Волшебники - Лев Гроссман

Новенькие уселись рядком на кушетке. Они в ускоренном темпе пили шампанское — как дети, которым не терпится выйти из-за стола — и вежливо расспрашивали о картинах и библиотеке. Можно ли выносить книги наружу? Правда ли, что здесь имеется первое издание «Азбучной Арканы», написанное самим Псевдо-Дионисием? Надо же. А когда был построен Коттедж? Ух ты. Старина какая — древность, можно сказать.

Выждав, сколько требовали приличия, они подались в бильярдную. Поскольку ни та, ни другая сторона особенно не рвались общаться, Квентин и Элис остались на месте. Слыша, как резвится молодежь, они чувствовали себя никому не нужными реликтами минувшей эпохи. Круг замкнулся: они снова сделались аутсайдерами.

— У меня седина прорастает, — сказал Квентин.

— Я все время забываю их имена. Они как четверка близнецов.

— Присвоим им номера. Скажем, что это традиция.

— А номера будем путать, чтобы у них крышу снесло. Или назовем всех одинаково — Альфред, скажем.

— И девчонок?

— Девчонок в первую очередь.

Допивая теплое шампанское, они понемногу пьянели, но Квентину было уже все равно. В бильярдной что-то разбилось — бутылка, наверно; потом там подняли раму, и кого-то вырвало — надо надеяться, что в окно.

— Основная проблема взросления в том, что с маленькими становится неинтересно, — заметил Квентин.

— Надо сжечь этот дом, — заявила мрачная Элис — они и правда здорово набрались. — Выйти последними и подпалить.

— Мы пойдем прочь, а он будет гореть у нас за спиной. Как в кино.

— Конец эпохи. Или эры? В чем разница?

Квентин не знал. Придется искать что-то новое, путано думал он. Здесь оставаться больше нельзя, назад пути тоже нет — только вперед.

— Как ты думаешь, мы тоже были такие, как эта мелочь? — спросил он.

— Наверно, да. Даже хуже, спорить могу. И как только старшие нас терпели…

— Ты права. Ты права. Господи, насколько же они были лучше нас.

На зимних каникулах Квентин не стал навещать родителей. Накануне Рождества — реального Рождества — он, стоя в будке под лестницей и придерживая коленом фанерную дверцу, в очередной раз обсудил с ними нестандартное расписание Брекбиллса, а когда Рождество наступило по брекбиллсскому календарю, в реальном мире был уже март, и он не находил особого смысла в этом визите. Если бы они сказали, что соскучились, или проявили свое огорчение, он, может, и уступил бы — был готов уступить — но им, как всегда, было ни жарко ни холодно. Объявив, что у него другие планы на этот период, Квентин почувствовал, что больше не зависит от них, и отправился домой к Элис. Это была ее идея, но ближе к сроку Квентин перестал понимать, зачем это ей: ближайшее будущее явно вызывало у нее одни отрицательные эмоции.

— Сама не знаю, — ответила она на его вопрос. — Так вроде принято — все девочки приглашают домой своих мальчиков.

— Ну, необязательно. Я вполне могу и здесь переждать. Скажи дома, что мне курсовую надо дописывать, а увидимся в январе.

— Ты что, не хочешь? — расстроилась Элис.

— Конечно, хочу. Посмотреть на твой дом, познакомиться с твоими родителями. К своим, заметь себе, я тебя не зову.

— Ну и славно, — с наигранным весельем сказала Элис. — Обещаешь возненавидеть моих предков не меньше, чем я?

— Даже больше, если получится.

Открытие каникулярных порталов было долгой и утомительной процедурой. Студенты с вещами выстраивались в узком темном коридоре, а профессор Ван дер Веге отправляла кого куда из большой гостиной. Народ, радуясь концу сессии, пихался, визжал и баловался пиротехническими эффектами, но Квентин и Элис молча стояли рядом со своим багажом. Квентин, у которого почти не осталось одежды помимо брекбиллсской формы, постарался придать себе респектабельный вид. Он знал, что Элис живет в Иллинойсе, знал, что это на Среднем Западе, но даже на карте не сразу бы нашел ее родной штат. Он, если не считать школьной поездки в Европу, почти не покидал Восточного побережья, и в Брекбиллсе его познания по части американской географии тоже не сильно расширились. С Иллинойсом, как выяснилось позже, ему тоже не суждено было познакомиться близко.

Профессор Ван дер Веге открыла портал прямо в прихожую дома Элис. Мозаичный пол, по бокам дверные проемы без дверей, эхо как в церкви — точная имитация древнеримского особняка, все равно что войти за красный бархатный шнур в музее. Магические способности передавались, как правило, генетически — Квентин в этом смысле представлял исключение — и у Элис магами были оба родителя. Ей не приходилось надувать их, как он надувал своих.

— Добро пожаловать в дом, о котором время позабыло забыть. — Элис, пинком отправив свои чемоданы в угол, взяла Квентина за руку и привела по необычайно темному и длинному коридору в гостиную, чуть ниже уровнем. Там под разными углами стояли твердые римские кушетки, лежали подушки, а в середине плескался фонтан. — Папа каждые пару лет меняет весь интерьер: архитектурные чары ему удаются лучше всего. В моем детстве здесь было сплошное барокко с круглыми золотыми ручками. Мило, в общем-то, не то что японские бумажные перегородки — через них все, как есть, слышно. Потом настал период водопадов в стиле Фрэнка Ллойда Райта, пока маме не опротивела плесень. Тогда он преобразил это дело в ирокезский длинный дом, без стен и с земляным полом. Мы чуть не на коленях умоляли его сделать ванную. Он-то всерьез вознамерился какать в ямку — даже индейцы вряд ли на такое были способны.

С этими словами она плюхнулась на кожаную кушетку и углубилась в книжку, которую им задали на каникулы.

Квентин уже знал, что проще переждать периоды ее мрачного настроения, чем пытаться его улучшить. У каждого своя идиопатическая реакция на родной дом. Весь следующий час он бродил по дому, очень напоминающему помпейское жилище среднего класса — порнографические фрески тоже присутствовали, и только по части ванных комнат архитектор пошел на уступки. Обед, поданный деревянными куклами-автоматами, тоже был выдержан в историческом духе: телячьи мозги, попугайские языки, жареная мурена — все мало того что несъедобное изначально, но еще и наперченное так, что в рот не возьмешь. К счастью, хоть вина было вдоволь.

Когда они перешли к третьему блюду, фаршированной матке свиньи, на пороге возник низенький, дородный, круглолицый мужчина. Цвет его поношенной тоги напоминал нестираную белую простыню, темная щетина спускалась на шею, а оставшиеся на голове волосы не мешало бы немного подстричь.

— Ave atque vale![26] — провозгласил он и вскинул руку в римском, скопированном нацистами, приветствии. — Добро пожаловать в домус Даниэлуса! — Я не виноват, если кто-то не понимает юмора, говорило его лицо.