное дельце.

Уходя, я все-таки вспоминаю о Бебере.

— С мальчиком гулять надо, — говорю я ей. — Он мало бывает на воздухе.

— Куда же мы пойдем? Мне ведь из привратницкой надолго отлучаться нельзя.

— Ну, хоть в парк с ним ходите по воскресеньям.

— Да там еще больше народу и пыли, чем здесь. Люди друг на друге верхом сидят.

Справедливое возражение. Я прикидываю, какое бы другое место ей подсказать.

Наконец несмело предлагаю — кладбище.

Кладбище — единственное место в Гаренн-Драньё, где еще остались деревья и немножко простора.

— Ой, и верно. Я о нем не подумала. Туда походить можно.

Тут возвращается Бебер.

— Будешь, Бебер, ходить со мной гулять на кладбище? Видите, доктор, его и насчет прогулок надо упрашивать: он же упрям как осел.

У Бебера нет пока собственного мнения о прогулках. Но мысль тетке понравилась, и этого довольно. Кладбища — ее слабость, как и всех парижан. В этой связи она, кажется, впервые задумывается. Взвешивает все за и против. У фортов слишком много хулиганья. В парке чересчур пыльно. А вот кладбище — это подходяще, это недурно. Публика там по воскресеньям тоже вполне приличная и умеет себя вести. К тому же это удобно. Возвращаясь домой по бульвару Свободы, можно сделать нужные покупки — часть лавок на нем торгует и по воскресеньям.

— Бебер, — заключает тетка, — слетай проводи доктора к мадам Прокисс на Девичью улицу. Ты ведь знаешь, где живет мадам Прокисс, Бебер?

Бебер что угодно разыщет, лишь бы пошляться.

Между улицей Животт и площадью Ленина — одни доходные дома. Строительные подрядчики расхватали все, что еще оставалось в Гаренн от полей. Не застроены только самые дальние пустыри за последними газовыми фонарями.