Волшебники - Лев Гроссман

Большим шиком считалось внедриться в правительство, в мозговой штаб, в негосударственную организацию, даже в армию — внедриться и оказывать магическое влияние на дела реального мира. Подпольщики тратили на это значительную часть своей жизни. Существовали и более экзотические пути: некоторые, иллюзионисты в особенности, манипулировали северным сиянием и другими явлениями — их не останавливало, что их шедевры доступны очень малому числу зрителей, порой одному-единственному. Сеть постановщиков военных игр тоже не сидела сложа руки: каждый год в мире разыгрывался очередной конфликт, где волшебники выступали против волшебников и в командном, и в одиночном составе. Игра велась без страховки; изредка кого-нибудь убивали, но это лишь добавляло азарта.

Все эти опции, вкупе с тысячью прочих, обещали и даже гарантировали начинающим магам богатую, полную, интересную жизнь. Почему же Квентин так отчаянно искал чего-то иного? Почему все еще ждал Приключения с большой буквы? Почему, как разборчивый утопающий, отталкивал все, что ему протягивали? Профессора, к которым он обращался, не понимали, в чем суть проблемы. Что ему делать? Да все, что хочется!

Дипломными работами он и Элис занимались с весьма умеренным, постоянно убывающим энтузиазмом. Элис пыталась остановить отдельный фотон на световой скорости и заморозить его. Для этого она соорудила хитроумную ловушку из дерева и стекла, вставив туда плетеную магическую сферу цвета индиго. Никто не знал точно, попался туда фотон или нет — доказать то и другое не представлялось возможным. Элис призналась Квентину, что сама не вполне уверена и очень надеется, что профессора все же решат что-нибудь, пока она на этом не тронулась. После долгих фракционных дебатов решено было присвоить ей наинизший проходной балл и на том успокоиться.

Квентин планировал слетать на Луну. Дорога в оба конца, по его расчетам, должна была занять пару дней, а персональные согревающие чары он хорошо освоил еще в Антарктиде. (Это, собственно, не было его специальностью, но он уже потерял надежду получить какую-то свою специальность.) Кроме того, в этой идее присутствовала высокой пробы романтика. Он стартовал с Моря жарким весенним утром, напутствуемый Элис, Гретхен и парой новеньких физиков — эти пришли из чистого подхалимажа. Прозрачный пузырь защитных чар, окутывавший его, искажал звуки, зеленый луг и лица провожающих. Земля из бескрайней равнины преображалась в сияющий голубой шар. Вспыхнувшие над головой звезды становились все четче, мигали все реже и наливались сталью.

На шестом часу полета гортань у него свело, барабанные перепонки точно гвоздями пробило, глаза полезли вон из орбит: в его космическом пузыре нарушилась герметизация. Квентин замахал руками prestissimo, как спятивший дирижер. Воздух вокруг снова сгустился и потеплел, но все удовольствие от полета пропало. Приступы дрожи, одышки и нервного смеха накатывали поочередно. Было бы из-за чего рисковать жизнью! Один бог знает, сколько межзвездной радиации он уже поглотил — злобные элементарные частицы в космосе так и кишат.

Квентин лег на обратный курс. Не переждать ли где-нибудь несколько дней, а потом сказать, что был на Луне? Можно даже купить у Лавледи щепоть лунной пыли. Небо понемногу светлело, стыд и облегчение снедали Квентина в равных долях. На вновь раскинувшейся внизу карте мира он отыскал атлантическое побережье с волнами текстуры кованого металла и манящим когтем мыса Кейп-Код.

Явившись в тот же вечер в столовую на обед, с ухмылкой из разряда ну-да-облажался на докрасна обгоревшем лице, он почувствовал себя хуже некуда. Потом позаимствовал у Элис ключ и спрятался в комнате старост. В темном окне, перед которым он дул шерри, виднелось только его отражение, но он рисовал себе медленный, раздувшийся от весенних дождей Гудзон. Элис занималась у себя в комнате, все прочие спали, не считая гуляк, буянивших на какой-то внеплановой вечеринке. Упившийся шерри и жалостью к себе Квентин покинул гостиную под угрозой рассвета. У бывшей комнаты Элиота он задержался и хлебнул из бутылки, которую прихватил с собой.

Опьянение потихоньку переходило в похмелье путем алхимической реакции, происходящей обычно во сне. Кишки раздулись от яда, совесть тревожили призраки. Родители, Джеймс и Джулия, профессор Марч, Аманда Орлов — люди, которых он предал. Даже тот покойный старик, интервьюер из Принстона. Они смотрели на него равнодушно, не удостаивая презрением.

Он лег, не погасив свет. Существуют ли чары, дающие человеку счастье? Кто-нибудь должен был придумать такие, почему же в Брекбиллсе им не учат? Может, где-то в библиотеке бьется об окно книга, в которой говорится про них? Кровать уходила из-под Квентина, как пикирующий «Юнкере» в военном фильме. Он был так юн, когда впервые попал сюда. В один холодный ноябрьский день он взял толстую тетрадь у симпатичной парамедички и погнался, ничего не ведая, за листком, улетевшим в голый запущенный сад. Он никогда уже не узнает, что было в той тетради. Возможно, в ней-то и заключалось то доброе, по которому он все еще тосковал после всех излившихся на него благ. Возможно, в ней говорилось о секретном открытии Мартина Четуина — мальчика, удравшего в Филлори и не вернувшегося больше к несчастьям этого мира. Квентину спьяну вспомнилась мать, вспомнилось, как она утешала его маленького, когда смыло в водосток игрушечную фигурку. Он сморщился от горя, зарылся в подушку и зарыдал так, словно сердце у него разрывалось на части.

До выпуска тем временем оставалось всего две недели. Занятия прекратились, спутанный узел Лабиринта пышно зеленел, в воздухе плясали пылинки, по реке дрейфовала флотилия с загорающим народом. Все планировали устраивать вечеринки, подолгу спать, экспериментировать с запретными чарами. Хлопали друг друга по спинам и удивленно трясли головами. Карусель замедляла ход, музыка затихала.

В комнатах ощущались веяния последнего дня Помпеи. Кто-то изобрел новую игру с метанием костей и слегка заколдованным зеркалом — магический вариант покера на раздевание. Предпринимались отчаянные попытки переспать с тем или той, с кем втайне всегда мечтал переспать.

Церемония началась в шесть вечера, когда небо еще полнилось меркнущим золотым светом. В столовой устроили банкет из одиннадцати блюд. Девятнадцать выпускников чувствовали себя одинокими и потерянными за длинным столом. Подали красное вино в бутылках без этикеток — собственного урожая, объяснил Фогг, с того самого карманного виноградника, на который как-то еще первокурсником набрел Квентин. Весь урожай полагалось выпить за прощальным обедом; Фогг туманно намекал на бедствия, неизбежные в случае хотя бы одной недопитой бутылки, и все исправно поглощали кислющее каберне. Квентин произнес хвалебную речь относительно уникального брекбиллсского terroir.[30] После тоста в память Аманды Орлов бокалы полетели в камин: пить за что-то меньшее из них не пристало. Свечи мигали от бриза, проливая воск на белую скатерть.