Слово - Сергей Алексеев

– Открывай, коли государевы. И скажи, чтобы лишний народ-то со двора ушел, не выставлялся.

Откопали ворота от снега, распахнули, пропуская крытый возок и верховых стрельцов. Игумен навстречу вышел, но подходить к возку не спешил: пускай приезжие объявятся, кто такие.

Из возка архиепископ Арсентий появился, поправил клобук и воззрился на игумена. Воевода Поспелов с коня соскочил, бросил поводья стрельцу, а за ним уж и все стрельцы спешились – кто уши оттирает, кто сосульки с усов да бороды обламывает.

Арсентий – молодой, чернобородый, глаза на круглом лице так и жгут. Года не минуло еще, как в новый сан рукоположен. Много их, молодых да сановитых, стало при Никоне. Говорили, Арсентий этот самолично какого-то иерея из сельской церквушки камнями до смерти забил. Суров архиепископ, зело жесток, сказывают, особо когда при нем новые никонианские обряды хают да древлее благочестие славят.

Опустился Ларион на колени перед Арсентием, однако же тот не благословил и руки для целования не подал.

– Ведомо мне, Ларион, что ты святейший указ не сполнил, – проговорил Арсентий и посохом о снег пристукнул. – Будто по старым книгам обряды справляешь и крестишься двоеперстием?

Поднялся игумен, расправил спину – тяжело на восьмом десятке на коленях стоять. Воевода Поспелов на саблю руку опустил и глядит весело, ровно забаву какую ждет. Кафтан, золотом шитый, кудрявая борода взлохмачена, шапка набекрень – кажется, только что шкодничал, дворовых девок щупал, да служба отвлекла.

– Отвечай, игумен! – поторопил Арсентий.

– Клевета все, – сдержанно возразил Ларион. – Обряды справляем, аки патриархом указано…

– Клевета? – перебил архиепископ. – А ну, перекрестись!

Обернулся игумен ко главам собора, размашисто перекрестился троеперстием, а руку-то потом спрятал в длинный рукав и фигу состроил.

– Добро! – похвалил Арсентий, но глядел все недоверчиво, с лукавиной. – А теперь веди в храм да книги показывай, по коим обряды творишь и кои тебе исправить ведено было. Стрельцов же вели в трапезную проводить. Пускай накормят их да обогреют.

Кликнул игумен библиотекаря Тихона, горбатого, бледнолицего монаха с клюкой. Приковылял тот, поклонился Арсентию, брякнул ключами. Не стар был Тихон, но болезнь его так согнула, что ходит и неба не видит.

– Экий ты! – рассмеялся воевода. – Ровно гусь шею-то несешь!

– Не смей! – одернул его Ларион. – Хворый он, грешно смеяться!

Поспелов лишь плечами повел, а все одно улыбается.

Отомкнул Тихон двери, пропустил вперед высоких гостей, сам же последним вошел и притаился у порога. Одна у Тихона была выгода от хворобы: чтобы поклониться, нагибаться ему не надо. Так и ходил он всю жизнь, ровно кланялся всем.

– А верно ли, что в обители беглые прячутся? – вдруг спросил Арсентий, ступая в глубь библиотеки. – Али снова клевещут?

Он снял с полки книгу, открыл, но глядел-то все на игумена, так и жег прищуренными глазами.

– Есть мирские в обители, – согласился Ларион. – Юродивые да нищие зимуют. Да работный люд – солевары, что с низов, с моря пришли.

– Про беглых сказывай! – оборвал его воевода. – Про тех, что святейшего указа ослушались и молятся по-старому.

– А ты не покрикивай! – сказал Ларион. – Чти сан святой и допрос мне не учиняй! Нету беглых, а какой есть народ в обители, так все православные.

Архиепископ будто забыл, о чем спрашивал. Посмотрел книгу, потеребил листы и вдруг бросил ее на пол. Игумен закаменел лицом, сжал посох, но смолчал. Тихон же за его спиной ахнул только и еще ниже согнулся. Тем временем Арсентий выбрал еще одну книгу, глянул вскользь и к первой бросил. Воевода же от слов игумена лишь пуще разошелся:

– Коли надо будет, и спрос учиним и правеж! И на стряску подымем, как Феодосью Морозову!.. А пока добром спрашиваю про беглых: они в обители есть?! Вот письмо к тебе, писанное протопопом Аввакумом, где он просит тебя принимать да привечать беглых раскольников.

– Про письмо знать не знаю, – сказал Ларион. – А беглых нету.

Между тем куча брошенных Арсентием книг росла. Стонал у порога горбатый Тихон, корежило его и гнуло к земле. Наконец архиепископ проверил всю библиотеку и встал подле игумена.

– Тебе, Ларион, указ был книги править, – сказал он спокойно и лукаво. – И что править было отписано, и что совсем в огне пожечь. Почему указа не сполнил?

Игумен молчал, опустив голову, глядел на брошенные книги.

– Аль запамятовал? – не отставал архиепископ. – Аль от старости сознание твое помутилось? Аль и впрямь на стряску захотел?.. Гляжу я, излукавился ты, Ларион, но я тебе истинный путь укажу. Новые книги привез я. Нынче же на моих глазах молебен отслужишь по новым обрядам. А я погляжу, куда тебя потом – в пустыню либо в яму… А то отвезу вот в чисто поле да отпущу с миро, г. Нынче метельно на дворе, снег глубокий…

Ларион молчал, стиснув посох. Почудилось ему, будто за его спиной вырос кто-то и горой стоит.

– А эти к чтению не пригодны более, – Арсентий пнул книги, что валялись на полу. – Поганые они, еретические…

Молчал игумен, слушал. А за спиной-то все кто-то стоит и тоже молчит, пыхтит в затылок… Не выдержал, оборотился Ларион и глазам своим не поверил: Тихон разогнулся и уж почти прямой стоял, одной высоты с воеводой.

Стрельцы же откушали в монастырской трапезной, обогрелись и снова на улицу, во двор. Умяли снег посередине, натащили дров из поленниц и выложили клеть вперемешку с соломой. Хоть и был приказ игумена всем мирским людишкам сидеть тихо по углам и не выставляться, да не стерпел кто-то – высунулся поглядеть, что там стрельцы во дворе делают. Выглянул и заорал благим матом. За ним другие подхватили, и полетело:

– На костер садить кого-то будут!

– Жечь! Жечь хотят!..

– У-о-о-а…

Вывернулся откуда-то юродивый, проскакал козлом по двору и зашептал так, что везде слышно:

– Самого владыку жарить будут Лариона!..

Будто колокольный перезвон разнеслась весть, и зароптал народ, полез из своих нор и углов, вывалил на двор, сгрудился, стабунился возле клети. Молчаливые краснорукие солевары, прокаженные в язвах, странники, юродивые и беглые раскольники в скуфейках. А метель все метет, белит толпу – и уж не понять, кто где. Даже стрельцов так снегом залепило – по одним бердышам и узнаешь.

– Да что же это, православные? За что мучения такия?!

– Ныне супостатам легше на Руси жить…

– На все воля Божья, терпите, православные!

– Тихо! Воевода идет!

Воевода кликнул стрельцов: трое из них со всех ног бросились к нему, а другие начали поджигать солому в клети. Огонь неторопливо высекли, трут раздули, потом от него тряпицу смоляную запалили и тогда уж огонь к соломе поднесли. Прикрывают его от ветра полами кафтанов, берегут, чтобы не задуло, радуются, словно костер разводят, чтобы хлёбово сварить или обогреться.