Волшебники - Лев Гроссман

Церемония началась в шесть вечера, когда небо еще полнилось меркнущим золотым светом. В столовой устроили банкет из одиннадцати блюд. Девятнадцать выпускников чувствовали себя одинокими и потерянными за длинным столом. Подали красное вино в бутылках без этикеток — собственного урожая, объяснил Фогг, с того самого карманного виноградника, на который как-то еще первокурсником набрел Квентин. Весь урожай полагалось выпить за прощальным обедом; Фогг туманно намекал на бедствия, неизбежные в случае хотя бы одной недопитой бутылки, и все исправно поглощали кислющее каберне. Квентин произнес хвалебную речь относительно уникального брекбиллсского terroir.[30] После тоста в память Аманды Орлов бокалы полетели в камин: пить за что-то меньшее из них не пристало. Свечи мигали от бриза, проливая воск на белую скатерть.

За сыром каждому вручили серебряную пчелу, такую же, как у старост, — Квентин не представлял, по какому случаю ее можно будет надеть, — а также тяжелый двузубый ключ, позволяющий вернуться в Брекбиллс, когда понадобится. Пропели студенческие песни. Чамберс принес шотландское виски, которого Квентин еще ни разу не пробовал. Он поболтал янтарный напиток в стакане, глядя, как в нем играет свет. Жидкость, имеющая вкус огня и дыма одновременно, поражала его.

Он наклонился к Джорджии, стремясь поделиться с ней этим открытием, но тут со своего места во главе стола поднялся на диво торжественный Фогг. Он отпустил Чамберса и пригласил выпускников проследовать за ним вниз.

Квентин не ожидал этого. «Вниз» означало в подвал, где он за все годы бывал всего пару раз — уворовать заветную бутылку или уединиться с Элис. Фогг, проведя веселую, бормочущую и поющую стайку через кухню и неприметную дверь в буфетной, стал спускаться по шатким деревянным ступенькам, которые вскоре сменились каменными.

Подвала, в котором они оказались, Квентин не узнавал вовсе, и для веселья это помещение не очень-то подходило. Здесь было прохладно и неожиданно тихо. Земляной пол, низкий потолок, неровные, поглощающие звук стены. Хор, исполнявший эвфемистическую брекбиллсскую песню «Старостины шалости», постепенно затих. От стен весьма зловеще пахло сырой землей.

Фогг остановился у медного, покрытого письменами диска в полу — он походил на крышку люка, но блестел, как только что отчеканенная монета. Декан поддел его каким-то орудием; толщина дверцы составляла два дюйма, и понадобилось трое студентов, чтобы откатить ее в сторону.

— После вас. — Декан, отдуваясь, показал на зияющий чернотой лаз.

Первым пошел Квентин — он шарил в отверстии отнявшимися от виски ногами, пока не нащупал железную перекладину. Ему казалось, что он опускается в теплую нефть. Лестница привела его, а за ним и всех остальных в тесное подземелье, где они еле поместились, став в круг. Фогг слез последним, закрыв люк за собой. Лестница со скрежетом ушла вверх, как пожарная, и воцарилась абсолютная тишина.

— Не будем терять разбег. — Фогг зажег свечу, извлек откуда-то две маленькие бутылки с бурбоном и пустил в обе стороны по кругу. Квентину стало как-то не по себе. Алкоголь в Брекбиллсе допускался в некоторых количествах — довольно значительных, надо сказать, — но это было уж слишком.

Хотя это выпускной вечер, в конце концов, и они уже не студенты. Они взрослые и пьют на равной ноге со своим учителем, глухой ночью, в подземелье. Квентин сделал глоток и передал дальше.

Декан зажег другие свечи в разномастных медных канделябрах, образовав внутри круга выпускников другой, световой. Глубина люка не превышала пятидесяти ярдов, но чувство было такое, словно они ушли под землю на целую милю. Погребенные заживо, забытые всеми.

— Если вам интересно, зачем мы здесь, — сказал Фогг, — то я попросту вывел вас за пределы защитных чар. Этот кордон простирается от Дома во всех направлениях, и медная дверца наверху — одна из его ворот.

Тьма глотала его слова по мере произношения.

— Немного тревожно, правда? Зато уместно: ведь вы, в отличие от меня, проведете здесь всю свою жизнь. Выпускников обычно приводят сюда, чтобы рассказать им ужастик о большом мире, но в вашем случае это вряд ли необходимо. Ваш курс стал очевидцем того, какой разрушительной силой обладают некоторые порождения мира магии. Не думаю, что в дальнейшем вам встретится нечто столь же ужасное, но помните: то, что случилось в день Врага, может случиться вновь. Все, кто тогда присутствовал в аудитории, всегда будут носить на себе метку Врага. Вы не забудете о нем никогда, и он, будьте уверены, тоже вас не забудет. Простите за эту лекцию, но шанса прочитать ее вам мне больше не подвернется.

Декана слушали уже не стоя, а сидя. Добродушное, чисто выбритое лицо Фогга плавало напротив Квентина, как неземное видение. Обе бутылки дошли до Квентина одновременно; он хлебнул из каждой и передал дальше.

— Иногда я спрашиваю себя, следовало ли человеку открывать магию, — продолжал Фогг. — Она слишком хороша для него. Если жизнь чему-то и учит, так это тому, что одними желаниями ничего не добьешься, что мысли и слова ровно ничего не меняют. Реальность — вещь неуступчивая, ей все равно, что мы думаем, чувствуем и говорим по ее поводу. Взрослые сознают это и живут, как велит она, но дети думают по-другому. «Волшебным мышлением» назвал это Фрейд. Начав мыслить иначе, мы перестаем быть детьми. Раздельное существование слова и материи есть основной факт, на котором зиждется жизнь большинства взрослых. Только магия способна разрушить границу между тем и другим; одно перетекает в другое, и язык начинает влиять на тот самый мир, который описывает.

Иногда мне кажется, что мы нащупали дефект в системе. А вам? Короткое замыкание, погрешность, обратную петлю. Не лучше ли отречься от знаний, которые дает магия? Скажите мне: может ли человек, способный произнести заклинание, стать по-настоящему взрослым?

Все молчали. Какого черта? Поздновато вести такой диспут с людьми, которые магическое образование уже завершили.

— У меня на этот счет есть теория, которую я хотел бы сейчас огласить. Что именно, по вашему мнению, делает вас магами? — Фоггу опять-таки никто не ответил, но он, не смущаясь, кидал свои риторические вопросы один за другим: — Ум? Доблесть? Какая-то особенность, выделяющая вас среди прочих? Очень возможно, но вот что скажу вам я: магами становятся только несчастные люди. Сила мага в его способности ощущать боль. Он чувствует разницу между реально существующим миром и тем, какой он создал бы сам. Что, по-вашему, за штука гнездится у вас в груди? Маг потому и маг, что страдает больше других.