«Если», 2002 № 01 - Эдвард Лернер

Остальное пространство усадьбы, площадью около пары гектаров, было занято теплицами и открытыми посадками растений, имеющими вид вполне типичный для плантаций новусов. Задней стеной частокол соседствовал с красивым озером — гладким и спокойным, зеркально отражающим синеву неба. Невдалеке высились три ветряка электростанции — изящные, ажурные, неторопливо вращающие лопастями.

Клаус никогда прежде не был в России, русские деревянные дома видел только на картинках. Поэтому экзотичный терем Беркута произвел на него сильное впечатление.

— Этот высокий забор — от медведей, да? — спросил он.

— От них тоже. Но не только. Тут знаешь, какие кабаны-секачи по тайге бродят — медведя завалят. Им волю дай — все мои плантации в два дня перероют. Тигры в последние десять лет начали встречаться, судя по всему, от Амура досюда добрели. Много тут всякой живности. Без ограды — никак.

— А дом почему у тебя такой большой? Там много народу живет?

— Много. Я да три моих собаки.

— Зачем же такой огромный домище?

— Так удобнее, — пояснил Захаров. — У меня все там: и мастерская, и склады, и гараж, и баня. Зимы здесь долгие, холодные, снегу наметает много. Если по отдельности все эти строения поставить, то дороги в снегу между ними замучаешься копать. Иной раз в пургу так заметет, что без лопаты не выйдешь.

— А бассейн у тебя есть?

— Вон он, бассейн, — Беркут ткнул пальцем в озеро. — Плавай, сколько влезет, крокодилов не водится. Вода чистая.

— А зимой? В проруби купаешься?

— Еще чего! — Беркут зябко передернул плечами. — В январе здесь минус тридцать, а то и сорок, лед-то и не продолбишь! В баньке как следует разогреешься, да в сугроб нырком. А раз-два в месяц позволяю себе переправиться на Гавайи — ненадолго, на пару деньков. У меня там много друзей. Не был на Гавайях?

— Не был, — сказал Клаус. — Это далеко, сам я переправляться не умею, а других просить неудобно. Вот и торчу по сто лет на каждом месте. За триста лет — всего три резиденции сменил. Тоска…

— Глупый ты, Клаус, хоть и триста лет прожил, — снисходительно заявил Алексей. — Место жительства можно менять каждую неделю, только веселее от этого не становится. Интерес к жизни, он здесь сидит, — Захаров постучал пальцем по голове. — В мозгах тебе нужно порядок навести. Чем ты занимаешься — бездельем? От этого не то что за столетия, за месяц от скуки свихнуться можно.

— Да кто ты такой, чтоб мне указывать! — огрызнулся Клаус. — Тоже мне, учитель нашелся! Мужлан неотесанный! Твое место — тайга. Сиди и не показывайся в приличном обществе…

— Это кто это у нас тут приличный? — ехидно поинтересовался Беркут. — Ты, что ли, Клаус Даффи, зайцеед, раскапыватель погребов с археологической выпивкой? Ты не смотри, что я прост в обращении — у меня, друг мой, три высших образования: два технических и одно юридическое. От последнего, правда, сейчас никакого толку, а вот первые два до сих пор небесполезны. Да, я не живу в городе, предпочитаю одиночество. Но это мое личное дело. Новусы, которые обитают в больших резиденциях, слишком много суетятся. Я их не люблю.

— Ты же должен любить всех! Так гласят догмы учения Патрика Ньюмена.

— Никому и ничего я не должен, — отрезал Беркут. — Понял? Это мне все должны. Я делаю машины, которые эти жуки-мягкотелки сами не в состоянии произвести. Все ударились в совершенствование человеческого сознания, а вот копаться в технике считается чем-то неприличным. Ну и ладно — я занимаюсь тем, что приносит мне удовлетворение, а на мнение остальных мне, честно говоря, наплевать. Когда-то, еще при существовании обычных людей, я зарабатывал по нескольку миллионов в год на продаже одних только электротракторов. А теперь я отдаю эти машины бесплатно, потому что денег в мире давно не существует. Пусть люди пользуются моими машинами, мне не жалко. Я ем мясо, потому что оно мне нравится. Ем много мяса, и тебя угощу. Я проживу миллион лет на этом месте, и мне никогда не будет скучно, потому что у меня есть моя мастерская, мои станки и вездеходы, мои планеры, поднимающие меня в небо, есть мои плантации, мои облака, моя дикая природа. Я наблюдаю природу, понял? И я даже на полмизинца не приблизился к тому, чтобы понять ту красоту, которая меня окружает. Но я сделаю это — мне некуда спешить, у меня впереди вечность. Я ценю эту вечность, в отличие от тебя. Я знаю, что жизнь моя не бессмысленна. Я люблю эту жизнь.

— Ты не новус, — убежденно сказал Клаус. — Ты не такой, как все.

— Я — новус, — Беркут осклабился, показав длинные неровные зубы. — Больше того, я новус из новусов. Я овладел всеми известными рунами и изобрел парочку новых. О них знают уже многие, но я не уверен, что остальные доросли до того, чтобы научиться ими пользоваться. Впрочем, лет через пятьдесят дорастут. Я отдам им эти руны, я не жадный.

— Новусы не такие, как ты. Они занудные. Они чересчур правильные.

— Ничего ты не знаешь, Клаус. Новусы всякие. Мы какие угодно. Каждый из нас имеет свой характер, свою индивидуальность, свою судьбу. Мы — люди, Клаус. Просто люди.

— Я триста лет живу среди новусов. Я отлично знаю этих вежливых чистюль.

— Ты не знаешь нас вовсе. Ты не слышишь нас. Большая часть того, что мы хотим сказать, не произносится вслух. Язык людей изменился — он стал совсем другим. Но ты не хочешь слышать этого. Ты залепил свои уши воском и предпочитаешь ходить полуглухим. Тебе нравится играть тупого обиженного мальчика. Сколько ты еще сможешь выдержать эту роль?

— Ну и что же мне делать, великий Беркут? — спросил Клаус. — Может, посоветуешь что-нибудь дельное?

— Найди свое место. Думаешь, у меня никаких проблем нет и не было? Как бы не так! Я метался по всей планете, ненавидел людей, психовал, уходил в запои, даже подумывал о самоубийстве. — Беркут тяжело вздохнул, покачал головой. — Всякое бывало… Много лет прошло, пока я не убедился: в этом мире может реализовать себя каждый, в том числе и закоренелый индивидуалист-одиночка. Если тебе неприятно жить в обществе новусов, уйди от них. Построй свою личную резиденцию, такую, как эта. — Захаров махнул рукой, показывая на свои владения. — Обратись за помощью к людям, тебе помогут со строительством. Я сам тебе помогу.

— Покажи мне свой дом, — сказал Клаус. — Покажи мне все. Я хочу посмотреть. Хочу подумать.

Клаус и Беркут стояли на горном склоне, над крутым обрывом. Оба они были одеты в теплые непродуваемые куртки. Голову Клауса украшал круглый шлем. Беркут заявил, что самому ему шлем не нужен — мол, если что, он всегда сумеет «переправиться». То, что Алексей называл планером, лежало рядом на скалистой площадке. На планер, каким его представлял себе Клаус, это никак не походило. Это не было похоже вообще ни на что, предназначенное для полета — непонятный длинный куль, обтянутый брезентом, с лямками для того, чтобы нести его на спине.

Здесь, почти на километровой высоте, дул постоянный ветер — не холодный, но сильный. Беркут послюнявил палец, определяя направление атмосферных потоков.

— Отлично, — сказал он. — Самое то. Отнесет нас в сторону моей избушки — меньше будет потом пешком топать. В одиночку я люблю полетать против ветра, но вдвоем с пассажиром — тяжело.

— А мы как будем, — поинтересовался Клаус, — сидеть или висеть?

— Мы будем летать. — С этими словами Беркут поставил на попа свой куль и располовинил его застежкой-молнией сверху донизу. — Ты высоты не боишься?

— Не боюсь, — сказал Клаус, озадаченно наблюдая за конструкцией, со щелчками расправляющейся в руках Алексея. — Когда-то я даже летал на параплане — давно, когда люди еще не вымерли. Параплан — это такой парашют…

— Знаю я, что такое параплан, — ворчливо заявил Беркут. — Парапланы, дельтапланы — это не то, это, как костыли для ходьбы. Если хочешь научиться ходить по-настоящему, выбрасывай костыли и начинай ковылять на собственных ногах. А если уж решил летать, то что тебе нужно?

— Крылья! — выдохнул Клаус потрясенно, не веря своим глазам.

— Вот именно, — Беркут удовлетворенно, даже с любовью поглаживал черные кожистые перепонки, натянутые между многометровыми титановыми спицами. — Почему-то прочие называют это планером — наверное, не могут поверить в то, что кто-то из людей научился не просто планировать, а именно летать. А по мне — крылья, они и есть крылья.

— А почему они, как у летучей мыши, а не как у птицы?

— Это летние, для сухой погоды. На них летать попроще, но только медленно, и дождя они не переносят. А так-то у меня и птичьи есть — не с перьями, конечно, но со специальным покрытием. Есть орлиные, есть альбатросы для долгого аэропланирования, есть быстрые, голубиные. Здорово, правда? Птицы могут только позавидовать мне — у них крылья одни на всю жизнь, а у меня сменные, полный ассортимент: какие хочу, такие надеваю.