Слово - Сергей Алексеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А ничего хлебушек у тебя, комиссарик, вкусный, – похвалил он. – Только большевикам такой ныне дают али всем?
Гудошников молчал, оценивая положение. Пришедшие, если бы не винтовки, выглядели мирно, и рясы на них сидели будто на монахах. Но они ели его хлеб, ели без спроса, и это значило, что…
Сердце его оборвалось, когда он увидел в руках у бритого свои документы.
– Да ты не жилься, – продолжал балагурить щербатый. – Хлебушка не только комиссарское брюхо просит.
Бритый развернул мандат, выданный Мухановым в Олонце, и нахмурился, покусывая губу. Третий, мужик лет тридцати, сидел безучастным и мелко-мелко, по-кроличьи, жевал. Из-под скуфейки его лез наружу кудрявый, густой чуб.
– Эхма! – вздохнул щербатый. – Хлеб твой хорош, да все одно нету на свете лучше нашего донского хлебушка!
Тот, третий, сдавленно хохотнул и, стащив скуфейку, выпустил на волю буйные кудри.
– Итак, Никита Евсеевич, – задумчиво сказал бритый, – какими судьбами в наши отдаленные края?
«Бандиты, – думал Гудошников. – Бритый, похоже, из благородных, наверняка белый офицер. Документы и протез у него. Ну вот и все…» Сознание работало ясно, не оставляя никаких надежд. Он уперся руками и сел. Погибнуть так просто и глупо! Взяли сонного, даже не связали… А зачем его вязать? Куда он без протеза?
– Что же вы, комиссар? Язык отнялся? Ну?
– Позвольте, вашбродь, я спрошу? – щербатый, видно, из казаков, проглотил нежеванное и прочистил, поцыкивая, зубы.
– Погоди, – отмахнулся офицер. – Тут у вас сказано, что вы ногу за революцию потеряли, а не язык. Ну, так что же, Никита Евсеевич?
Гудошников сел, но не мог теперь оторвать руку от шинели. Под рукой, в кармане, был маузер! Сквозь подкладку он чувствовал ладонью его рукоятку и коробку магазина. Сонного его обыскали, вывернули карманы френча, достали документы, вероятно, обшарили все под головой, взяли котомку с хлебом, а маузер был в кармане шинели, расстеленной подкладкой вверх! Видимо, решили, что спит здесь человек военный, а значит, оружие должен держать под рукой и головой. А оно-под ребрами было! И чтобы теперь проникнуть в карман шинели, надо отвернуть ее полу…
– Вот что, комиссар, – выдержав паузу, продолжал офицер, – у нас нет времени долго возиться с вами. Прошу вас, говорите правду, зачем вы приехали в монастырь?
– Грешки свои комиссарские замаливать! – снова расхохотался казак. – Святым мощам поклониться!
«Они чувствуют себя хозяевами, – подумал Гудошников. – Их – трое, я – один, без ноги и без оружия, как им кажется… Потому и не обыскали как следует. Возможно, и не подозревают о маузере/Теперь надо незаметно достать его!»
– Чего с ним канитель разводить? – спросил казак. – Он мне зараз гутарить начнет…
Гудошников не ожидал удара. Вернее, ожидал, но не так скоро. Казак ударил его сапогом в лицо, отчего Никита упал на шинель, прикрыв животом маузер. Во рту стало сладко, онемели губы.
– Последний раз спрашиваю, – не теряя спокойствия, продолжал офицер. – Зачем вас черт понес сюда глядя на зиму, и к тому же инвалида?
Никита подсунул руку под шинель, однако резкий рывок отбросил его назад. «Что им надо? – мелькнуло в сознании. – Они знают уже, комиссар, хотя и бывший… Должны бы шлепнуть, а тянут… Что им надо?»
– Ефим! Раздень его! – приказал офицер и набросился на кудрявого, тем временем уписывающего хлеб:
– А ты чего сидишь? Помогай!
Вдвоем они прижали Никиту к полу и содрали одежду, оставив кальсоны. Он не сопротивлялся, боясь, что в борьбе кто-нибудь из них наступит на маузер, и тогда – конец… Он лишь сделал еще одну попытку достать его, но едва дотянулся до края шинели, как его схватили за руки, завернули их назад и связали веревкой.
«Теперь уж точно – все, – спокойно подумал Никита, решив, что его хотят расстрелять на улице. – Обидно и жалко, что не дотянулся до маузера с первой попытки! Теперь не достать…»
Однако его никуда не повели.
– Вы что-нибудь скажите, комиссар, – попросил офицер. – Меня интересует только цель вашего приезда. В мандате сказано, чтобы вам оказывать помощь и содействие. Может быть, я чем-либо помогу вам?
– Кончайте спектакль, – непослушными, распухшими враз губами проговорил Гудошников. – Глупо, глупо все…
– Кончим, вы не волнуйтесь, – заверил офицер. – Спектакль только начинается, и есть возможность закончить его не так трагически. Разумеется, для вас… Может быть, вы прежде подумаете о его развязке?
«Вешать хотят, – подумал Никита и поежился, мельком глянув на бревна накатника. – Вот как все это бывает… Глупо, до чего же глупо!»
– Подними его, Ефим, – спокойно сказал офицер. – Пусть подумает.
«Когда меня поднимете, я уже не буду думать, – Никита с тоской глянул на то место, где под шинелью был маузер. – Вы и есть то зло, о котором в народе говорят. Вот оно какое – зло…»
Казак залез на пустую бочку и стал продевать веревку через бревно потолочного наката. Веревка не проходила, из щели посыпалась тонкая, как в песочных часах, струйка песка.
– Дай штык! – приказал казак кудрявому мужику. – Живей!
Тот засуетился, снял с винтовки примкнутый штык и подал казаку. Вдвоем они продели веревку, потянули ее туда-сюда, проверяя, ходит ли она по бревну, после чего казак спрыгнул с бочки. Гудошников завороженно смотрел на струйку песка. Она отсчитывала время его жизни.
Но его не повесили.
То, что это дыба, Гудошников понял, когда нога его оторвалась от пола и острая боль резанула по плечевым суставам. Его подтянули на полметра от земли, казак завязал другой конец веревки и отошел к своим. Никита висел, напрягая мышцы, а мозг царапала одна и та же мысль – не потерять сознание. Шинель с маузером оставалась у него за спиной. Кто-нибудь из бандитов мог в любое время поднять ее или же, обходя Гудошникова сзади, наступить на маузер. Но пока все трое были перед ним. Кудрявый сел на прежнее место и потянулся рукой к караваю, но казак отобрал хлеб и положил его на бочку.
На дыбе думалось и впрямь лучше. Мысль стала четкой и ясной. Чтобы вновь оказаться на шинели, внизу, и достать маузер, надо что-то говорить. Тогда спустят с дыбы. Но что? О языческой рукописи бессмысленно, не за ней бандиты пожаловали на остров. Они ищут ценности, они рылись в ризнице и трапезной. Игумен что-то прятал. Но где? Откуда ему, Гудошникову, знать?.. Боль выворачивала плечи, жгуче отдавалась в позвоночнике. Выход подсказал сам офицер.
– Думайте, комиссар… Я знаю, вы приехали за монастырским имуществом, которое не успели еще вывезти. Книги здесь, в бочках, а где остальное? Где гроб со святыми мощами? Он здесь, на острове. Увезти вы его не могли весной, лед не держал.
