Слово - Сергей Алексеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ну, что, сволочи?! – крикнул Гудошников.
В ответ грохнул выстрел. Дверь была крепкая, на кованых навесах. Стены толстые. Крепость, а не сарай. Только теперь Гудошников понял, что спасен. Сердце колотилось, как на дыбе, исчезла боль в суставах, и лишь отравленные дымом горелой бумаги легкие рвал кашель.
– Что, шкурье недобитое! – прокричал Никита. – Дыбой напугали?
В сарае загрохотали бочки. Никита вспомнил о дыре на крыше и, приподнявшись, глянул вверх. На краю дыры мелькнули чьи-то руки, и Гудошников, не целясь, выстрелил и тут же пожалел. В маузере оставалось три патрона…
В сарае загрохотали бочки. Никита вспомнил о дыре на крыше и, приподнявшись, глянул вверх. На краю дыры мелькнули чьи-то руки, и Гудошников, не целясь, выстрелил и тут же пожалел. В маузере оставалось три патрона…
Бандиты, видимо, были ошеломлены и долго не могли прийти в себя. Никита решил действовать. Он опрокинул второй валун, прочно заперев дверь, и пополз в сторону, чтобы держать под наблюдением дыру в кровле.
– Выбрасывай оружие и вылазь по одному! – скомандовал он. – Жизнь гарантирую, пока на острове!
В сарае молчали. Потом ударил еще один выстрел. Стреляли на его голос. «Неужели ни разу не попал? – думал Никита. – Хоть бы на одного меньше!..»
– Эй, комиссар! – раздался из сарая голос офицера. – Слушай меня внимательно! Если ты не выпустишь меня отсюда через пять минут, мы станем жечь книги. Ты понял меня?
Гудошников заскрипел зубами, закашлялся.
– Условие такое: я выйду через дыру. Здесь останется человек. Ты в течение часа, пока я не уеду с острова, должен перекликаться с ним. Если ты станешь стрелять или пойдешь за мной – мой человек зажжет книги. Ты понял меня, комиссар?
Мысль работала лихорадочно и зло. Что делать? Сколько их там? Если офицер уходит, а один остается, то, значит, двое, значит, одного он застрелил или ранил тяжело. Но кто остался? Казак или кудрявый? Если срезать офицера, когда он полезет в дыру, – оставшийся начнет жечь. На крышу не забраться, высоко. К дверям не подойти, будут стрелять на любой шорох возле них. Если казак жив – этот жечь будет. Ему терять нечего. А если он убит и остался кудрявый? Будет жечь?.. Будет, если скажут… Все сразу не зажгут, а помаленьку, по одной, могут за час уничтожить всю библиотеку…
– Время идет, комиссар! – напомнил офицер.
Никита видел дымок, курящийся из дыры. То ли костер еще не прогорел, то ли уже начали жечь… Запах горелой бумаги, запах дыма въелся в ноздри…
Неужели выпускать офицера?.. А что еще? Попросту на его глазах сожгут все книги, а он будет лежать здесь, у сарая, на холодной земле и замерзать…
– Согласен!! – крикнул Гудошников и ударил кулаком в песок. – Уходи!
Из дыры показалась скуфейка, затем руки, и офицер легко выскочил на крышу сарая. Он не спеша огляделся, остановил взгляд на Гудошникове и шагнул к краю накатника. Гудошников, стараясь держать его на прицеле, повел стволом маузера. Палец на спусковом крючке не слушался, дрожал, сводимый судорогой. Офицер спрыгнул на землю и с винтовкой наперевес стал подниматься в гору. Он шел к мысу, где Гудошников встречался со старцем.
– Оу! – хрипло прокричали в сарае.
– Здесь я! – поспешил ответить Никита, не спуская глаз с дыры и со спины уходящего офицера. Гудошников опасался, что офицер может дать круг, выйти с другой стороны и подстрелить его. Время шло медленно, Никита начал ощущать холод. Земля жгла тело и казалась горячей. Бандит, оставшийся в сарае, изредка подавал голос и замолкал. Прошло около четверти часа. Офицер не появлялся. Гудошников подобрался к двери, затаился у косяка. Этот, оставшийся, был в его руках!
– Эй, ты! – крикнул Никита. – Выходи и сдавайся!
– А ты стрелять не будешь? – пугливо спросили из сарая.
Говорил кудрявый. Голос казака он запомнил, но это был другой голос! Гудошников застонал от досады.
– Не стреляй! Я невиноватый! – просил кудрявый. – Я насильно к бандитам взятый Я не по своей воле! Поехал в монастырь железо драть, а меня под наганом взяли!..
– Вылазь, пес шелудивый! – крикнул Гудошников. – Не трону, выходи!
– Только не убивай! – взмолился кудрявый. – Я и так раненый, у меня рука пробитая!
Кудрявый выбрался на крышу и сел, готовый в любое мгновение нырнуть обратно. Левая рука была замотана изорванным подрясником. Гудошников заставил его спуститься на землю и, удерживая под прицелом, велел подойти. Кудрявый подошел, качая больную руку и вытирая слезы.
– Отваливай камни, – приказал Никита. Корчась и оглядываясь, кудрявый освободил дверь и остановился в ожидании следующей команды.
– Заходи первый, – тихо сказал Никита. Он вдруг подумал: а что, если там ловушка. Что, если казак жив и теперь затаился, чтобы заманить комиссара в сарай и там застрелить?
Казак был убит наповал, пуля попала ему в горло. Костер догорел. В куче белого пепла лежал остывший шомпол.
Хлеба на бочке не было, а Никита точно помнил: когда его спускали с дыбы, там оставалось полкаравая…
Но самое главное – не было документов и одежды Гудошникова. Офицер переоделся в его френч, брюки, натянул поверх рясу и ушел с его документами. Чужая гимнастерка и галифе лежали на шинели Никиты грязным, серым комом. Гудошников отшвырнул его и увидел разбитый вдребезги протез…
Забытый Гудошниковым пленник стоял, переминаясь с ноги на ногу, и кряхтел, держась за руку, – с набрякшей кровью тряпки капало.
– Куда он пошел? – Никита навел на кудрявого маузер. – Ну? Говори, ублюдок?! Бандит забормотал:
– Невиноватый! Истинный Бог невиноватый! Он еще наказал, чтоб я тебя… того…
– Чего – того? – рявкнул Гудошников.
– Это самое… Когда он уйдет в дыру-я сдамся в плен будто, а ты дверь откроешь – я в тебя стрелять должен… Но я не стрелял! Я насильно взятый! Я сам спасский, поехал железо драть!.. Железо дерут все, крыши крыть, и я поехал…
– Где он тебя должен ждать?!
– У челна! – выпалил кудрявый. – Ты, говорит, стрелишь комиссара и беги за мной…
Гудошников надел шинель прямо на голое тело, поискал обувь. Пленник услужливо принес спрятанный за бочками сапог и помог обуться.
– Вытаскивай этого! – приказал Никита, кивнув на казака.
Кудрявый, прижимая к груди простреленную руку, взял убитого за шиворот и поволок на улицу.
– Чё, хоронить будем? – деловито спросил он. – Если хоронить, так я сапоги с него сыму. Хорошие еще сапоги. Казаки справно живут…
Никиту затрясло от гнева.
– Становись рядом, шкура! – гаркнул он и поднял маузер. – Не пригодятся тебе сапоги!
Кудрявый упал на колени и вдруг завыл басом, заплакал, как плачут по убитому или умершему – тоскливо, жалобно, безысходно.
